Конец мира – конец света: Первая Мировая война началась
Австро-Венгрия начала мобилизацию против Сербии утром в 9.23 25 июля, а уже 31 июля Франц-Иосиф получил телеграмму от Вильгельма II, призывающего проводить мобилизацию прежде всего против России. 1 августа 1914 года граф Сегени получил телеграмму от Ягова, выражающую личную надежду последнего на то, что основная тяжесть военных действий союзников будет направлена именно против России. Вскоре в Вену пришла еще одна телеграмма от австрийского военного атташе в Берлине. Вильгельм II воспользовался этим каналом, чтобы срочно передать его настоятельную просьбу Францу-Иосифу и Конраду фон Гетцендорфу о том, что все силы должны были быть направлены против России. Император Австро-Венгрии ответил: «Как только мой Генеральный штаб узнал, что Вы намерены начать войну с Россией как можно раньше, здесь было также принято решение сконцентрировать абсолютное большинство наших войск против России».
Почти одновременно, в своей последней телеграмме, отправленной 19 июля (1 августа) 1914 г. в 10.45 к Николаю II Вильгельм II призывал: «Во всяком случае, я должен просить тебя немедленно отдать приказ твоим войскам ни в каком случае не переходить нашей границы». Манифест об объявлении Россией войны Германии последовал 20 июля (2 августа) 1914 г. В нем говорилось о развитии кризиса на Балканах и начале войны Германии против России.
«Ныне, — призывал император, — предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь и, достоинство, целость России и положение ее среди Великих Держав. Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные».
«Германия, — телеграфировал в тот же день русским послам во Франции и Англии Сазонов, — явно стремится переложить на нас ответственность за разрыв. Наша общая мобилизация была вызвана громадной ответственностью, которая создалась бы для нас, если бы мы не приняли всех мер предосторожности в то время, как Австрия, ограничиваясь переговорами, носившими характер проволочки, бомбардировала Белград. Государь Император своим словом обязался перед германским Императором не предпринимать никаких действий, пока продолжаются переговоры с Австрией. После такого заверения и после всех доказательств миролюбия России, Германия не имела права сомневаться в нашем утверждении, что мы примем с радостью всякий мирный выход, совместный с достоинством и независимостью Сербии. Иной исход был бы совершенно несовместим с нашим собственным достоинством и, конечно, поколебал бы равновесие Европы, утвердив гегемонию Германии. Этот европейский мировой характер конфликта бесконечно важнее повода, его возбудившего».
События в Европе подтверждали правоту этих слов. Вечером 25 июля распоряжением Военного министра Франции А. Мессими на свои посты были возвращены все офицеры Генерального штаба и командиры корпусов. 26 июля военный губернатор Парижа и командиры корпусов получили приказ о введении военного положения, а 29 июля начался призыв резервистов в пограничной с Германией полосе. 31 июля были начаты перевозки в пограничные районы части французской армии, предназначенной для прикрытия мобилизации и сосредоточения. В этот день Германия известила правительство Республики об ультиматуме, сделанном ей России. Париж должен был в течение 18 часов объявить о своем нейтралитете в русско-германской войне. В случае, если французская сторона захотела бы избежать конфликта, немецкий посол должен был потребовать гарантии — передачи крепостей Туль и Верден в качестве залога нейтралитета. «Гарантии мира» были отвергнуты Парижем, и 2 августа Германия объявила Франции войну, сославшись на мифические бомбардировки французскими летчиками германской территории. «Таким образом, — оригинально заметил Бетман-Гольвег, — мы оказались наступающей стороной, хотя и считали себя вправе ссылаться на агрессивные действия французских войск».
Интересно, что не у всех в Берлине этот акт вызвал поддержку, впрочем не из соображений миролюбия. «Я неоднократно указывал, — отмечал Тирпиц, — что мне вообще непонятно, зачем нужно объявлять войну Франции, ибо подобные акты всегда имеют привкус агрессии; армия может идти к французской границе и без этого». Но основные силы германской армии двинулись «без этого» к бельгийской границе, более того, «без этого» они ее перешли. 2 августа бельгийское правительство также получило свою «гарантию мира» — предложение пропустить германские войска через свою территорию под предлогом необходимости защиты от французской армии. В случае согласия Брюсселю обещали эвакуировать страну после окончания войны, возместить все убытки и даже… учесть пожелания относительно возможных компенсаций за счет Франции. В случае отказа будущее германо-бельгийских отношений должно было решить оружие. Свои требования к королевству Берлин оправдал готовностью Франции совершить агрессию в Бельгию для выхода на нижний Рейн, в тыл германской армии.
