Самый «красный» американский писатель, патриот и антикоммунист

Что лучше — либеральная демократия или коммунизм? И можно ли ответить на такой вопрос в рамках понятия патриотизма, когда любовь к Родине заставляет тебя беречь и защищать ее, а любовь к правде — критиковать, и даже очень жестко, общественные неурядицы? Этот вопрос остается принципиальным во все времена, и особо остро он поднимается в эпохи мирового противостояния систем. Джон Стейнбек как раз и стал, может быть, сам того не желая, примером поиска баланса между патриотизмом и правдой. Ни к чему хорошему такое противопоставление не приводит, и Стейнбек как блестящий писатель угадал многие болевые точки в той реальности, которую он наблюдал (и которые стали причинами нынешнего положения дел) — но собственная суровая действительность в сочетании с внутренним чувством заставили его в очень скором времени отказаться от той репутации, которую он заслужил своим правдолюбием в начале творческой биографии. Так что это была за репутация?

Неожиданно для самого себя Стейнбек, с юности твердо решивший стать писателем, обнаружил себя писателем не абы каким, а пролетарским. А ведь сначала всё мыслилось им совершенно иначе, и первые литературные опыты были посвящены приключенческим темам. Но вложить душу в вымышленное ему не удавалось. И вдруг он напал, как ему показалось, на золотую жилу. В Калифорнии, где он жил, всегда было много сезонных рабочих, собиравших урожай. Население Калифорнии привычно считало этих батраков мексиканцами, но, познакомившись с ними, Стейнбек, вероятно, не без ужаса, обнаружил, что мексиканцев среди них единицы, а по большей части — это разорившиеся, варварски согнанные с земель американские фермеры, и их — миллионы.

Тогда появилась серия статей и очерков «Цыгане периода урожая». Сезонники, оказавшиеся беглецами — а точнее, беженцами из штата Оклахомы, где их лишили земли по воле банков, «оптимизировавших» сельское хозяйство, — оказались гигантским социальным бедствием, тем более страшным, что на него закрывали глаза. А ведь это были миллионы людей, которые бились за существование, постоянно голодали и жили в нечеловеческих условиях: даже чистая вода для них становилась проблемой, смертность держалась на очень высокой отметке, и болезни выкашивали в первую очередь стариков и детей. Это подробно описано Стейнбеком в его трилогии, завершающая часть которой, «Гроздья гнева» (1939), казалась просто преступной в глазах тогдашних охранителей.

Молодой Стейнбек решил, что исполняет долг истинного патриота, описывая страдания сограждан. В результате ему до 50-х годов пришлось объяснять всем, включая генерального прокурора США, что он не коммунист. И он им очевидно не был. Но его первая реакция на увиденное была для него органичной, и книги его трилогии — «Квартал Тортилья Флэт», «О мышах и людях» и «Гроздья гнева» — написаны человеком, который хочет донести правду жизни, какой бы горькой она ни была, принимает сторону обездоленных и встает на защиту социальной справедливости. В этом смысле он, конечно, был пролетарским писателем, нравилось ему это или нет. Тем более что, не ограничиваясь описанием происходящего, он от лица своих героев составлял целые манифесты, объясняя причины положения и вместе с тем четко прослеживая, почему катастрофа такого масштаба не привела к социальному взрыву.

Известный демографический провал предвоенных США, в котором некоторые исследователи насчитывают до пятимиллионного сокращения населения, замалчивается со стороны официальных лиц. До сих пор любые попытки объяснения этого феномена наталкиваются на стену молчания, хотя результаты тех лет сопоставимы с потерями в гражданской войне. И всё же взрыва не было. Бедняки, грозившие браться за оружие (которое у них было), предпочли в реальности тихую смерть — или, реже, попытки добиться индивидуального успеха. Зато за оружие брались благополучные горожане, которые составляли добровольческие штурмовые отряды, громившие лагеря сезонных рабочих и строго следившие, чтобы в этих лагерях не завелась «красная зараза пропаганды». Сам Стейнбек в 1935 году вступил в Лигу американских писателей, которая в то время считалась рассадником коммунистических идей.

Отмыться от такой правды жизни Стейнбеку было затруднительно, но, как ни странно, его «пролетарское» реноме сыграло ему на руку. В 1937 году он впервые побывал в СССР. Его судьба похожа на то, как будто он стал нужным человеком в нужное время, ведь грядущая война заставила СССР и США грести в одной антигитлеровской лодке. Да и традиция вражды между этими двумя странами не была тогда столь укоренена, как сейчас, и еще в 20-е годы, в начале 30-х Америка была во многом образцом для молодой советской республики, образцом в смысле динамики, развития, готовности к осуществлению масштабных проектов, энергичности, предприимчивости и даже мод и музыкальных предпочтений.

