Барбекю на грани бездны. Тенденции глобальной деградации

Москва, 6 октября, 2015, 00:01 — ИА Регнум. Отказ от сохранения классического среднего класса эпохи Модерна как носителя индустриального менталитета, менталитета тружеников-функционеров, ученых, изобретателей и инноваторов (то есть «предпринимателей» в терминах Шумпетера) означал постепенную его замену другим классом-медиатором, постиндустриальным слоем-проводником новых веяний. Это в первую очередь слой носителей информационных технологий, «кибернация» поверх наций, во-вторых, это класс потребителей с философией крайнего индивидуализма и своеобразного гедонизма.

Если в центре старого среднего класса были ученые и конструкторы, то теперь в центре нового класса проводника глобализации встает богема крупных городов, представители шоу-бизнеса, массмедиа и манипуляции общественным мнением. Пафосом уходящего среднего класса было производство и прогресс, пафосом приходящего ему на смену класса — сибаритство в условиях экономики услуг, всяческое оправдание осуществляемой интеллектуальной и моральной деградации (которая, естественно, своими именами не называется — напротив, официально все это именуется дальнейшим прогрессом глобального мира). Но был ли этот переход неожиданным?

Биолог Гюнтер Стент, написавший в 1969 году книгу «Приход Золотого века: взгляд на конец прогресса», предложил концепцию «Новой Полинезии» как метафоры общества, к которому должен через несколько поколений прийти современный мир. Наблюдая за культурой хиппи, битников и обывателей 60-х (то есть начало общества потребления), Стент пришел к выводу о том, что прогресс вскоре будет остановлен. Массы будут развернуты к гедонистическим целям, отказываясь от реального мира в пользу фантазий и иллюзий, возбуждаемых наркотиками или электронными приборами, «подающими информацию непосредственно в мозг». Новая Полинезия описывалась Стентом как общество непрекращающегося праздника. Позднее в беседе с Джоном Хорганом Стент признал, что его «утопия» Новой Полинезии была воспринята многими как социально-философский пессимизм, хотя сам он никак не мог решить для себя, является ли этот новый переход деградацией или прогрессом. Тем более что Новая Полинезия как будто давала гарантии мира без потрясений, столь привлекательного после тоталитарных ужасов XX века.

Однако у Стента как высококлассного ученого-наблюдателя был предшественник в лице знаменитого писателя, футуролога и испытателя действия мескалина Олдоса Хаксли (брата уже упоминавшегося выше идеолога экологизма Джулиана Хаксли), оценки будущего у которого оказались столь же неопределенными и двусмысленными. Знаменитая антиутопия Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» (1932) чрезвычайно ярко и даже ехидно живописала многие черты будущего постлиберального мира, в том числе тотальную политику евгеники, обуславливающей разделение людей на касты, отказ от «грубого живородящего размножения» и семейного воспитания детей (эмбрионы людей должны зарождаться и выращиваться в колбах и сразу после рождения отдаваться в общественные ясли), тотальную манипуляцию и «промывку мозгов». Мир Хаксли поражает читателя инфантилизмом будущих масс, выдаваемым за «младенческую нормальность». Стабильность будущего «дивного мира» покоится в этом романе-предвидении на наркотизации населения, дающей легкое средство — сому — для сохранения иллюзии индивидуального счастья. Согласно песенке-лозунгу этого общества:

К чему весь тарарам,

Прими-ка сомы грамм!

Но хотя роман Хаксли многими читателями воспринимался как грозное предупреждение, внимательное чтение его оставляет ощущение, что сам автор в споре правителя Монда и Дикаря не склоняется однозначно на чью-либо сторону. В 1958 году Хаксли публикует философское эссе «Возвращение в дивный новый мир», в котором он как будто приоткрывает завесу над собственной идеологией желательного развития, сравнивая «дивный новый мир» с миром термитов и прямо говоря, что люди в этом мире оказываются управляемыми и программируемыми, почти как машины. При этом он приходит к выводу, что его прогноз в целом верен и человечество стремительно приближается к описанной модели общества.

