Задним числом быть дальновидным просто. Труднее сделать грамотный выбор в условиях постоянно меняющейся политической и социальной динамики, когда поступающая информация носит противоречивый характер, а поведение игроков выходит за рамки привычных моделей поведения той или иной силы. После октябрьской революции с этим столкнулись очень и очень многие. Российская православная церковь не стала исключением — ее руководство не смогло просчитать большевиков, их настрой и решимость на удержание власти. Монархия сдалась очень легко, у нее не оказалось сторонников — Церковь это прекрасно знала. Демократические партии дискредитировали себя буквально за восемь месяцев 1917 года. По логике событий, на следующем этапе должна была произойти еще одна попытка государственного переворота, и в отличие от корниловского мятежа более успешная. Восстановивший патриаршее управление епископат Российской православной церкви, обладающий значительными материальными ресурсами, пронизывающей сверху донизу всю бывшую Империю епархиально-приходской структурой, отстранившийся от партийной борьбы, мог в этой ситуации рассчитывать на то, что любой будущий диктатор придет к нему на поклон.

Foma.ru

Однако большевики, не самая массовая и не самая популярная группировка в стране, чьи шансы удержать власть объективно считались минимальными, отказалась иметь дело с архипастырями и, более того, последовательно довела до конца те решения по Церкви, которые и ранее присутствовали во многих партийных программах. Как ретроспективно писал позже профессор Петроградской духовной академии Борис Титлинов, «в церковной среде, за исключением левых группировок, замечалось очевидное непонимание создаваемого революцией положения. Большинство было склонно думать и требовать, чтобы новый строй признал за Церковью все прежние права и преимущества, чтобы государство сохранило все свои обязательства по отношению к Церкви и только освободило ее от стеснительной опеки. Церковные элементы отмахивались от мысли, что новая государственность должна будет и радикально изменить государственно-церковные отношения, и что Церкви надо перестраиваться с этой стороны на других началах… Революция отдала руководство страной в руки партий, не правее кадетов, причем, кадеты только в начале играли главную роль, а затем постепенно отходили на второй план, очищая место для социалистических элементов. В программе же всех этих партий, в том числе кадетской, черным по белому было написано отделение Церкви от государства…». Впрочем, кадеты хотя бы на словах декларировали поддержку духовенству, но последнее, будучи не знакомо с политическими технологиями, допускало серьезные аппаратные ошибки.

«Это было в минувшем июне, пред самым съездом духовенства московской епархии… (протоиерей Н.В. Цветков на собрании объединенного духовенства и мирян сообщил, что ему кадеты обещают место в третьем десятке по своему списку на выборах гласных городской думы. Он спросил, как ему идти — от себя лично или представителем объединенного духовенства. Большинство высказались за первое, «то есть признало неудобным, чтобы духовенство вошло хотя бы и во временный блок с кадетами, полагая, что-де этим оно берет на себя некоторые обязательства и в отношении к проведению в жизнь всей кадетской программы» — С.С.)… Таким образом протоирей Цветков выступил в кадетском списке просто как приходской священник, и так как он не мог в силу этого заявить о том, чтобы ему было отведено в списке более близкое к началу место, то он и не попал в число гласных, которых от кадетской партии прошло сравнительно немного. А так как в новой Думе не полагается ни одного назначенного представителя от духовенства, то новый состав гласных оказался чисто «мирским», без единого гласного из числа лиц духовных… На первом же деловом заседании Думы лидер большевиков Скворцов заявил о необходимости для блага городского населения отобрать в пользу города монастырские и церковные владения, и это предложение рассматривалось на следующем заседании Думы 18 июля (хотя, правда, большинством голосов с.-р. и к.-д. оно было отвергнуто)… Будущее сулит московскому духовенству и другие неприятные сюрпризы от городского самоуправления, а представителей-то духовенства в эти моменты в Думе и не будет. Нельзя с другой стороны ручаться и за то, что благомыслящих мирян в Думе всегда окажется большинство…».

(«Московский церковный голос» №26 от 8 августа 1917 года)

§

Церковные проблемы переставали интересовать активную часть российского общества уже весной 1917 года. Первым предвестником этого стало исчезновение духовной литературы. «Всероссийский церковно-общественный вестник» в мае отмечал, что «за эти три месяца исчезли все духовные журналы. Навеки почили официозы старой церковной власти. Но рядом с ними умолкли и свободные органы, хотя еле-еле влачившие свое существование до этого. Эти последние умолки по чисто материальной причине. Читателей духовной печати было необычно мало…» и констатировал в августе: «Статьи по религиозным и церковно-общественным вопросам — редкие гости в нашей периодической печати. До революции они печатались чаще. Теперь только изредка мелькнет на страницах либеральной и социалистической печати религиозно-общественная статейка. Отчего это? Религиозная жизнь страны не замерла». Снова начнут «мелькать статейки» о религиозно-общественных вопросах на страницах печати уже в конце 1917 года и после. Оппоненты большевиков использовали появление Декрета об отделении Церкви от государства, чтобы уязвить своих политических оппонентов, те отбивались. А Церковь… Она столкнулась с необычным для себя состоянием, когда ее ультиматумы не просто не отвергались, а еще и получали обратную реакцию. Так, после того, как в газете «Дело народа» в номере за 31 декабря 1917 года появился проект Декрета, митрополит Петроградский Вениамин обратился в Совет Народных Комиссаров с письмом, в котором предупреждал, что «осуществление этого проекта угрожает большим горем и страданиями православному русскому народу… Считаю своим нравственным долгом сказать людям, стоящим в настоящее время у власти, предупредить их, чтобы они не приводили в исполнение предполагаемого Декрета об отобрании церковного достояния. Православный русский народ никогда не допускал подобных посягательств на святые храмы»… Однако Ленин на этом послании, сообщало издание, оставил следующую резолюцию: «Очень прошу коллегию при комиссариате юстиции поспешить разработкой Декрета об отделении Церкви от государства».

