Один из создателей и на протяжении многих десятилетий директор легендарного издательства «Adelphi» рассказывает о том, чем занимался всю свою жизнь, и как он понимает природу этого странного дела, его цель и назначение.

Это очень лиричная и личная книжка — собранная из небольших заметок, написанных на протяжении почти сорока лет — об одном: о любви издавать книги. Как любимый Калассо Стендаль — и как Йозеф Рот, которого Калассо открыл итальянской публике — он пишет о любви страстно и отрывисто, это о счастье и боли, и вновь о счастье.

И как Стендаль — он не только не боится, но и находит радость выказывать свое презрение тем, кто не способен испытывать этих чувств — и уж тем более к тем, что готов обменять любовь на обеспеченность, рассчитывать там, где настоящему человеку уже не до расчета.

Рассказывая о другом легендарном издателе, Джулио Эйнауди, Калассо вспоминает, как тот любил ссылаться на коллективные решения, творческий совместный процесс и прочее — но «повседневная издательская практика, к счастью, была совсем иной: в конечном счете, единственным человеком, который со сверхъестественной точностью знал, чем является и чем не является «книга Эйнауди», был сам Джулио Эйнауди» (стр. 107).

Калассо совершенно не интересны современные большие издательства — те, которые «ориентированы на сегменты», «отслеживают спрос» и стремятся его удовлетворить. Его история совершенно о другом — об издательствах, чье имя нечто значит, изданная ими книги — высказывание.

История почти любой книги — про избранность, про немногих, если угодно — про «элитарность», слово, которым Калассо не брезгует, хотя отвергает слово «культура», поскольку его употребляют в таком немыслимом числе контекстов, что всякий смысл оно потеряло — впрочем, Калассо вовсе лишен желания считаться с «доброй манерой» высказывания, опасениями оттолкнуть читателя, обидеть коллег, задеть редакторов. Через небольшие эссе, вошедшие в книгу, пробивается не только страсть к своему делу, но и тяжелый характер — впрочем, кто еще сможет создать и десятилетия успешно руководить издательством, кто не одержим сознанием своей миссии и волей к ее выполнению — способностью дружить с десятками авторов, переводчиков, договариваться с агентами. Одержимость отталкивает одних и привлекает других — об этом и рассказывает Калассо: издательство в этом смысле оказывается «сообществом», привлекающим анонимных читателей — находящих случайно в магазине книгу, в которой нечто, после нескольких минут знакомства, заставляет унести ее с собой домой, затем, утвердившись в том, что надежда, охватившая в книжном, оказалась верна — другую того же издательства — и так далее, найдя в издательстве «сообщника», того, чьему выбору следует если не доверять, то к нему стоит прислушиваться.

История книги почти всегда про избранность уже потому, что это почти во всех случаях история о немногих, ведь, замечает Калассо, как «Рассуждения о методе» Декарта были отпечатаны в двух тысячах экземплярах, так и теперь обычный тираж таких книг — «восемнадцать сотен экземпляров». Тираж в несколько тысяч — норма, исчисляемый несколькими десятками — большой успех. И в нашем глобальном мире история почти любой книги — это о совсем немногих людях, которые прочитают ее или по крайней мере попробуют это сделать. И это история про уникальное — ведь настоящие книги, те, которые вообще стоит читать — не заменяют одна другую, будучи даже написаны на одну и ту же тему.

Говоря о принципах, которыми руководствовался его старший коллега и наставник Роберто Базлен, отбирая книги, которые он хотел бы издать — Калассо определяет их в итоге предельно просто: это «уникальные книги». Уникальная книга — это та, в которой «сразу видно, что с автором что-то случилось и это что-то осело в тексте» (стр. 24). Его увлекали, независимо от жанра и от времени создания те книги, «которые являются опытами познания, и в этом качестве они могут преобразоваться в опыт читающего, который, в свою очередь, также его преобразует» (стр. 82). И во многом Калассо унаследовал от Базлена этот взгляд — с его недоверием к самодовлеющему «искусству слова», с пренебрежением деления литературы на «высокую» и «низкую», на то, что проходит по части «беллетристики» и то, что относится к ведению научного знания и философии. Серия «Biblioteca Adelphi», в которой к этому году вышло 691 книга, сама претендует на то, чтобы быть особой «книгой», как книгоиздание — «особым литературным жанром». Ведь логика собрания определяется «изнутри», в последовательности издателя — это те книги, которые он желал напечатать, которые хотел увидеть изданными. И то, что серия оказывается ориентиром для читателя — суть производное от «избирательного сродства» между «своими читателями» и издателем.

