Иван Шилов ИА REGNUM
Рут Озеки и её рыбы

Сейчас не так часто читают бумажные книги не только в Японии (стране пресловутых компьютеров и прогресса), но и в России, где опубликован не так давно этот роман. Хотя и бумажная книжка, лёгкая в силу современных издательских технологий, даже легче планшета, по содержанию может быть крайне тяжёлым произведением. Роман Рут Озеки не лишён некоторого света в конце туннеля и даже старательного буддистского просветления и счастливого финала, но определенно стал одним из самых тяжёлых романов сезона.

Что мы знаем о Японии? На уровне открыток мы знаем про ворота храмов, суши и танка, пышнобрюхих борцов сумо в плавках, которые разбрасывают соль перед поединками, чтобы умилостивить духов, сеппуку и одиноких самураев, монахинь, трусики школьниц на аукционах и хентай-порнографию (в духе секса с осьминогами и роботами), love-отели, небоскрёбы, катастрофы, икебаны, насилие и жестокость, смерть на работе от усталости, чайную церемония и игру в го, любование сакурой, уважение и почтение к старшим… Всё это будет в этом романе. Как и многое другое. Например — метафизика буддизма.

С одной стороны, существуют классические библиотеки буддистских текстов, и нет никакой надобности искать отражения этого в романе, с другой стороны, такая попытка тоже имеет право на существование в нашем мировом океане текстов и страдающих существ. Особенно драматичным становится это в моменты «кризиса идентичности»: писательница по паспорту американка, а отношения между Японией и Америкой известны своей замысловатостью. Начать с того, что после бомбардировок именно американское стало постепенно «самым хорошим» для молодёжи. При этом автор ещё и «монахиня».

Роман начинается с найденного на пляже пакета с дневником. И постепенно погружается в сложное многослойное повествование, срывающееся в философию чуть чаще, чем в порнографию. За первым сюжетным слоем повествования скрываются путешествия по кротовым норам культурного слоя, выдавая образованность автора.

Сама Япония живёт более сложными внутренними процессами, так до сих пор огромной популярностью пользуются, например, тексты Достоевского. Который в основном традиционно высоко оценивается в русской культуре, и, пожалуй, только Набоков заявляет о нём как о «сильно переоцененном псевдоготическом романисте». В Японии готика и манга всегда в цене.

Иногда в книге буквально пишутся подробные инструкции о том, как правильно нужно медитировать, какая нужна циновка, дыхание, положение рук. В конце произведения нас встречает глоссарий — подробный словарь тех слов, которые, по мнению автора, требуют расшифровки для людей иной культуры.

Сюжетные линии разнообразны: от отношения дочери и отца (самодеятельного философа, который мастерит жуков из бумаги и почитывает Хайдеггера, размышляя о времени и бытии) до воспоминаний о Второй мировой: трагедия призыва на войну доброго студента, которому суждено будет стать камикадзе вместо литературных или философских штудий. Это удивительный фрагмент романа, который сделан из писем. В целом роман похож на перекличку катастроф от личных (попытка изнасилования рассказчицы «чиканом» — извращенцем) до всеобщих: атак на торговые центры и цунами. Но разве с точки зрения благородных истин, точнее первой азбучной — жизнь не есть страдания? Как относиться к самоубийству? К творчеству? К любви? К мириадам страдающих существ?

На уровне «маркетинга» текстов — все темы, которые ассоциируются в массовом сознании с Японией, так или иначе представлены в романе. То есть если «нагуглить» «Япония», «японский» — то мы найдём там всё: от японской кулинарии до японского искусства.

Роман написан по горячим следам актуальных и классических мифологий. Но есть и тонкие внутренние переклички, словно бы связи, которые не заметны снаружи, становятся важными под поверхностью — Пруст и маркиз де Сад, всё то, что можно было бы назвать суповым набором записного интеллектуала: от Дао и квантовой физики до правильных имён и фамилий «культурных икон» разных веков. С этой точки зрения стратегия подобной литературы напоминает стратегию туристического гида по интеллектуальным достопримечательностям, где нужно отмечаться на разных «горячих темах». Сама структура книги достаточно нелинейна, поскольку это роман (с несколькими рассказчиками) и тексты приложения (примечательно, что, кроме философских и культурологических отступлений, там есть подробный список благодарностей грантодателям и институциям, которые поддерживали автора во время работы над романом), причём внутри самого романа есть ещё и эпистолярная часть. Если пользоваться метафорикой самого текста, то я бы говорил о плетении циновки для медитации или замысловатом складывании оригами, где за одной складкой и гранью всегда открывается другая.

Образ рыбы в название романа по-разному обыгрывается и в идиомах, и в мифологии — это и мифологический волшебный сом, и образ мучительного волнения существования — когда рыба под сердцем бьётся и страдает. Этот роман будет интересен тем, кто думает про путешествия по чужим культурам. Говоря про японскую, иногда называют её культурой чести и стыда, совести и вины. Пожалуй, с этим можно поспорить знатокам. И это тоже повод к прочтению. С другой стороны, может быть, книга учит нас радоваться жизни и не думать. Позволим себе закончить крохотной цитатой:

Вот что сказал об этом старый дзэновский учитель Догэн:

Думай не-думание

Как думать не-думание?

Не думая. В этом и есть искусство дзадзэн.

Не думать — актуально для жителей России, пожалуй, не в меньшей степени, чем для японских городовых. Роман заканчивается хеппи-эндом, но заметно, что это сделано, поскольку автор стала всё-таки американкой.