Но перед самой Второй мировой Стейнбеку пришлось брать творческий отпуск. Результатами того, какое воздействие оказала его трилогия, автор ее был крайне недоволен. Он доказывал, что не хочет замыкаться на взятой теме, но его имя стало нарицательным, ‑ и он даже с горечью говорил, что для осуществления своих писательских замыслов ему теперь придется издаваться анонимно. Стейнбек всегда интересовался естественными науками (что, кстати, помогло понять фермерские проблемы), и на пару лет он переквалифицировался в морского биолога, исследуя приливно-отливную зону моря Кортеса в Калифорнийском заливе. Это не могло стать серьезным этапом на творческом пути человека, интересовавшегося, конечно, природой, но посвятившего себя проблемам людей. Впрочем, в связи с войной на некоторое время все литературные метания были отложены. Планета превратилась в казарму, где каждому нашлось дело. Стейнбек провел этот период в качестве военного журналиста, кочуя по базам и гарнизонам, работая в пропаганде и создавая очерки об американских пилотах бомбардировочной авиации. Уже в начале 1942 года к этому прибавились сценарии для радиопередач Института зарубежной службы.

После войны, в 1947 году, Стейнбек задумал и осуществил еще один визит в СССР, в котором удалось совместить путевые заметки с фоторепортажем. Его друг-фотограф Роберт Капа, сопровождавший его в этой поездке, оставил комментарий по поводу того, кем они были на самом деле:

«В начале недавно изобретенной войны, которая была названа холодной войной… никто не знал, где именно будут находиться поля ее сражений. Размышляя о том, чем бы заняться, я встретил господина Стейнбека, у которого были свои собственные проблемы. Он боролся с неподатливой пьесой и, как и я, поеживался от холодной войны. Короче, мы объединились в команду холодной войны. Нам казалось, что словосочетания вроде «железный занавес», «холодная война», «превентивная война» полностью исказили мысли людей и уничтожили их чувство юмора. Тогда мы решили предпринять старомодный вояж в духе Дон Кихота и Санчо Панса — проникнуть за железный занавес и обратить наши копья и перья против нынешних ветряных мельниц».

Появившаяся в результате этой продолжительной и насыщенной поездки книга «Русский дневник» в зачастую легком и шутливом тоне позволяла обратить внимание американского читателя на массу важнейших тем, связанных с существованием и будущей судьбой СССР. Нынешние критики «Русского дневника» утверждают, что принимающая сторона — Всесоюзное общество культурной связи с заграницей — была фирмой под руководством Берии, и что многое в том, что показывали Стейнбеку, было не более чем раздутой потемкинской деревней. Но Стейнбек, если прочесть «Дневник», был не так глуп и обращал внимание, прежде всего, на те вещи, которые невозможно подделать.

Стейнбек безошибочно угадал основное слабое место Союза, которое и стало причиной его надлома. Культ личности Сталина, принявший характерные формы почитания обожествленного древнеримского императора, никак не мог быть органичным для заявленной темы социального прогресса и исторически перспективной общественной формации. Это приводит, указывает он, к искажению, создавая вместо реальной истории ту, которую хочется иметь. Но Стейнбек в 47-м году не мог предугадать, что из всех способов справиться с этим вызовом наследниками Сталина будет выбран самый разрушительный как для страны, так и для красного движения в целом. Тем не менее в «Русском дневнике» большая часть материалов говорит о глубокой симпатии автора к советскому народу, сочувствии к вынесенным им страданиям во время войны. Некоторые эпизоды, особенно сцены, которые Стейнбек и Капа наблюдали в разрушенном Сталинграде, буквально рвут душу, — как, например, история шестилетнего мальчика, который каждый день приходит на братскую могилу, объясняя, что ходит в гости к папе.

В 50-х годах писателю пришлось посвятить большие усилия одновременно защите себя и своих друзей от обвинений в коммунистической пропаганде и борьбе с развернувшимся маккартизмом. Последний роман Стейнбека «Зима тревоги нашей», написанный в 1961 году, принес ему Нобелевскую премию. В этой книге он снова обратился к проблемам либерального общества. Главный герой книги, эрудированный интеллектуал, ветеран Второй мировой, старается каждый свой шаг проверять на детекторе чести, не совершать ни одного бесчестного поступка. Но такая стратегия приводит его к нищете, и не только самого, но и вместе с семьей. В результате «здравый смысл» побеждает, и герой, проведя ловкую махинацию, становится состоятельным и уважаемым членом общества — но, предав себя, несостоятельным как человек. И полученный им приз не может уравновесить то, что он потерял.

Стейнбек провел свою творческую жизнь именно так, как он сам ее понимал. В «Русском дневнике» он рассказывает, как на встрече с советскими писателями он объяснял им, что такое писатель американский:

«В Америке у писателей совершенно иное положение: считается, что они находятся чуть ниже акробатов и чуть выше тюленей».

Он также называл писателя сторожевым псом, который должен выискивать и привлекать внимание людей к общественным болезням. Может быть, и не давая рецептов по их излечению, но не теряя бдительности.