В то же время поздний Хаксли (в заключительных главах данного эссе и в особенности в своем последнем романе «Остров» (1962)) прилагает усилия, чтобы очистить созданный им «дивный новый мир» от признаков тоталитаризма, соединить его с ценностями демократии и ненасилия, соединить философию Дикаря и Мустафы Монда в непротиворечивое целое. Основа этой веры сформулирована им в афоризме: «Нас можно научить быть свободными».

Принципами, на которых строится этот дивный новый мир (уже без кавычек) на вымышленном острове Пала, являются для Хаксли: органическое единство с Природой, недопущение индустриализации острова со стороны капиталистов и коммунистов, улучшение расы через добровольное оплодотворение лучшим генетическим материалом, хранимым в специальном банке, синтез философии Востока и Запада (проекция его собственной теории — «Вечной философии»), к примеру, тантры и все той же евгеники, контроль за рождаемостью (соединение контрацепции с «йогой любви»), множественные семьи (гостевые, подвижные в своих границах, с большим количеством приемных-альтернативных мам и пап у каждого ребенка), использование гипнопедиков для проявления индивидуальных способностей, наконец, стимулирование человеческого счастья и духовной медитации с помощью наркотиков.

На месте наркотика «сомы», потребляемого в «дивном новом мире», на острове Пала используется «мокша-препарат», дающий «даровую благодать»: даже среднего, не блещущего талантами человека он наделяет творческим потенциалом (так думает средний человек), а человека талантливого возвышает до «чистейшей Духовности стопроцентной крепости» (так полагает талантливый).

И «остров Пала», и «дивный новый мир» могут интерпретироваться как одна и та же модель будущего, просто описанная под разными углами зрения, с по-разному проставленными акцентами. Как будто у Хаксли поменялся соцзаказ и он увидел ту же модель глазами не дикаря-шексперианца, а правителя Мустафы Монда или несколько осовремененного Инквизитора Достоевского. В романе 1932 года молодой писатель преисполнен желчной иронии по отношению к инфантильным обывателям будущего мира, в романе 1962 года он серьезен и изобретателен, для того чтобы его буддистские и трансгуманистические идеи как-то «срослись» между собой, и строит образ близкой к природе, склонной к ненасилию и одухотворенно медитирующей социальной среды «идеального» общества.

На поверку герои этого общества тоже инфантильны — они с радостью погружаются в наркотический транс, надеясь открыть в нем новые горизонты мироздания и получить ответы на сложные вопросы бытия. Галлюцинаторное удовлетворение заменяет для них высшие чувства и смыслы. Иллюзорность мечты позднего Хаксли предвосхищает иллюзии, легшие в основу движения хиппи и психоделической контркультуры (сам термин «психоделика», кстати говоря, родился в ходе переписки Хаксли с психиатром Х. Осмондом).

Помимо чисто литературных и философских влияний, необходимо упомянуть и об Институте Эсален в Калифорнии, созданном как раз в 1962 году и воспроизводившим многие черты общества «Пала» Хаксли. Руководили этим лагерем-коммуной лидеры Движения за развитие человеческого потенциала, одним из главных идеологов которого был сам Хаксли. Через этот лагерь за всю его историю прошло более 300 тысяч человек, посещавших семинары и практические занятия восточных гуру, различных целителей, оккультистов, авторитетов гештальт-терапии, медитации, биоэнергетики, «измененных состояний сознания» и т.д. В 60-е годы в Институте Эсален активно практиковалось употребление ЛСД в терапевтических и «духовно-развивающих» целях.

В этом смысле роман «Остров» явился не просто очередной утопией, но стоял у истоков духовно-политического и коммерческого проекта, ставшего одним из двигателей революции 1968 года, культурной революции рок-н-ролла и очагом зарождения и развития различных течений Нью Эйджа. Кураторы данного проекта, говоря о его назначении, употребляли и такое понятие, как разработка «психотронного оружия».

