Победа блокадного Ленинграда. Бессмертный подвиг и предательство памяти

«У меня глаза от страха расширились, я вскочила как ужаленная, потому что творилось что-то непонятное, был такой грохот, шум, что казалось, что само небо раскалывается. Я уже подумала, что рвутся бомбы, что наступил конец. Я схватила пальто, дрожащими руками стала его натягивать, нахлобучила берет и помчалась в бомбоубежище. По лестнице горохом сыпались люди, одни в охапку тащат детей, другие тянут старух. А на улице что-то творится, какое-то страшное. У меня в голове только одно: скорей вниз, там спасенье», — это запись из блокадного дневника ленинградской школьницы Лены Мухиной, датированная 8 сентября 1941 года.

Что произошло в этот день в Ленинграде? Первый массированный налет фашистской авиации на город и пожар на Бадаевских продовольственных складах (сгорели 38 продовольственных кладовых и 11 прочих построек — катастрофа для города!). Именно эта дата считается началом блокады Ленинграда, продлившейся 872 дня — по 27 января 1944 года. В те годы в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург) проживало около 3 миллионов человек. Они трудились, дружили, влюблялись, женились, да просто жили, строили планы на будущее. И в самых страшных снах не могли представить, что их ожидает.

Дневники, которые вели жители блокадного Ленинграда, — словно голоса из прошлого, рассказывающие об этой трагедии. И дневник школьницы Лены Мухиной — одно из таких живых свидетельств того тяжелого времени. Несмотря на все горести и лишения, девочка не теряет надежды, что «послевоенная жизнь будет легка, радостна и плодотворна для советских граждан».

Существенная часть дневника состоит из описания того, что удалось достать и съесть. «Сегодня у нас был вкусный суп с мясом и макаронами. Кошачьего мяса хватит еще на два раза, — пишет школьница. — Хорошо бы раздобыть где-нибудь еще кошку, тогда бы нам опять надолго бы хватило. Да, я никогда не думала, что кошачье мясо такое вкусное, нежное». Зарезали кошку, и на этом мясе удалось продержаться несколько дней. Сварили студень из столярного клея — жить можно.

Но самое главное блокадное лакомство — конечно же хлеб. И так его было мало, что и после окончания блокады, после Великой Отечественной войны люди запасались им как могли. Старики, пережившие блокаду и дожившие до наших времен, и сейчас беспокоятся, если в доме нет хлеба.

Вот что рассказывает житель города Горно-Алтайска Владимир Журавлев, который в далекие 60-годы помогал семье блокадников: «Яркие воспоминания из детства. Когда я был октябренком, а потом пионером, мы шефствовали над семьей Писаревых, приехавшей в село Усть-Чумыш Тальменского района Алтайского края из Ленинграда, пережившего блокаду. Что запомнилось? Хлеб тогда был очень хороший, вкусный, с припеком, но выдавали его ограниченно. Кому-то булку-две, кому-то — больше, если, например, семья многодетная. А блокадникам Писаревым, они вдвоем жили, хлеб давали без ограничений. Помню, дядь Ваня Писарев ежедневно брал из магазина хлеб. Обратно шел с холщевой сумкой на плече, перевязанной веревкой, как с солдатской сумой. И такой восторг, благоговение на лице. Дома у них было всегда очень много хлеба. Куда глаз не кинь — везде хлеб: в виде сухарей, на противнях, на улице на солнце сушится, в мешках… Они перенесли блокаду, и это были тяжелейшие дни. И обилие хлеба — это то немногое, что заглушало воспоминания об адском голоде, позволяло им надеяться на более-менее сытое будущее».

Изначально (в июле 1941 года) хлебная норма для рабочих и инженерно-технических работников была установлена в размере 800 граммов, для служащих — 600 г, для иждивенцев и детей до 12 лет — по 400 г в день. Уже 11 сентября 1941 года рабочие и ИТР получали по 500 г хлеба, служащие — 300 г, иждивенцы — 250 г, дети до 12 лет — по 300 г хлеба ежедневно. Всего эти нормы снижались пять раз. Последнее понижение случилось в ноябре 1941 года (норма для рабочих и ИТР — 250 г, для всех остальных — 125 г). Неудивительно, что в дневниковых записях Мухиной то и дело возникают мысли о еде: «Боже мой, мы так будем кушать, что самим станет страшно».

Мама Лены Мухиной умерла, не выдержав испытаний блокадного Ленинграда. Умерла страшной смертью, как и сотни тысяч других ленинградцев (за время блокады от голода умерло по разным данным от 641 до 800 тысяч человек; от бомбежек и обстрелов погибли около 17 тысяч человек).

Ужасающие цифры. И в связи с этим горько осознавать, что в мозгу и совести некоторых известных чинов память об огромной народной жертве преступно и нагло стирается, забывается и оскверняется — в июне текущего года в Санкт-Петербурге установили мемориальную доску финскому маршалу, гитлеровскому пособнику Карлу Маннергейму. Министр культуры России Владимир Мединский на церемонии открытия заявил, что памятная доска открывается Маннергейму «как русскому генералу» — он «много сделал для России». А ведь Маннергейм — союзник Гитлера во Второй Мировой войне и главнокомандующий финскими войсками, участвовавшими в войне против СССР.

Несмотря на то, что решение об установке доски вызвало недоумение и жесткую критику со стороны историков и представителей общественности Санкт-Петербурга, она все же появилась — на фасаде здания на Захарьевской улице. Горожане сопровождали открытие доски криками «Позор!» и «Он убивал ленинградцев!».

И мириться с таким положением дел петербуржцы не намерены, и правильно делают. 28 июня был подан иск к правительству Петербурга в связи с появлением этой позорной мемориальной доски. Петербург — не место для увековечения памяти убийцы ленинградцев во время блокады.

В начале сентября стало известно, что прокуратура Санкт-Петербурга подтвердила незаконность установки мемориальной доски финскому маршалу. Однако День начала блокады Ленинграда — 8 сентября — наступил, а доска до сих пор не снята. Борьба продолжается.

Позицию ИА REGNUM по поводу установки мемориальной доски Маннергейму в Северной столице читайте в сюжете «Сдача Петербурга гитлеристу Маннергейму».