Начиная рассказ про Эйнауди — имя, в итальянском мире равное Галлимару среди франкофонов — Калассо констатирует: «Великих издателей мало. Их точно меньше, чем великих писателей, которых они публиковали» (стр. 99). Издательство Эйнауди — едва ли не прямой оппонент «Adelphi», оно — крепость итальянских левых интеллектуалов, тогда как круг Калассо всегда были готовы заподозрить в правых симпатиях, и не без оснований. Но сколь бы далеки ни были представления о мире и об идеальных книгах мира у этих издателях, в Эйнауди Калассо восхваляет то, что его издательство всегда оставалось индивидуальным, оно издавало не книги определенного направления, а имело собственное лицо, было личным делом. Ведь книгоиздание — это не бизнес, по крайней мере в обычном смысле слова, разумный человек не обратится к нему в поисках наживы: мало кто сумел разбогатеть на этом деле — и уж практически никто не сделал больших состояний, а вот историй про то, как страсть к книгоизданию вела к разорению — великое множество.

Понятно, что всем приходится идти на компромиссы — всем из тех, кому вообще суждено было выжить, историю бескомпромиссных некому написать, но «<…> мое предложение состоит в том, чтобы требовать от издателей минимума, но с твердостью. А в чем заключается минимум? В том, чтобы издатель испытывал удовольствие от чтения издаваемых им книг» (стр. 96). Издатель не только выпускает книги — но и надеется, что их купят, а следовательно — ему нужно так или иначе побудить читателя сделать покупку, предложить ему книгу — а читатель привычно не доверят словам издателя. Формулируя те принципы, которыми он сам руководствовался десятки лет, составляя аннотации к 1089 выпущенным книгам, Калассо находит выразительное сравнение — объясняющее, почему приглашение издателя, обращенное к читателю, может оставаться совершенно честным:

«С самого начала они подчинялись одному правилу: мы сами должны воспринимать их буквально; и только одному желанию: чтобы читатели, в отличие от обыкновения, поступали так же. В этой тесной риторической клетке, не такой очаровательной, но не менее жесткой, чем та, что может предложить сонет, нужно произнести несколько точных слов, вроде тех, что произносишь, представляя одного друга другому. И преодолевая то легкое смущение, что сопровождает все знакомства, в том числе и прежде всего между друзьями. И, кроме того, соблюдая правила хорошего воспитания, согласно которым нельзя подчеркивать пороки друга, которого представляешь» (стр. 96 — 97).

Издательство, книга — для Калассо это все не только об избранности и немногих, но и одновременно — против соблазна «открытости», «связей», «сети». Легко сказать, что это лишь антимодернизм, попытка сопротивляться современности — но речь, кажется, совсем о другом: что книга, как она существует на протяжении столетий, это история про замкнутый, особый мир — мир в первую очередь одинокого чтения, продвижения от первых страниц к заключению, бумагу, избранные издателем шрифты и обложку — по которой книгу выбирают в книжной лавке среди других, то, на что первым падает взгляд — и побуждает остановиться, открыть, начать читать. Издатель — это тот, кто создает книгу как физический объект, дает ей форму — в случае удачи адекватную ее внутренней форме — и мир, лишенный этой реальности, утратит один из основополагающих опытов, задающих представление о человеческом. Ведь книга отсылает к воображаемым мирам — и опыту самостоятельного странствования по ним, соединяя беспредельность общения с одиночеством, лишенным чувства недостаточности, нехватки — а сама беспредельность оказывается углублением, а не пустым накоплением все нового, не бесформенным, а идеальной формой.

Издательство в смысле Калассо — вспоминающего великие образцы, данные Куртом Вольфом, Гастоном Галлимаром, Петером Зуркампом или Джулио Эйнауди — это истории о том, чтобы печатать хорошие книги, «хорошие» — в смысле издателей, выступающих здесь толкователем, что именно в этом смысле значит данное понятие, чтобы делать то, что хотелось бы самому увидеть осуществленным — и что, не сделай ты этого, имеет все шансы не быть сделанным никем другим. Это всегда очень личные истории — про влюбленность в книги, ради которых можно пойти на многое, даже взвалить на себя бремя сделаться издателем — и создать свой собственный текст из множества напечатанных тобой, поскольку ни один из них не был случаен, по крайней мере на тот момент он казался издателю хорошим — то простое слово, которое собирает множество причин, по которым мы способны надолго или нет, но полюбить эту конкретную книгу.