«Мне жаль, что его сейчас с нами нет». Зачем Ленин сегодня?

Для того, чтобы написать биографию Ленина, в принципе требуется определенный уровень смелости — слишком уж значимая это фигура, и далеко не только для века минувшего. Но быть автором биографии Ленина, вышедшей в год столетнего юбилея Октября… тут нужно особенное дерзновение, даже наглость — в хорошем, здоровом смысле слова.

Такая книга просто не может не быть замечена. Книга литературного критика Льва Данилкина «Ленин: Пантократор солнечных пылинок» вызвала не только обсуждения и споры, но и оказалась в шорт-листе премии «Большая книга» и удостоилась премии «Книга года». С автором актуального бестселлера побеседовал кореспондент ИА REGNUM.

Представления о «советском», да и вообще дихотомия «советское-антисоветское» — очень поверхностные, грубые, иногда это заведомая чушь, такая же, как «Ленин — немецкий шпион» или «Октябрь — дворцовый переворот заговорщиков», иногда просто чисто механическая картина, в которой вещи, которые не вписываются в нее, замазываются и считаются нерелевантными. Я тут был в Новосибирске и зашел в краеведческий музей, и там обнаружил стенд с рассказом про первый конкурс красоты в Академгородке в 60-е. Его выиграла некая красавица Земфира, которой — я не знаю, почему — в качестве короны водрузили на голову тяжелый катушечный магнитофон. А спустя какое-то время выяснилось, что красавица была мужчиной, каким-то молодым ученым, который шутки ради принял участие в конкурсе. Вот эта абсурдная история происходила в СССР, и как ее определишь, всю эту дичь: она — советская? Антисоветская? Вот она именно что «иносоветская».

Вообще, это очень ленинская вещь — не «либо — либо», а «и — и», противоречие не является препятствием, оно, наоборот, двигатель. Собственно, революции и происходят потому, что такие противоречия накапливаются. Отрицательное — тоже часть истины, живая истина — это не когда нет противоречий, а наоборот, когда они есть.

Чего я точно хотел избежать, так это всей этой сегодняшней псевдообъективной мантры про то, что «с одной стороны, Ленин был хорош, а с другой — нехорош» и что «у каждого своя правда». Это ничто, это означает, что история была зря, что все эти люди умерли в диких страданиях — по собственной глупости, не разобравшись, что хорошо, а что плохо. И сам этот выбор — «хороший Ленин» или «плохой Ленин» — он такой же нелепый, как вопрос в «Чапаеве»: ты за большевиков — али за коммунистов?

Соответственно, рассуждая о Ленине, надо не лепить оценочные суждения — «красный палач» или «самый человечный из людей», а показывать логику ситуаций — и отслеживать интеллектуальную траекторию героя не в моральной пустыне, где только два полюса — «хорошо» и «плохо», а на карте реальной местности. Вот только так можно понять, кто такой Ленин.

И, соответственно, книга не сводится к рекламному тексту на обложке про то, что Ленин был великий велосипедист, шахматист, модник и т.д. Можно до бесконечности фиксировать наличие «разных» Лениных, но это ни к чему не приведет, это бессмысленный эклектицизм, «нанизывание оттеночков на оттеночки», как говорил Бухарин. Поэтому текст на обложке — это обманка, на самом деле — я надеюсь — в книге есть движение. Рассказчик сначала делает вид, что веломаршруты Ленина так же существенны, как его политические зигзаги, но затем эта версия отмирает сама собой, и Ленин после 1917-го — уже без велосипеда, без шахматной доски и без цилиндра — предстает тем, кем он и был на самом деле: гениальным философом-политиком. Просто такие вещи нельзя произносить самому, к ним надо подводить читателя, чтоб он сам это увидел; ровно поэтому к этой книге нет предисловия, в котором кратко излагается суть книги. Кратко про Ленина нельзя, если кратко — то как раз влипнешь в эту дихотомию «советское vs антисоветское».