Если говорить о сегодняшнем самосознании западной транснациональной элиты, то в целом можно констатировать, что она уже вступила на путь «полинейзации» по Стенту или «паланейзации» по Хаксли. Тем не менее проблема угрозы деградации осознается. Это осознание пытаются погасить через благодушное упование на радикальный переход цивилизации к состоянию невиданной свободы. Автор книги «Посткапитализм» Пол Мэйсон в недавней статье в The Guardian признает: «Миллионы людей начинают понимать, что им продали мечту, которая в реальности неосуществима. Они отвечают гневом — и отступают к национальным формам капитализма, которые лишь раздирают мир на части. Наблюдать за всем этим — от левых фракций в Греции, выступающих за выход из ЕС, до американских крайне правых изоляционистов, — это как видеть воочию кошмары, которые снились нам во время долгового кризиса 2008 года».

Но в той же статье он неоднократно апеллирует к надеждам на светлое «посткапиталистическое» будущее, в котором, как он надеется, примерно к 2075 году произойдет полный переворот в гендерных отношениях, в области сексуальности или здоровья. «Мы живем в мире, где позволено заключать брак гомосексуалам, в котором контрацепция за 50 лет сделала среднюю женщину из рабочего класса более свободной, чем воображали самые главные вольнодумцы начала XX века. Почему же нам так трудно вообразить полную экономическую свободу? Почему бы нам не представить себе и картину идеальной жизни, основанной на изобилии информации, не встроенном в иерархию труде и на разрыве связи между трудом и зарплатой?» Иными словами, торговля «мечтой» продолжается — от этого бизнеса так нелегко отказаться!

Мы видим, что манипуляция общественным сознанием в корне своем имеет игру с идеей счастья. Подмена прогресса человечества его деградацией осуществляется через подмену модели счастья. Об этом еще в 1912 году писал выдающийся русско-американский социолог Питирим Сорокин: «Можно ли вполне исключить принцип счастья из формулы прогресса? Можно ли считать прогрессом какой бы то ни было из указанных принципов, если он прямо или косвенно ведет к уменьшению счастья и к увеличению страданий? Очевидно, нет. (…) Нейтральные формулы прогресса лишь объективный способ оценки субъективного принципа счастья».

Таким образом, режиссеры постиндустриального сдвига парадигмы потянули за «ключевое звено» — они прекрасно поняли, что направить развитие в иное русло сможет лишь тот, кто овладеет пространством сказки и мифа, дающих человеку представление о счастье. Став сказочниками и законодателями мифа о счастье, торгуя мечтой миллиардов, они могут произвольно менять общество и насылать забвение по поводу всевозможных альтернатив, всех вариантов «иного счастья», в том числе и успешно камуфлировать объективно происходящую социальную и культурную деградацию преобразуемых обществ.

Реконструкция того мироощущения, которое скрывается за глобальным сдвигом парадигмы развития (точнее, сдвигом к антиразвитию), осложняется тем, что субъекты этой деградации очевидно представляют собой по отношению к современной западной цивилизации эзотерическое ядро, содержание которого может не только в деталях, но и в самых принципиальных вопросах радикально отличаться от ментальности массового западного обывателя. Тем не менее, если судить по плодам их деятельности, многое проясняется.

Из отечественных мыслителей-футурологов наиболее глубокие прогнозы на развитие западного духовного взгляда на мир предложил родоначальник русского космизма Николай Федоров. Мир, к которому, согласно Федорову, должна скатиться современная технократичсекая цивилизация, не сумевшая удержать высокий потенциал христианства, он образно назвал «анти-пасхой», или «контр-пасхой». Это будет, по выражению Федорова, «победа порнократии, т. е. скотской и зверской страсти, прикрытой культурною фальсификацией, это — анти-, или контр-пасха, бессознательное естественное дело, переходящее в противоестественное». Построения Федорова оформляются на фоне его идеи о высшей миссии человечества — развития науки, философии и религии современного мира в направлении овладения слепыми природными силами, развития в человечестве сил солидарности и сострадания, в том числе сострадания поколениям отцов, и приближение к сверхзадаче человека — победе над смертью через воскрешение умерших предков.

