Направо, налево, вверх или вниз: в поисках утраченного грядущего
Всё ближе столетняя годовщина Октябрьской революции. Вполне естественно, что общество пытается как-то осмыслить это, по сути, главное событие XX века, наложившее свой отпечаток далеко не только на историю нашей страны. Я бы даже сказала, что усилия по этому осмыслению, которые нашим обществом предпринимаются, на порядок меньше и легковеснее, чем они должны были бы быть, чтобы хоть как-то соответствовать масштабу события. Чего здесь больше — боязни «раздразнить гусей» и желания как-то аккуратно, бочком проскочить «неудобную» дату, нехватки у общества внутренней смелости, энергетики и готовности отвечать на глобальные вопросы времени, флера какой-то экзистенциальной усталости — сказать сложно. По крайней мере, попытки дать свой отклик предпринимаются и не только историками или политическими активистами разного толка, но и представителями мира искусства. Я уже писала о спектакле «Кто слышит пролитую кровь» в театре «На досках» Сергея Кургиняна, который не только метафорически анализирует революционные события, но и перебрасывает мост в день сегодняшний.
О спектакле «Кто слышит пролитую кровь» читайте здесь: Кто слышит пролитую кровь: коммунары на сцене
На революционный юбилей откликнулись и многие музеи. Большинство их представили свидетельства прошлого — творчество художников революционной эпохи, какие-то другие материалы той поры. Все это чрезвычайно интересно, но без современного взгляда на Октябрьскую революцию картина была бы не просто неполной — в ней зияла бы обескураживающая дыра.
Неплохой попыткой заткнуть эту дыру можно считать международный проект «Право на грядущее», стартовавший 25 октября в Музее искусства Санкт-Петербурга
На выставке бросаются в глаза две вещи. Во-первых, высокое качество работ. Даже те инсталляции и арт-объекты, которые можно назвать откровенно пародийными и даже хулиганскими, не выглядят как сделанные «на коленке», «чисто по приколу», что частенько бывает в таких случаях. В них вложены и труд, и творческая искра. Другой важный момент — резкое различие между иностранными и отечественными участниками.
Если не считать нескольких старых работ ленинградских художников из группы «Одиннадцать» Валерия Ватенина и Завена Аршакуни, отражающих как радостные, так и трагические моменты, в целом обычные для мироощущения советского человека 60-х годов, то в работах российских художников, которые создавались с 90-х годов до наших дней, наблюдается желание если не смачно плюнуть в свое прошлое, то похоронить его и забыть. Оттого, что прошлое (революционное и советское) преследует авторов, словно зловещий призрак, возникают страх, раздражение, озлобление, в лучшем случае — пароксизмы недоброго смеха. Никакого образа «грядущего», заявленного темой выставки, нет. Есть разве что невротическое ощущение, что непрожитое и непереваренное прошлое мешает даже подумать о каком-то приемлемом будущем, кажется, что авторы отчаянно лягаются и бьют локтями назад, пытаясь сбросить с себя эту захребетную тень.
Очень характерна в этом смысле скульптурная композиция Дмитрия Каминкера «Пейзаж с воображаемыми памятниками» и инсталляция Анатолия Осмоловского «Портреты мертвых революционеров», цикл фотографий Данилы Ткаченко «Потерянный горизонт». Все три композиции демонстрируют нечто отжившее и ставшее совершенно бессмысленным, что стоило бы скрыть или под толщей песка, или во тьме могилы, вместо того, чтобы либо почитать, либо глумиться.
Отнюдь нет позитива и в восприятии недавних перестроечных реалий («Перестройка» Владимира Табанина 2013 года изображает нищую старуху с орденами, которая тащится на костылях на фоне бесстыдного клубящегося Вавилона). Общее впечатление — разочарование и усталость, декомпозиция всего и вся с робкой надеждой разве что на абстрактный бунт. Настоящее безрадостно (Александр Дашевский «RussiaToday»), «племя младое, незнакомое» выглядит, как растущая под потолком общественного туалета плесень (Александр Дашевский «Будущее зреет в углу»). Все направления утрачены, движение превращается в бессмысленное качание маятника (Эрик Булатов «Вверх-вниз»). Можно, конечно, следовать за белым кроликом, размахивающим красным флагом на остове машины, которая уже никогда никуда не поедет (Игорь Тишин «Знамя»), вот только как и куда следовать, кролик, похоже, и сам не знает…
Зарубежные авторы предпочитают не печально перебирать обломки прошлого или злобно топтать их ногами, а использовать его известные всему миру элементы, как, например, образ Ленина (Франческо Лапомо «Это революция»), мотивы творчества футуристов (Александрос Маганиотис «Взлет») в качестве переосмысляемых, осовремениваемых символов. Но создается впечатление, что между революционностью и бунтарством они ставят знак равенства и понимают эту самую революционность в чисто психологическом плане, как определенный комплекс чувств и эмоций. Это своего рода психоанализ человека бунтующего (Тито Марчи «Бунтарь», видеоинсталляция Клицы Антониу «Метание камней») или даже самодеструктивного (Демитрис Мерантзас «Вперед к самоуничтожению!»), а не попытка нащупать исторический нерв (из отечественных авторов так же трактует тему Вадим Григорьев-Башун — работы «Революционер» и «Красная голова»). Впрочем, есть и исключения, как, например, серия рисунков Клер Гавронски «ХЛЕБ! ЗЕМЛЯ! РАВЕНСТВО!», посвященная этим ключевым народным требованиям в разные времена.
В общем и целом после осмотра выставки складывается ощущение, что даже если право на грядущее современное человечество и не утратило, то путей к осуществлению этого, без сомнения, священного права оно лишилось и блуждает в тумане. Даже те, кто не поднял как флаг тотальное разочарование, понимают революцию прежде всего как разрушение существующего, а не способ преобразования бытия и сотворения нового. Если кто-то и ищет пути в этом хаосе, то поодиночке. В этом плане хорошо подытоживает выставку установленный во дворе музея арт-объект Андрея Пунина «Перспектива красного цветка». Заглядывая в составленный из красных колец тоннель, при фронтальном взгляде складывающийся в цветок, каждый видит в его сердцевине-зеркале только свое лицо… Перспектива и пессимистичная, и несущая в себе парадоксальный зародыш надежды — как ее воспринять, зависит от мироощущения смотрящего.