Изначально это было нечто вроде авантюры, как вот в «1001 ночи» есть история про человека, который живет в Каире, а ему приснилось, что где-то в Исфахане есть фонтан, под которым зарыто огромное сокровище. Вот со мной тоже было вначале что-то подобное — я чувствовал, что Ленин сокровище, но где его искать, как, верить ли в сон? — я понятия не имел. Но из своего Каира в Исфахан таки рванул — и, естественно, обнаружил, что там ничего нет, а зарыто оно в моем собственном доме, но чтоб понять это, нужно было поехать туда, где его нет.

Вообще, важная штука: для этой книги нарочно, специально выдуман рассказчик. Он, естественно, похож на меня, но это не совсем я.

О том, что изменилось в его жизни после эксперимента «Контакт с Лениным», сказано в конце книги, в «Сцене после титров».

У него поменялась картина мира. Или даже так — история Ленина оказалась для него хорошим уроком в том смысле, что надо верить в ту картину мира, правильность которой ты сам вычислил и уверен в ней , — даже если все остальные считают тебя идиотом, фантазером и неудачником. Да, тебе 46 лет, ты сидишь в изоляции, мало кому нужный, тебя на собственные выступления могут не пустить, в лохмотьях, и ты уже мало на что рассчитываешь при жизни — и вдруг раз: происходит нечто грандиозное. Например, революция. И вот тут важно, какого рода неудачником ты встретил это событие: либо ты готовился к нему все эти 46 лет — либо просто ждал, что, авось, чего-нибудь да изменится. Ленин не знал, когда именно случится Февраль, — но он был готов к нему лучше всех в мире. И ровно поэтому сорвал банк. Не потому, что «удача улыбнулась» и все такое. В смысле везения он был скорее неудачником.

Я — я, который я — испытываю сейчас к нему абсолютно бесконечное уважение; но хорошо, что по книге это не очень понятно, иначе она бы сильно потеряла в убедительности; это факт моей личной биографии. Как и то, например, что — сто процентов благодаря Ленину, а Ленин с Крупской проезжали по 70−100 км в день играючи — я стал заядлым велосипедистом, хотя до того в последний раз много катался лет в 16.

Еще у меня существенно скорректировались литературные пристрастия.

Я благодаря Ленину заново открыл для себя Чернышевского — и не только как идеолога, но и как писателя со странной, узнаваемой стилистикой. Хотя я всегда полагал, что Набокову, который «убил» Чернышевского, нельзя доверять ни в чем. Вообще, Ленин как литературный критик, да, оказал на меня влияние. Я, естественно, и раньше осознавал, что литература — это не только «лучшие слова в лучшем порядке», но и род социальной практики, благодаря которой можно увидеть в обществе те противоречия, которые пропускают экономисты и политики. Но после Ленина то, что называется «марксистской литкритикой», больше не кажется мне вульгарной. Наоборот, чрезвычайно остроумной. Мне негде и не перед кем самому применять этот инструментарий — но я теперь знаю его ценность.

Мне кажется, не произошло ничего такого, что показалось бы Ленину совершенно невероятным — и что опровергло бы базовые принципы его аналитики. Совет почитать сейчас «Империализм как высшая стадия капитализма» кажется дурацким — но на самом деле в этой книге 1916 года объяснен весь ХХ век, все будущие конфликты. Что могло бы удивить Ленина?

Думаю, ему не нравилась бы нынешняя власть, которая действительно очень многое и очень разумно, очень методично и очень последовательно делает для предотвращения революции, искусственного «снятия» революционной ситуации, замораживания противоречий. Что, естественно, абсолютно не значит, что «революция больше неактуальна». Все мы знаем про «черных лебедей» — и что в таких ситуациях даже самые разумные люди начинают принимать иррациональные решения. Если есть противоречия — они выплеснутся.

Нет, я точно не чувствую, что инфицирован «стилем Ленина»

Ленин вообще сложный клиент. У меня «ухо» литературного критика, поэтому мне проще всего, чтобы составить представление о человеке, не просто что у него в голове, но что он за тип — почитать, как он пишет, это такой уровень доступа к человеку, который для меня самый ценный.