Мир «Анти-пасхи» у Федорова — это в первую очередь городская цивилизация: «город, который и есть создание бродяг, не помнящих родства, т. е. блудных сынов». Это цивилизация сынов, «забывших отцов», цивилизация индустриальная и технократическая, торговая и материалистическая. В основе ее лежит модель «всемирной выставки», учреждения, только в себе одном признающего жизнь, канонизирующего настоящее мгновение. В этой цивилизации, которую сегодня назвали бы глобализацией, завершается то «поглощение новыми народами старых, сопровождаемое, конечно, болью и страданиями, поглощение старого поколения молодым, последующими предыдущих, сынами отцов», которое «и есть самое великое зло, сама смерть». Результатом развития этой цивилизации становится особый антропологический тип — «животное горожанин», полностью сосредоточенное на эгоцентрических целях.

Логика Федорова по-своему неумолима и прозорлива: он видит связь между урбанистическим образом жизни, индустриализмом, милитаризмом, социализмом как реакцией на неравенство, увлекающей человечество на путь «обогащения всех», то есть к материальному благосостоянию как приоритетной цели жизни. При этом Федоров идет гораздо дальше — он увязывает этот комплекс современного антропологического вырождения и смешения с мальтузианским испугом перед угрозой перенаселения земли и приходит к выводу, что человечество постарается отменить и рождение, и смерть, остановить природный цикл человеческого бытия. В отличие от идеала сострадания и воскрешения отцов, коренящегося в христианстве, здесь Федоров видит антиидеал бесконечного продления данной жизни, обессмертивания человека как он есть, — в состоянии социального атома, оторванности от рода, от братьев, от Бога. Можно сказать, что человек-как-он-есть в его желаемом бессмертии представляется этому извращенному западному сознанию как «вечная разумная машина» — в идеале уже не биологическая, а нанотехнологическая. По выражению современных трансгуманистов, «живое — это просто очень сложное неживое, а разумное — просто очень сложное неразумное».

Вчитаемся в пророчества Федорова: «Половое чувство, или похоть, создав бездетный брак, вытеснит тогда любовь и к отцам, и к детям. Если это существо, которое не будет даже рождать, а будет лишь умерщвлять, достигнет искусства добывать питательные и другие сырые вещества фабричным путем, которое (т.е. такое искусство добывания) также обратится в бессознательную технику, тогда это животное — горожанин — сделается самым противоестественным произведением природы. Что же тогда сделает с животными и растениями, ставшими ненужными, это животное, вытеснившее предков, не пощадившее своих собственных потомков?! Не щадя никого, этот животный человек, или горожанин, очень будет дорожить собственным существованием, и наибольшее его продолжение сделает своею задачею, уничтожив все, что может грозить ему хотя бы малейшею опасностью».

В этом пункте Федоров уточняет, что предпосылки эгоцентрического прочтения идеи бессмертия как бесконечного продления текущего состояния, увековечивания посюсторонней жизни, можно отыскать у крупнейших мыслителей Нового времени, таких как Декарт и Кондорсе: «Вообще для философов, исходящих из познания самого себя, противно воскрешение и любезно продление настоящего».

Мир Анти-пасхи, выражаясь современными терминами, — это мир дошедших до предела потребителей, маньяков собственной сексуальности, вечных кидалтов, не желающих взрослеть, стареющих инфантилов (у Федорова это называется «увековечивание несовершеннолетия»), наконец, это мир «чайлд-фри», ставящих собственную жизнь неизмеримо выше интересов нерожденных или абортированных детей, которые воспринимаются не как смысл и радость бытия в любви, а как конкуренты за те блага, которые бездетное «животное горожанин» может потребить сам.