В стране началась Реформация, но Реформация особая. Та, с которой раньше в XVI веке столкнулась Католическая церковь, означала, что светские власти, короли и князи, действовали рука об руку с мятежными священниками и прихожанами. Вместе с конфискацией имущества Католической церкви, часть из которого переходила в собственность аристократии, а часть — протестантских общин, сопровождалась изменением вероучения и богословия. Но большевикам первые несколько лет было не до реформирования Церкви. Газетная хроника тех лет показывает, что новая власть упраздняла церковную структуру как государственно-избыточную, не желая допускать наличие параллельной системы управления. В публикациях того времени о Церкви писали обычно либо с точки зрения обличения «жадных попов», которые в условиях Гражданской войны и голодного существования народа сохраняли значительные материальные запасы и продовольствие, либо описывали подробно процессы вскрытия чудотворных мощей, к которым стекались паломники. Интерес представляло то, сколько денег получает от продажи свечек в Иверской часовне в Москве патриарх Тихон, из чего складываются доходы церковные. «Комиссар по государственному призрению издал приказ, в котором указывается, что каждая копейка, ассигнуемая Советом народных комиссаров на нужды государственного призрения, должна идти исключительно на облегчение участи наиболее обездоленных капиталистическим обществом граждан России, — информировала в январе 1918 года газета «Наш век». — Все же непроизводительные расходы, не вызываемые непосредственно нуждой трудового народа и «питающие непроизводительный класс», должны быть соответственно сокращены. На этом основании народный комиссар по государственному призрению А. Коллонтай постановила выдачу средств на содержание церквей, часовен и совершение церковных обрядов прекратить с момента опубликования этого приказа. Выдачу же содержания священнослужителям и законоучителям прекратить с 1 марта сего года. Безработному причту, выразившему желание работать на благо народа, может быть предоставлена работа по комиссариату государственного призрения».

«Совет Северного областного союза старообрядцев послал в Смольный особую депутацию для выяснения некоторых вопросов, вытекающих из Декрета об отделении Церкви от государства, относительно отобрания церковных имуществ. Управляющий делами Совета народных комиссаров разъяснил делегации, что конфискации подлежат только имущества, жалованные в прежнее время Церкви государственной властью, например, земли, а равно предметы, бывшие раньше собственностью государства или других религиозных общин (бывали случаи, что имущества католических и старообрядческих церквей отбирались и жаловались православным храмам); все же, что приобретено на средства церковных общин, например, приходские дома, а также подаренные, пожертвованные и завещанные частными лицами, не подлежат переходу в народное достояние, так как уже и без того принадлежат народу, объединившемуся в ту или иную религиозную общину».

(«Наш век» №27 от 17 (1) февраля 1918 года)

§

Церковь, конечно, сопротивлялась. «Церковные ведомости» в №3−3 от 31 января 1918 года приводили воззвание «священного Собора к православному народу по поводу Декрета народных комиссаров о свободе совести». В нем говорилось, что «по этому закону, если он будет приводиться в исполнение, как местами и приводится уже в исполнение, все храмы Божии и святые обители с их святынями и достоянием могут быть у нас отняты, ризы с чудотворных икон станут снимать, священные сосуды перельют на деньги или обратят во что угодно, колокольный звон тогда смолкнет, Святые Таинства совершаться не будут, покойники будут зарываться в землю не отпетыми по церковному, как и сделано это в Москве и Петрограде, на кладбища православные понесут хоронить кого угодно. Было ли когда после крещения Руси у нас что-нибудь подобное? Никогда не бывало. Даже татары больше уважали нашу святую веру, чем теперешние законодатели. Доселе Русь была Святой, а теперь хотят сделать ее поганою. И слыхано ли, чтобы делами церковными управляли люди безбожные, не русские и не православные?». В последующие месяцы вспыхивали периодические очаги сопротивления, в том числе на личном уровне. Так, в июне 1918 года в Петрограде на епархиальном собрании обсуждали судьбу высланных из Гатчины протоиерея Богоявленского, не желавшего передать церковные благотворительные учреждения в светские руки, и законоучителя Гатчинского реального училища протоиерея Калачева, подвергшегося наказанию за то, что продолжал преподавать Закон Божий вопреки Декрету. Собрание постановило выразить им «сочувствие и благодарность за твердое отстаивание церковных интересов». Но все это было уходящим — Церковь вступала на тот путь, который вел ее к расколу и фактически полному разгрому.

«Отделение Церкви от государства — наше давнишнее требование — проводится в жизнь. Пусть каждый верует во что хочет или ни во что — это его частное дело. Государство стоит в стороне от религии. Из школы религия должна быть устранена. Здесь вы увидели подрыв благополучия, отцы святые! А потом — конфискация церковных и монастырских земель — ах, как вам это не нравится! Вам отказывают платить из казны жалование. Деньги нужны теперь на просвещение, на поддержку жертв войны, сирот, вдов, калек, увечных. А вы возмущаетесь, что вас лишили казенного жалования. Вам предложили уступить ваши хоромы лаврские для увечных воинов, а вы не хотите потесниться, приютить страдальцев. Вы ударили в набат и начали злобную агитацию против народной власти…».

(«Красная газета» № 9 от 5 февраля/23 января 1918 года)

Окончание следует.