Так что я с большим оптимизмом воспринял само наличие этих 55 томов — уж если я прочту все, то точно «пойму» Ленина

Этот трюк плохо срабатывает, Ленин не такой дурак, чтобы раскрыться в текстах. И не зря Горький говорил о нем, что он «в словах, как рыба в чешуе». И не случайно лучшие филологи своего времени — Тынянов, Эйхенбаум, Шкловский и т.д., когда выпускали в 1924-м номер ЛЕФа про стиль Ленина — чудовищную потерпели катастрофу, это по-настоящему жалкое зрелище. Они разодрали его тексты пинцетами и облапали его всего своими высокочувствительными щупальцами — но ни вот на столечко не поймали Ленина.

Так что, нет: читать — важно, но — этого мало.

Я бы, пожалуй, хотел бы дотянуться когда-нибудь до фигуры Демьяна Бедного — этого презираемого и вышвырнутого из истории культуры поэта, который был, на самом деле, уникумом — очень странным человеком, я читал кое-что его — и читал его письма к Ленину, поразительные, очень смешные. Из окололитературных еще людей — Лариса Рейснер, ее «Свияжск» — один из лучших текстов на русском языке из тех, что мне известны. А вообще, конечно, Маркс. Написать про него мне ума не хватит, но, по крайней мере, — прочесть целиком, хотя бы немного к нему приблизиться. Вот это Эверест, мне попадались у него совершенно невероятные тексты, и я только благодаря Ленину это осознал.

Какие события новейшей истории, по Вашему мнению, являются поводом для подобного заявления?

Революция — и вот тут мы точно можем доверять Ленину, он про это знал все — возникает, когда складывается революционная ситуация: верхи не могут, а низы не хотят. Много где есть не просто несправедливость, но — коренные противоречия, которые рано или поздно заставят ситуацию трансформироваться. Совет Ленина — если хочешь перевернуть мир (ну или по крайней мере знать наперед, где он может перевернуться и превратиться в свою противоположность) — ищи различия в том, что всем остальным кажется цельным и однообразным.

Думаю, Ленин бы поддержал сталинский тезис о том, что по мере движения к социализму классовая борьба обостряется и сопротивление капиталистов возрастает. Я сам понимаю, какой дикостью это сейчас звучит, но, думаю, Ленин бы воспринимал это так — и нашел бы в себе смелость произнести это, не пожимая плечами растерянно, и сумел бы меня убедить в том, что это в самом деле так и что, по большому счету, нынешний почти повсеместный реванш капитализма — всего лишь очередная, но далеко не последняя стадия исторического процесса.

Вообще, может быть, это главное, чему учит знакомство с Лениным: то, что мы принимаем за абсолютно незыблемое, стабильное — на самом деле, неокончательно, это лишь одна из стадий. Гусеница превратится в бабочку, мир находится в развитии, сегодняшняя ситуация — преодолима, и она реально может быть изменена к лучшему, есть такие способы.

Словом, Ленин праздновал бы этот юбилей — как всегда праздновал годовщины Парижской коммуны, которая тоже была раздавлена. Он бы объяснил, чем мы обязаны революционерам — а это довольно сложно сейчас объяснить, потому что, согласно распространенной сегодня точке зрения, они все были безответственными кретинами, которые сами виноваты в том, что себе устроили.

Он не говорил бы, что прошлое пора забыть, что главное — примириться, что раз мы тут все живем рядом, то какие могут быть конфликты. Он искал бы — как экономист, как социолог, как ученый-обществовед — противоречия в тех социальных группах, которые только кажутся нам едиными, а на самом деле при ближайшем кризисе — распадутся. Слабое звено. То есть он бы, условно говоря, не просто хлопал глазами весной 2017-го, что появились «школьники Навального», — он бы их вычислил заранее и в тот момент, когда они продемонстрировали свою силу, придумал бы, как им организоваться, и превратил бы их в политического субъекта.

В общем, он бы написал правильный текст, и мне жаль, что его сейчас с нами нет.