Иван Шилов ИА REGNUM
Папа

Реформы папы римского Франциска, пытающегося преобразовать Католическую церковь, пробуксовывают, а сам понтифик столкнулся с серьезной оппозицией. Такое суждение сегодня можно встретить в различных мировых средствах массовой информации, так считают многие эксперты и религиоведы. Недавний Синод епископов по семье и браку и хронологически (а, может быть, и логически) последовавший вслед за ним скандал с обнародованием конфиденциальной информации и документов для служебного пользования о финансовых злоупотреблениях ватиканской бюрократии послужили поводом для выражения скептицизма в адрес популярного папы, который стал интересен миру. Если руководствоваться логикой «прогресса», который никогда не должен останавливаться, на чем основано современное мироустройство, предполагающее, что непрерывное усовершенствование и починка политических, социальных и экономических институтов есть основа цивилизационного развития, папа Франциск, действительно, получил ряд «чувствительных ударов», а его реформаторская деятельность встретила большое сопротивление. Все это будет верно в случае, когда мы примем за аксиому то, что понтифик лишь преобразует двухтысячелетнюю Церковь. Но что, если Франциск параллельно ей выстраивает вторую Церковь, которая находится одновременно и над, и под, и внутри, и вне сложившейся к нынешнему дню первой Церкви?

Первая Церковь ищет свое место в современном мире. Еще сравнительно недавно по историческим меркам она была адекватна окружающему обществу. Ее имперская сущность (совпадение прихода Спасителя с трансформацией Римской республики в Римскую империю вряд ли случайно) поставила эту Церковь перед вызовами создания социальной ткани общества в тот момент, когда старые государственные институты уступали хаосу, и было непонятно, что придет им на смену. В конечном итоге западная часть первой Церкви, ассоциировавшаяся с Римом, прообраз нынешнего Ватикана, стала могучей силой. Во времена Крестовых походов и даже Реформации и Контрреформации вопрос, сколько у папы дивизий ни у кого не вызвал усмешку, потому что эти дивизии у него были. Крестовые походы меняли политическую карту на Ближнем Востоке, стимулируя этническое и религиозное разнообразие, вводили элементы новой государственности в отдаленном от Рима регионе, создавали историческую базу для обоснования последующего интереса европейских монархий к родине христианства. Церковь сохранилась на Ближнем Востоке и после того, как он стал мусульманским, однако церковная иерархия оказалась под сильным давлением государства, чья религиозная основа была конкурентна христианству. Патриархи, епископы и священники не получали поддержки правителей, хотя и взаимодействовали с ними, и использовали друг друга в своих интересах. Европа развивалась в иных условиях, здесь Церковь отстаивала свое право быть выше светской власти. Она постепенно утрачивала позиции, но уступала не другой конфессии, а тем, кто настаивал на соблюдении принципа «Кесарю кесарево, Богу Богово», вопрос был в пропорциях.

Что в итоге? Как замечает канадская газета Globe And Mail, «если бы вы проехали по Ближнему Востоку два поколения назад, вы были бы поражены его этническим, религиозным и культурным разнообразием. Многочисленные еврейские и христианские сообщества играли значительную роль в Тегеране, Багдаде и Каире. Ливаном и Сирией управляли меньшинства, которые с терпимостью относились к многонациональному и многоконфессиональному населению. Курды, арабы, друзы, турки, евреи и множество соперничающих сект трех аврамических религий жили плечом к плечу — не в идиллическом мире, разумеется, но в условиях относительно стабильной терпимости. Если бы в середине прошлого столетия вы пересекли Средиземное море, вы обнаружили бы, что Европа находится на противоположном конце спектра отношения к разнообразию. Милитаризм и национализм прошлого века сделали некогда многоязычные страны, включая Францию и Германию, гораздо более однородными. Затем были погромы и Холокост, массовые переселения и форсированные марши конца Второй мировой войны, за которыми последовало закрытие границ: на короткий и весьма печальный период времени миф о моноэтническом государстве, возникший в XIX веке, воплотился в полуреальность в разоренной войной Европе».