«Это поколение, отрекшееся от сыновства и отечества, — пророчествует далее Федоров, — истребив огнем кладбища, разрушив, не оставив камня на камне от храмов, назначив страшные наказания за всякое напоминание об отцах и матерях, которые дали им жизнь, не спросив их согласия. Люди этого поколения обратят в храмы два рода домов терпимости, признают, что не естественное лишь, но и противоестественное nonestpudendum [лат. — не постыдно], возведут пороки в добродетели». Федоров полагает, что ожесточение этой цивилизации не остановится на потребительстве, забавах, играх и пацифизме как его временных и случайных состояниях, не ограничится отречением от предков и потомков через искусственно бездетный брак, но будет безоглядно предаваться «крайним формам скотских оргий на могилах отцов», а затем и «зверскому истреблению друг друга».

Сегодня мы видим, что пацифизм и склонность к самому жестокому уничтожению себе подобных в искусственно спровоцированных войнах — две стороны одной медали современной «гуманистически-мизантропической» ментальности Запада. Наконец, «самое последнее и величайшее зло», как полагает Федоров, — люди этого поколения устремятся «в нирвану, произведение злой нетовщины, — таков плод отречения от дела воскрешения». Здесь Федоров из 1902 года посылает недвусмысленный привет в 1962 год Олдосу Хаксли с его соединением духовных практик Востока и Запада в романе «Остров».

Чрезвычайно чутким и доказательным выглядит тезис русского мыслителя о конечной цели этого «постчеловеческого» существа как переходу к «дурной бесконечности» собственного индивидуального бессмертия. В то же время эта конечная цель в силу собственной метафизической пустоты оказывается своеобразным вызовом со стороны постчеловечества самому себе, что красноречиво изображено в поэтических строках Шарля Бодлера, вынесенных в эпиграф настоящей главы.

Пустота и тоска этого бессмертия содержат в себе нечто пугающее. Перспективы «постчеловеческого» существования содержат зримые черты «бессмертной мертвечины» и абсурда. Еще один замечательный русский мыслитель, Виктор Несмелов, в своей книге «Наука о человеке» пишет по этому поводу: «Послужит ли Вечная жизнь действительно во спасение людям или же она явится для них жизнию в погибель — это всецело будет зависеть от того, какими люди войдут в нее. Кто может сделаться чистым от греха и найдет в себе способность и силу жить духовной жизнью чистого Ангела, того, несомненно, обрадует вечность как условие непрерывного развития нравственных сил, как возможность действительного воплощения нравственных идеалов жизни. Кто же поработил себя власти земли, о земле только думает, и землею живет, и не допускает ничего, что выходит за пределы земли, того вечность будущей жизни, скорее всего, конечно, поразит чувством ужаса, так как она представится ему непрерывным отрицанием желательных для него условий жизни».

Иными словами, мир Анти-пасхи обращается неким подобием ада, а вовсе не рая, и пафосом этого мира может оказаться не радость бесконечного самопознания и саморазвития, но трагедия тоски с жаждой эвтаназии, добровольного ухода из жизни, а может быть, даже и ухода ожесточенного, исполненного ненависти к жизни и всему живому, когда уходящий пожелает как следует «хлопнуть дверью», — то есть захватить вместе с собой в небытие и всех остальных.

Тем не менее сегодня речь идет не о суициде глобальной цивилизации, но о стремлении ее к тотальному господству. Сегодня глобальные элиты находятся в положении безответственных юнцов, заигравшихся в собственные иллюзии и устроивших наркотическое барбекю на грани исторической бездны, эпохи хаоса и неопределенности. Согласно одному из их духовных отцов Карлу Попперу, они готовы «продолжать двигаться в неизвестность, неопределенность и опасность» с наивным оптимизмом и верой в собственное избранничество. Однако, должны найтись силы, которые смогут их отрезвить и остановить.

Если вернуться от философских реконструкций к злобе дня, то мы увидим, что момент истины неумолимо приближается. В США в 2015 году мы наблюдаем нечто вроде поворотного момента, когда закулисные течения, управляющие элитами, продемонстрировали свое слияние в единый поток, в котором вчера еще значимые различия между «партиями» и «крыльями» утрачивают свою остроту — и за этими различиями показывается лик некоей более высокой сущности. «Мелочи» становятся несущественными, когда на кону стоит судьба глобального проекта.

