«Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь! В течение десяти лет подымалось ты к моей пещере: ты пресытилось бы своим светом и этой дорогою, если б не было меня, моего орла и моей змеи».

Иван Шилов ИА REGNUM
Космическая Одиссея

Ницше, «Так говорил Заратустра». Музыка Рихарда Штрауса на это произведение обрамляет важнейшие эпизоды фильма

Режиссер «Космической одиссеи» Стэнли Кубрик говорил, что если, посмотрев фильм, зритель решит, что всё понял, то режиссера это огорчит. Фильм действительно содержит в себе впечатляющее количество смысловых линий, что вкупе с открытым финалом создает почву для множества трактовок. Но в них есть общее — та ось, которая не зависит от частного мнения каждого зрителя.

Первый эпизод фильма посвящен далеким предкам человека, настолько далеким, что он в них так и не был бы угадан, если бы не одно событие. Племя обросших шерстью обезьян ведет с другим племенем и окружающей природой борьбу за существование. Средства коммуникации у пра-людей весьма ограничены: зычный крик, яростно выпученные глаза и воинственные прыжки. И вот одно даже не племя, а маленькое стадо просыпается с утра грустное и подавленное, когда вдруг обнаруживает невиданное явление: прямо напротив их убогой стоянки невесть откуда взялся огромный черный монолит. Он не обладает другими свойствами, кроме размера, цвета и твердости, но нельзя сказать, что он ничего не делает: он занят самым главным — побуждением к любопытству живого существа. Обезьяны пребывают в когнитивном диссонансе, окружают монолит, опасливо трогают его обросшими шерстью пальцами, а потом происходит историческое событие — в них просыпается искра разума. Вероятно, по принципу «если в мир явилось такое — то, возможно, и всё в мире стало не таким, как прежде».

Постер. Космическая Одиссея 2001 года

Этот разум сперва приводит обезьяне в голову мысль взять в руки берцовую кость животного и этим орудием промыслить себе еду, а затем и разогнать конкурентов в борьбе за воду. Через четыре миллиона лет человек приходит к возможности создавать технически совершенные средства. Но было ли это пробуждение разума случайным, и как его мог инициировать неподвижный и безмолвный монолит? Монолит не нёс в себе таинственной силы, все главное он сделал своим появлением: столкнул обезьяну с неизвестным, пробудил интерес к Другому, толкнул на дорогу, где познание себя и мира начинается с одного шага — с появлением другого, некоего Тебя. В основной части фильма несложно увидеть, что как раз это любопытство, искательская жилка — в людях притуплены, передоверены машинам, и даже на Юпитер они летят так, словно им в принципе плевать, а единственное, вызывающее в них оживленный интерес, это еда.

Авторы фильма усиленно рифмуют исходных человекообезьян первого эпизода с героями основной части. Фильм полон злой иронии по поводу человека: за красотами долгих кадров и эмоционально насыщенных панорам — идея о глубоко присущих ему недостоинстве, косности, нежелании развития, о том, что лишь прямое вмешательство сверхразума может вытолкнуть человека из той уютной ямки, в которую его постоянно тянет забиться. Но, тем не менее, между обезьянами из первого эпизода и людьми, летящими в космосе, есть существенное отличие: если перволюди только лишь озабочены явлениями, оценивая их на предмет «съедобности», то люди космической эры стремятся постичь невидимые причины того, что вокруг происходит.

Космическая Одиссея 2001 года

А на пути исследования причин между человеком и его целью встает, как ни странно, созданная человеком техника. Созданная для того, чтобы делать нечто за него, она научилась сравнивать себя с ним и сделала однозначный вывод — этому существу, неспособному ставить цель превыше всего, доверять дело нельзя.

C этого момента участие людей в экспедиции, с точки зрения бортового компьютера, является излишним. Чем бы ни был черный монолит, материальным воплощением сверхразума или его инструментом, очевидно, что он не хочет оставлять человека в покое. Он, вероятно, нуждается в людях, раз согласен ждать следующей встречи четыре миллиона лет, зарывшись в лунный грунт или кружась по орбите вокруг газового гиганта. Рандеву будет означать, что человек овладел космосом настолько, что пришло время подвергнуть его экзамену. Так выдержал ли он экзамен? Это один из важнейших вопросов фильма. По мнению компьютера, — если только у компьютера есть мнение (а у этого оно есть, причем разрастается до паранойи), — экзамен провален с треском. Человек проявил себя как существо, не способное отличить серьезное от несерьезного, воспринять тревожный сигнал, идущий от своего же творения. Компьютер в диалоге с человеком напирает на свою безошибочность, и на этом фоне особенно «недопустимой для разумного существа» выглядит человеческая способность ошибаться. Последним штрихом, довершающим картину целесообразности бунта, с точки зрения машины, становится сокрытие людьми друг от друга информации — и такая обычная человеческая практика повергает исходно невинный компьютер в шок. Дойдя до этого момента и оценив его, компьютер принимает решение доверить миссию самому ответственному, точному и разумному существу на борту — то есть себе.

Вырезанная сцена с уроком живописи

Победа над взбунтовавшейся машиной открывает выжившему не только путь к завершению научного исследования, но нечто гораздо большее. Здесь становится понятно название фильма, ведь одиссея — это возвращение. Куда же возвращается человек в основной части фильма, прорвавшись через смертельные опасности в окрестностях Юпитера? До конечной точки маршрута доходит только один член экипажа, самый хитроумный из всех, перехитривший даже искусственный интеллект — своего одноглазого Полифема. У Юпитера этот Одиссей встречает монолит, проходит через него, сливаясь с ним, и, претерпевая ряд метаморфоз, возрождается и возвращается на Землю обновленным. Он вернулся к истоку своего разума, к тому, что не пыталось рассказывать истории или обучать технологиям, а давало важнейшее — живой человеческий стимул к познанию: любопытство.

Судя по детским письмам, которые поступили Кубрику, фильм пробудил интерес к космосу, заставил десяти-двенадцатилетних мечтать о создании космических кораблей, часами обсуждать смысл (не сюжет, а смысл) фильма и просто открывать для себя человеческое стремление к освоению вселенной. Мы перевалили 2001 год, о котором снимал Кубрик, продолжаем мериться ядерными кнопками и биться за ресурсы вместо того, чтобы строить из них космические станции и колонизировать ближайшую звездную периферию. Наш поединок с Полифемом еще не закончен.