Последствия (в широком смысле) Второй мировой войны сделали насущной задачу реформирования Церкви. Второй ватиканский собор проходил под лозунгом, озвученным папой Римским Иоанном XXIII — обновление Церкви и ее разумная реорганизация, чтобы она могла продемонстрировать свое понимание развития мира и подключилась к этому процессу, стать открытой миру Церковью, которая бы не отвергала и не осуждала реалии современного мира, а проводила давно назревшие реформы. Спустя 50 лет после Второго ватиканского собора к этой идее возвращается папа Римский Франциск. Но как? Обозреватель американской газеты Washington Post Дэвид Игнатиус, анализируя деятельность понтифика, находит секрет его притягательности в том, что тот «силен благодаря своему смирению. Его проповедь находит отклик в нашем сложном мире, потому что она проста. Он презирает атрибуты власти, помпезность и фанфары, а это усиливает его реальную власть. Все его слова и действия идут в одном направлении. Этот римский епископ обладает необычным влиянием, потому что он презирает трон». Понимая важность создания эффективной модели управления Ватиканом и Святым престолом, Франциск идет на реформы властных институтов и создает новые. За два с лишним года своего понтификата он активно наводил порядок в финансово-экономическом блоке, осуществил серьезные кадровые и структурные изменения. Папа анонсировал создание новых подразделений по линии работы ватиканских средств массовой информации и связей с общественность, повышению роли мирян в Римской курии и борьбы со злоупотреблениями духовенства, в частности, в вопросах сексуального насилия.

Но есть и более важные вещи, которые делал Франциск. Если аппаратные изменения затрагивали узкий круг «своих», проповеди и миссионерство понтифика обращались ко всемирной аудитории без различения эллина и иудея, верующего и неверующего. Простые слова папы о безумии современной системы мироустройства, «культуре отходов», зацикленности на финансовых инструментах и росту богатства и без того богатых в ущерб общему благу, разрушение природной среды, которое несет угрозу физическому выживанию человечества — все это Франциск объяснял языком, понятным и доступным даже нерелигиозному человеку. Он выстраивал таким образом вторую Церковь, созидаемую на принципах экклесии, без «разделения властей» и иерархии. И в этом случае у папы появлялись враги не только среди ватиканской бюрократии, но и светского общества. Пользуясь словами известного итальянского ватикановеда Андреа Торниелли, в борьбе «власть имущих» против папы Бергольо» нашли себя инвестиционные банки, неоконсервативные «мозговые центры», транснациональные энергетические концерны и многие другие.

Нужно признать, что после двух с половиной лет «благодати» (поразительная популярность по всему миру, реформы церковных финансов, Банка Ватикана и ведомств папской курии, рассмотрение обвинений в педофилии) сегодня папа Франциск подходит к поворотному моменту, отмечает французский портал Slate.fr. И он же напоминает о словах директора католического издания La Vie Жан-Пьера Дени: «Нужно выстирать грязное покрывало, даже если оно священно. Особенно, если в него завернут хлеб для бедных. Но если это не удается сделать в кругу семьи, не стоит возмущаться, когда все выставляется на всеобщее обозрение». Предшественники Франциска Иоанн-Павел II закрывал на многое глаза, Бенедикт XVI пытался проводить реформы, однако чересчур осторожно. «Аргентинский папа» использует иную стратегию, когда не просто реформирует и перетряхивает аппарат, меняя персоналии, но и вместе с изменениями первой Церкви выстраивает вторую Церковь на основе союза «католиков и беспартийных», разделяющих его ценности. При всем, при том главным врагом Франциска остается сейчас время. Ему предстоит сделать многое и хорошо бы успеть. Однако даже если он только взрыхлит почву, понтифик всегда может держать в уме евангельские слова о том, что если посаженное в землю пшеничное зерно умрет, то принесет много плода, а если не умрет, то останется одно.