Иначе трудно понять, к примеру, как сочетается форсированное развитие сланцевого газа с пресловутым сокращением выбросов предположительно пагубного естественного биологического метаболита — углекислоты. Или другой пример: трудно понять, как с точки зрения Пентагона воинские порядки и уставы сочетаются со снятием всех и всяческих ограничений на нетрадиционную сексуальную идентификацию. Апофеоз «сочетания несочетаемого» приходится на июнь 2015 года, на протяжении которого большинство конгресса одобрило исключительное право президента на форсирование Трансатлантического и Транстихоокеанского партнерств (что означает рост производства в США и управление союзными странами посредством экспорта сланцевых углеводородов), и решение Верховного суда США о признании «нетрадиционных» браков конституционными.

До момента принятия этих двух решений (т.е. до 24—26 июня 2015 года) две политические суперсилы США отстаивали конкурирующие повестки дня, каждая из которых явилась продуктом трансформации консервативной и либеральной идей (в сугубо американском понимании) в постиндустриальную эру. См. Табл. 1.

Таблица 1

Триумф «двух мыслей в одной голове» (в первом случае республиканской, во второй — демократической) 24—26 июня — отнюдь не результат межпартийного консенсуса, несмотря на множество механизмов, обеспечивающих партийное согласование принятия решений. Поскольку первое решение достигнуто администрацией через законодательную ветвь, где республиканцы составляют большинство, а вторая — через судебную, где все наоборот; в первом случае поставлена перед фактом одна партия, во втором — другая.

Практика Верховного суда США основана на самом архаичном в мире прецедентном праве (commonlaw), а решения при этом принимаются простым большинством, т. е. орган из 9 человек может навязать всей нации суждение, приравненное (в данном случае) к конституционной норме, так как функция Верховного суда состоит в трактовке тех или иных случаев по частным или корпоративным искам применительно к конституции. Не менее важное обстоятельство, относящееся уже к традиции, а не к писаному праву: в стране, где ни одна из церквей не имеет особого общественного или правового статуса, конституция имеет свойства религиозного текста, а Верховные Судьи (Justices. в отличие от judges) — функции толкователей, т. е. аналог жреческого совета.

Когда же на основании подобного решения, принятого большинством в один голос, глава государства провозглашает намерение внедрять его и в других цивилизациях, то речь идет уже об абсолютно произвольном присвоении (узурпации) национального консенсуса, вразрез с конституционными правами той же нации. Однако правовой инстанции, которая могла бы признать незаконной подобную узурпацию, не существует, как и статей международного права — касательно вмешательства в дела других цивилизаций.

В американском обиходе как отношение к правам меньшинств, так и трактовка отношений между человеком и природой считается идеологическим вопросом. Это вопрос не о каких-то разногласиях в элите или в обществе — это вопрос о приоритете того, что принято называть «прогрессивным», «продвинутым», «перспективным», тем, чему историей как будто гарантирован успех.

Соответственно, разделяющая этот набор ценностей доля населения воспринимает решение Верховного суда как торжество «продвинутых» представлений, отождествляемых с американским лидерством. К тому же «прогрессистскому» набору относится право женщины на умерщвление плода (политкорректный эвфемизм — «право на выбор»). Тем же правом на выбор обосновывается толерантность к ряду религиозных культов, где предметом поклонения является Сатана (эвфемизм — «викканские вероисповедания»). То же относится к восприятию СПИДа: «прогрессистский» императив — их всемерная интеграция в общество (понятийная замена-эвфемизм — «недискриминация»).