Германия решила воспользоваться заявлением Франции о своей готовности уважать нейтралитет Бельгии, и, в случае необходимости и просьбы со стороны ее правительства прийти на помощь Брюсселю. Угроза со стороны Берлина резко подействовала на поведение Лондона. Там не допускали возможность перехода контроля над бельгийским побережьем к другой державе, и тем более — к Германии. На самом деле судьба Бельгии была уже решена, машина, запущенная Германским Генеральным штабом, работала без остановки. О масштабе немецкого движения можно судить по цифрам: только через Кельнские мосты в случае мобилизации каждые 24 часа проходило 550 поездов. За первые 16 дней мобилизации только через Гогенцоллерновский мост в Кельне было пропущено 2150 поездов, в среднем по одному поезду в каждые 10 минут.
Значительная часть этой армады двигалась на Бельгию. Всеобщая воинская повинность была введена здесь только в 1913 году. Предполагалось, что эта реформа обеспечит в случае проведения мобилизации увеличение армии более чем вдвое — до 334.000 человек. К 1918 году, когда закон о воинской повинности заработал бы в полную силу, бельгийская армия увеличилась бы до 350 тыс. чел., но выполнить этот план к началу войны не успели. В 1914 году вся армия королевства состояла из 6 пехотных и 1 кавалерийской дивизии — 117.000 человек, из них 93.000 штыков и 6.000 сабель при 324 орудиях и 102 пулеметах. Боеспособность ее после реформы, при почти 90-летнем отсутствии боевого опыта оставалась открытым вопросом. Впрочем, неясным было и то, получат ли бельгийцы шанс на проведение мобилизации (они начали ее в ночь с 31 июля на 1 августа 1914 г.). Французы до войны не придавали особого значения угрозе со стороны бельгийской границы. Русские военные не сомневались в том, что вторжение через Бельгию состоится, и что особой опасности для интервента не будет.
В 1910 году русская разведка получила достаточно полную информацию о плане Шлиффена — его отчет о военной игре, проведенной в конце 1905 года. Начальник Большого Генерального штаба исключал возможность сохранения нейтралитета Бельгии и Голландии. Естественно, он исходил из своего видения интересов этих государств: «Едва ли может подлежать сомнению, если Франция и Англия выйдут победителями из этой войны, то оба маленькие государства Бельгия и Голландия составят часть их добычи, между тем они должны ожидать несравнимо лучших условий со стороны Германии — как победительницы. Собственные интересы Бельгии и Голландии призывают их стать на сторону Германии. Конечно, нельзя вместе с тем сказать, что они на самом деле последуют этому призыву… Все-таки можно принять что оба эти угрожаемые государства примут более смелое и более здравое решение». Готовность немцев действовать силой, если эти государства, или, во всяком случае, Бельгия, не примут «более здравое решение», не вызывала сомнений.
23 апреля (6 мая) 1914 года временно исполняющий должность военного агента в Гааге и Брюсселе ротмистр князь Д.А. Накашидзе сообщал в отдел генерал-квартирмейстера ГУГШ: «Короткость нынешней франко-германской границы, не позволяющая развернуть на ней всю массу германских войск, а также выгодность для этих последних занять излюбленное немцами охватывающее положение уже в самом начале войны с Францией, выдвинули уже давно вопрос о возможности перехода части германских войск через Люксембург и Бельгию. Германская железнодорожная политика, стремящаяся создать здесь возможно большее число линий, часто не имеющих значения в торговом отношении, но являющихся новыми путями для перевозки войск, подтверждает предположение, что в случае войны германцы, рассчитывая на полную беспомощность Люксембурга и слабость бельгийской армии, не постеснятся провести свои войска через эти две страны». Непосредственно перед войной, 15 (28) июля 1914 года эти положения были почти слово в слово повторены в публикации последнего, 62-го выпуска «Сборника Главного Управления Генерального штаба».
Выводы Накашидзе оправдались всего через три месяца: 1) проход германских войск через Бельгию и Люксембург в районе Льеж-Намюр-Люксембург в случае войны с Францией «весьма вероятен»; 2) если война начнется внезапно, «что также весьма вероятно, то бельгийская армия не успеет, даже если бы того и пожелала, оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления этому переходу и дальнейшему продвижению германцев к французской границе».Уже 29 июля Грей предупредил князя Лихновского о том, что в случае европейской войны Англия не сможет длительное время оказаться в стороне от конфликта. В Берлине к предупреждению не прислушались, очевидно, по той причине, что там рассчитывали быстро справиться с противниками. Вступление немцев в Люксембург усилило готовность Лондона к вмешательству. Объяснения германского посла о том, что немцы вошли в Люксембург для гарантии порядка на местных железных дорогах, принадлежавших Пруссии, и что эта мера не затрагивает территориальной целостности герцогства, были отвергнуты Греем: «Это не вопрос территориальной целостности. Это вопрос нейтралитета».
