Революций много. Человек — один
«Губернатор, на зоне учат жизнь — это бой!
Еще не поздно, губернатор,
А, впрочем, думай сам. Господь с тобой!»
Б.Гребенщиков
Взмах белого платка. Выстрел. Кровь. В этих пяти словах — схема на все времена. Любое свершенное безликой властью убийство персонифицируется до выбора абсолютно конкретного человека: кто отдал приказ, кто взмахнул платком, кто «умывает руки». Сменяются исторические декорации, а суть едина. Разница лишь в том, кто кричит тебе в ухо: «Распни, распни его!» — разгневанная толпа, члены Великого Синедриона или извечная логика государственной необходимости. Ты остаешься один-одинешенек перед лаконичностью этического тумблера, имеющего лишь два положения: «вкл.» и «выкл.». Тебе одному и отвечать, губернатор! «Вкл.» — убил. А после жди: вернется кармический бумеранг. Метафизическая отдача от винтовки — муки совести. А вслед за муками доминанту разрешит неизбежная тоника — возмездие.
В завязке спектакля события 9 января 1905 года. «Кровавое воскресенье» запустило историческую «карусель», которая неумолимо закрутила Россию в революциях и войнах. На полотне выпуклой исторической конкретики режиссер препарирует природу насилия и власти, заодно играет в драматический театр старой школы. Но параллельно погружает нас в таинство битвы духовной. Щелкая все тем же тумблером «вкл./выкл.» между местью и милосердием, худрук БДТ представляет гуманистический ответ на пролитую кровь — прощение и ненасилие. «Вечная истина» требует ритуальной символической формы. Поэтому Могучий играет уже в свою игру режиссера-экспериментатора. И это восхитительно!
Перед запуском захватывающей дух экзистенциальной карусели зрителю обнажают закулисье: техники сцены поправляют реквизит, гримеры финально лессируют артистов. Апокалипсическая копоть (или дым отечества) на всех лицах. И закрутилась-понеслась. С небес спускаются ангелы смерти — люди без свойств в магриттовских котелках (спасибо за аллюзии художнику по костюмам Сергею Илларионову, а за потусторонние светотени —художнику по свету Стасу Свистуновичу). Ангелы с грохотом бросают на сцену железные крылья, начинают макабр. Губернатор — центр этой пляски. Оглушительно тонкая, объемная работа актера Дмитрия Воробьева (В БДТ с 2014 года, главные роли в «Грозе», «Из жизни марионеток», «Томлении», а также Густав в «Пьяных»).
Бесчувственные жена и сын губернатора, коллега-чиновник (любовник жены), архиерей, горбатый лакей, гусыни-монахини, солдаты, прохожие с собакой, «пьеро» в белых колпаках-конусах, гимназистки со скакалками— все они винтики и колесики хаотической вселенной в 11 эпизодов. Течет повседневная жизнь, но в самом начале спектакля засечка: там навсегда встали часы Губернатора.
Убитых много — сорок семь человек; из них девять женщин и трое детей, почему-то всё девочек… Гора трупов-муляжей посреди квартиры Губернатора, чуть прикрыта брезентом… Холодный «закадровый» голос (Василий Реутов) — внутренний диалог героя с самим с собой и текст от автора: «Смерти он не боялся и представлял ее себе только с внешней стороны: вот в него выстрелят, а он упадет; потом похороны, музыка, несут ордена, и это все»…Похожий на старца садовник Егор спокоен и неотвратим, обращаясь к Губернатору: «Народ убьет. И тут уж ничего не поделаешь». Опрокинулась корзина. По сцене покатились красные яблоки… Боль и ужас человека, пожизненно заключенного в одной камере со своим собственным чудовищным поступком. Сны. Наваждения. Губернатор, подтянув костлявые колени к лицу, тихо и горько плачет в мокрую подушку: «Пожалейте меня! Придите же ко мне кто-нибудь, придите. Пожалейте же меня!»
И как же грандиозно звучит симфония внутренней агонии, как точны все партии в оркестре спектакля. За подсознание героя отвечает видеоряд. На большие порталы проецируются крупные планы действующих лиц (в негативе), кадры смонтированы с безукоризненным вкусом в такт психической реальности происходящего на сцене. Художник-аниматор Борис Казаков и молодые видеохудожники Олег Михайлов, Кирилл Маловичко, Мария Небесная сотворили чудо. Изящная сценография Александра Шишкина то сжимает, то разжимает пепельно-серую сцену. Населенность картинки деталями и людьми намекает на Старшего Брейгеля. Будто в психушке, бесшумно движутся стены и потолки. Нависает огромный, ядовито-зеленый, бездушный, как символ империи, бархатный полог. Черный господский стол длиною в жизнь. Редкие алые всполохи как светофоры в глубокой тьме…
Сложно себе представить в наше циничное время, что возможно такое саморазоблачение государственного мужа в циклических кошмарах совести. Сегодня самоочевиден факт, когда система, выдавая «должность», вытесняет из человека человеческое, и как «значительное лицо» мутирует навсегда. Поэтому-то и кажутся немного неправдоподобными (как некий сложносочиненный комплимент в сторону власти) вдруг выступившие в служителе государственного культа генетические болезни интеллигента. Для сценического Губернатора ожидание смерти становится чистилищем, а ее приход успокоением. Сидящие в зале физически ощущают отпадающую в Губернаторе шелуху. Остается зерно.
Великодушием к обреченному вспыхнула лишь Гимназистка (ее лицо без грима). Пишет Губернатору письмо: «Вчера мне приснились ваши похороны, и я решила писать вам… И клянусь, что буду молиться о вас и буду плакать о вас, как будто я была ваша дочь, потому что мне очень, очень жаль вас». По достоверности молодая актриса Александра Магелатова близка к документальному кино.
Гимназистка замыкает бег по кругу. Она вдруг оказалась на голову выше всех правд и всех революций. Дрожит ее огромная тень на серой стене. Маленькая и щуплая на опустевшей сцене одна ведет бой с великаном возмездия. Задыхаясь от сострадания и прыжков со скакалкой, чеканит финал: «Человека нужно любить. — Что нужно любить? —Человека». Напоследок Андрей Могучий запускает в зрителя столь несложную мантру (строки поэта Тадеуша Ружевича). Весьма своевременный катехизис в год 100-летнего юбилея Революции. И не хочется искать никаких других смыслов, кроме этого.