Перечисленные приоритеты, взятые по отдельности, вызвали бы отторжение широкой аудитории ввиду слишком явно пронизывающего их духа мертвечины. Однако они преподносятся как «бесплатная нагрузка» к другим императивам — внешне невинным и привлекательным для поколения с «клиповым мышлением». А именно:

антимонополизм в экономике (на практике критика не касается таких высокомонополизированных секторов, как игорный бизнес, морской транспорт, продовольственный ретейл, и фокусируется преимущественно на крупной энергетике, химии, металлургии, леспроме);

свобода информации (на практике — возведение в культ IT-технологий вместе с производителями-монополистами этого сектора);

чистота окружающей среды (на практике — такой же выборочный лоббизм производителей ВИЭ и того же IT-сектора, благо электроника заменяет бумагу);

поддержка узкого сектора биотехнологий, связанных с применением стволовых клеток (применение культа «безотходности» в промышленности к абортивному «материалу»).

В декабре 2011 года, когда из номинационного республиканского списка отсеялись (добровольно-принудительно) все социальные консерваторы, Билл Кристол в Weekly Standard выразил удовлетворение тем, что двое из трех оставшихся кандидатов — Митт Ромни и Ньют-Гингрич, — соответствуют «подлинно консервативному» (т.е. неоконсервативному) набору приоритетов, а именно оба они: а) сторонники американской исключительности, б) глубоко симпатизируют армии и военному слою, в) поддерживают Израиль. Все прочие идеологические вопросы были признаны второстепенными, а третий из оставшихся кандидатов, Рон Пол, — «негодным».

В 2009—2014 годах изоляционистское направление, олицетворяемое Роном Полом и кругом последовательных либертарианцев, неоднократно проявило себя как значимая и серьезная сила. Однако тот же Верховный суд, тремя решениями от 2010 года снявший ограничения на финансирование кандидатских предвыборных комитетов, отдал номинационный процесс на откуп крупнейшим спонсорам (мегадонорам). В итоге к лету 2015 года даже те американские президентские кандидаты, которые продолжали вслух придерживаться изоляционистской позиции, «держали в уме» пожелания лиц, «в карман» к которым попали.

Помимо этого, уже в 2012—2013 годах управляемость межпартийного соперничества эффективно достигалась не только наличием надпартийных институтов («классических» и новейших), но и консенсусом двух направлений по ряду ключевых параметров (см. Табл. 2).

Таблица 2

Таким образом, мы видим существенное слияние двух элитарных мировоззренческих потоков, за которыми просматривается синтез (или попытка синтеза) некоей новой, еще невиданной доселе, американской национальной идеологии. (Американской на словах — на деле, конечно, транснациональной и имеющей источником своего происхождения закрытые клубы мировой верхушки.) В целом эта идеология является новым изощренным вариантом социал-дарвинизма, в котором англо-американскому миру отведена роль глобального «высшего хищника» — управляющего «мультикультурным человеческим зоопарком».

В период международного финансового кризиса конкурирующие идеологические подходы сходились:

а) в политической философии — в приоритете сокращения народонаселения мира;

б) во внешнеполитической стратегии — в предотвращении создания многополярного мира;

в) в практике экономического управления — в решении финансовых проблем США за счет всех остальных государств мира, включая исторических союзников;

г) в практике военной политики — в применении IT-поколения 2.0 к геопространственной разведке, киберразведке и беспилотной авиации;

д) в практике информационно-психологических операций — в преобладании дискредитационно-конфискационного инструментария.

Проект глобальной деградации именно сейчас входит в решающую фазу — либо он будет выведен на свет и дискредитирован, либо, через развязывание многоочаговой мировой войны и хаоса он попытается столкнуть незападный мир в разруху и упадок, и воспользуется этим для утверждения своих грез и приближения своего торжества. Задача всех людей доброй воли, всех неравнодушных людей сегодня — найти способы, чтобы поставить Запад, стремящийся ныне к «трансатлантическому» объединению, перед фактом реального тупика (deadend) их цивилизационного проекта. На самом Западе должны найтись силы, которые не признают этот проект глобальной деградации законным и встанут на сторону остальной части человечества, а значит и всего Человечества.

Авторы доклада: Виталий Аверьянов, Александр Елисеев, Максим Калашников, Алексей Комогорцев, Шамиль Султанов, Константин Черемных