Я исповедуюсь

Над книгой работало три переводчика, что само по себе напоминает чем-то историю с семьюдесятью апокрифическими толмачами Библии. Библия, как мы помним, тоже означает всего лишь — книги. Темы веры, культурной и индивидуальной памяти проходят пунктиром через всю довольно объемную книгу. Произведению свойственна крайняя усложнённость повествования, постоянные сноски и отсылки (кстати говоря, что-то подобное мы видим на страницах книг Джойса, который тоже фигурирует в этом произведении как один из упомянутых персонажей). Где вообще граница одной книги и другой? Неужели их отделяют только обложки? Как проходят границы между одной душой и другой? Между одной эпохой и другой? Как в этих соединяющихся сосудах смыслов и откровений проходит наша жизнь…

История человека, теряющего память (и постепенно саму жизнь) и одновременно цепляющегося за прошлое, — довольно частый сюжет интеллектуальной прозы. Например, можно назвать «Таинственное пламя царицы Лоаны» Умберто Эко, где основная линия повествования строится на том же… Искусство и идентичность, интеллектуал в современном мире, брожение умов и частая бесплотность попыток найти хоть какую-то опору в вожделенной культуре. Карточные домики рушатся. Книги падают с полок. Что у нас есть ещё, кроме памяти? Кроме нескольких детских игрушек и любимых книг? Куда уходит всё? И почему, если всё уходит, то любимые книжки остаются, когда нас и наших любимых уже нет… Где оно, бессмертие? Особенно если верить в Бога по каким-то причинам уже давно не получается.

Если подыскивать какие-то подступы к роману, то кроме Джойса можно упомянуть «магический реализм», Борхеса, экспериментальную прозу всех возможных направлений («Игра в классики» Кортасара и «Если однажды зимней ночью путник» Итало Кальвино — интересные объект для сравнения в поисках наслаждений от нелинейного повествования). Возможно, «Я исповедуюсь» — это роман, который рождается в мучительных попытках понять хаос мира, смириться с нелинейностью библиотечных и жизненных лабиринтов. И в этом есть одна из величайших ценностей такой литературы.

Если «иронический детектив» или «дамский роман» работают как «машины желаний» и помогают скоротать время от одной остановки до другой и убедиться в правильности «простых истин», то проза, подобная этой — скорее даёт возможность внутреннего путешествия читателя. Изначально забрасывая его в мир, где он наверняка заблудится, и лишь постепенно предлагая возможные тропинки.

Книга написана прозой, но часто настолько поэтичной, что ей можно простить отсутствие рифмы и коротких строчек в столбик. Конечно, остаётся открытым вопрос, так ли было нужно писать книгу, постоянно переходя из одного коридора повествования в другой, словно бы ястреб в восходящих потоках. Но это был выбор автора. Подобную прозу крайне сложно было бы, например, экранизировать. Если угодно, то перед нами совершенно литературная реальность. Где вы можете не только увидеть всё разнообразие литературных приёмов, но и понять, что от вас требуется усилия одушевления этого мира своим читательским вниманием и усердием.

Потребность в сносках скорее приятная (для гуманитария) необходимость. Скажем, тот же Джойс требует от нас многочисленных комментариев, которые зачастую становятся сами подлинными текстами (хотя бы обучающими), если говорить о его последнем романе «Поминки по Финнегану», то кажется, что «Я исповедуюсь» читается как почти ясная тургеневская проза.

Роман «Я исповедуюсь» написан в игре с разными языками (не случайно тема полиглоссии проходит и на уровне сюжета и формы) и отсылает нас к литературе «макаронической», смешивающий разные стили, жанры, времена, языки…

Прекрасные и живые диалоги напоминают нам о диалогах театральных, что ничуть не странно, поскольку автор писал и для театра тоже. В том числе для детского. Вообще, тема взросления — одна из важных, и там, в прошлом рассказчика, где разыгрываются неизбежные вариации семейных треугольников, впервые звучит:

— Чем ты хочешь заниматься, когда вырастешь?

— Не знаю. Читать. Изучать что-нибудь. Не знаю.

Это неуверенность в себе и своём предназначении проходит от подростковых «пятен на простыне» до Альцгеймера с пугающей быстротой. Вдруг оказывается, что для писателя почти ничего не является достаточно надёжным. Строго говоря, мы даже не понимаем до конца, кто это. Писатель, который пытается играть на скрипке. Скрипач, который пытается писать. Стареющий интеллектуал, которые хочет оживить в ускользающем сознании призраки былого. Альцгеймер — это ведь не просто ужас потери памяти и личности, это, если угодно, самая страшная для писателя форма смерти, когда он теряет то единственное настоящее, что, в сущности, у него было — память о любви, выученные наизусть книги, былое и думы.

Если же говорить о сюжетах, то они строятся вокруг полумифической скрипки, этакой конуре для музыки, которая и связывает эпохи, судьбы, пространства. Конечно, скрипка — это образ. Почти как в рассказе Чехова. О чём автор говорит нам прямым текстом: «Более-менее профессиональные скрипачи носят в футляре не только скрипку — они носят там половину своей жизни: два-три смычка, канифоль, какие-нибудь фотографии, партитуры в боковом кармане, комплекты струн и ту единственную рецензию, которая вышла в местной газете».

Кроме того, есть ещё история медальона… И многое другое, что читателю предстоит открыть самостоятельно. И если для кого-то более интересна поэтика текста, то, возможно, для многих поиск нити в этом лабиринте повествований будет куда как более занимательным занятием. В конце концов, если говорить о маркетинговой стороне этого бестселлера, то его перевели на многие языки и успешно продают, а это значит, что в отличие от большинства «заумных» романов и антироманов автор сумел быть интересным для огромного количество читателей со своей исповедью. И в этом тоже загадка текста.

Не стоит забывать и про юмор, который позволяет нам улыбнуться. До какой-то степени это напоминает, конечно, вглядывание в кофейную гущу или кляксы на промокашке. Каждый может потянуть за ту ниточку, которая ему важней. Еврейство и Катастрофа? Пожалуйста. Спаситель и Инквизиция? Здесь есть и это. Фашистские застенки и политическая борьба? Сколько угодно. Лирическая и поэтическая любовь? Тоже да. Метафизические размышления? Конечно. Романы такого типа с неминуемостью требуют от читателя соавторства, разделенной ответственности за путешествие без ясного туристического путеводителя. Здесь нет готовых ответов. И это вызывает почти священный трепет у тех, кто ещё верит в литературу. Хотя что это такое?

С другой стороны. Ещё одна книга обо всём на свете? Попытка ответить на вопросы, про которые мы уже знаем, что никто никогда не ответит на них вразумительно. А если и ответит, то ответ будет верен лишь в той степени, в какой мы в него будем верить. Может быть, Альцгеймер давно стал коллективным? И мы потеряли последние ориентиры не только «великой русской литературы», но и самой невеликой частной человеческой жизни. Что ещё есть у нас? В конце концов — изданный (порой неидеально) текст.

Важно ли нам, кем он был написан — милосердным творцом, серийным убийцей, инвалидом, потомственным миллионером, нанятыми студентами литературных институтов, которые писали его в обеденных перерывах без обедов, Нобелевским лауреатом? Как мы знаем, последние пишут не всегда хорошо. Главное, чтобы кто-то принял скрипку из рук умирающего. Скрипку? Я сказал — скрипку? Я хотел сказать — книгу. Эта книга стоит того, чтобы держать её в руках покуда хватает сил.