1 августа Лондоном было сделано соответствующее заявление и в отношении Бельгии. Тональность его была весьма серьезной — британское правительство недвусмысленно давало понять Берлину, что не останется в стороне, в случае вторжения в королевство. Лихновский добавил к донесению слова о своем убеждении в том, что люди в Англии по возможности все-таки предпочли бы мир, но вопрос бельгийского нейтралитет резко осложняет ситуацию. «Мое впечатление, — написал на донесении кайзер, — что г-н Грей — фальшивая собака, который боится своей собственной дешевой и фальшивой политики, но который не выйдет открыто против нас, предпочитая, чтобы мы заставили его сделать это». В воскресенье 2 августа Лихновский вновь предупредил Министерство иностранных дел, что в случае нарушения бельгийского нейтралитета Германией и в случае начала войны с ней, взрыв общественного негодования в Англии будет таким, что ее правительство не в состоянии будет остаться нейтральным. И это предупреждение осталось без последствий.
2 августа 1914 года, премьер-министр Великобритании лорд Г. Асквит после разговора с лордом-канцлером Р. Холдейном и министром иностранных дел Э. Греем пришел к мысли о неизбежности войны против стремления Германии к мировому господству (не просто к победе над Францией и Россией, по мысли Холдейна и Грея, во всяком случае) и необходимости мобилизации. Британское правительство в целом имело представление о плане Шлиффена, сомнений о том, что немцы планируют вторгнуться в Бельгию и, возможно, в Голландию, у них не было. В тот же день Лондон впервые известил Париж о своем возможном вступлении в войну на стороне Франции и России. Схожее по сути предупреждение было сделано Асквитом и германскому послу. Премьер-министр открыто заявил, что германо-французская война будет весьма непопулярной в английском общественном мнении, и что на нейтралитет Лондона окажут значительное влияние два фактора: 1) возможное нарушение нейтралитета Бельгии, гарантом которого является среди прочих держав и Великобритания; 2) возможные атаки германского флота на северо-западное побережье Франции, ответственность за безопасность которого взяла на себя Англия в обмен на предоставленную Парижу возможность усилить свой Средиземноморский флот.
Великобритания, как казалось ее правительству, была достаточно хорошо подготовлена к действиям, во всяком случае, в соответствии с довоенными представлениями о них и имеющимися планами. Быстрая мобилизация ее Вооруженных сил не вызывала проблем — ежегодные маневры английского флота закончились только лишь 26 июля, и, ввиду тревожного положения, было принято предложение Черчилля не демобилизовать флот. Готовность армии была высокой. Необходим был повод — его не мог дать Люксембург, не сопротивлявшийся вторжению, что нарушало положение о вооруженной защите его нейтралитета. Вечером 2 августа король Альберт ответил категорическим отказом на требования Германии. Бельгия решила сопротивляться.
В 6 утра 4 августа германский посол в Брюсселе сообщил правительству этой страны о том, что Германия вынуждена будет принять меры для обеспечения своей безопасности. В 8 утра немецкие солдаты начали переходить бельгийско-германскую границу. В полдень 4 августа Альберт I обратился к странам-гарантам нейтралитета своей страны с просьбой о военной помощи. Вторжение германской армии в Бельгию дало Лондону необходимый повод. 3 августа в Берлин ушел ультиматум — немедленно прекратить нарушение нейтралитета королевства. В полночь 4 августа Великобритания объявила войну Германии. Это известие было принято в России с восторгом. «Лучшим образом с внешней стороны для нас кампания не могла начаться», — так отреагировал на это известие Николай II.
За примером Берлина вскоре последовала и Вена. 24 июля (6 августа) Австро-Венгрия объявила войну России. Повод для нее оказался сформулированным не менее оригинально, чем у союзницы. По мнению австрийского МИДа именно Россия начала войну с Германией: «Ввиду угрожающего положения, занятого Россией в конфликте между Австро-Венгерской монархией и Сербией, и при наличии того обстоятельства, что вследствие этого конфликта Россия, как это следует из сообщения берлинского кабинета, сочла необходимым открыть военные действия против Германии, и что последняя таким образом, находится в состоянии войны с вышеназванной державой, Австро-Венгрия равным образом считает себя с настоящего момента в состоянии войны с Россией.» Следует отметить, что аресты русских подданных в Австро-Венгрии (значительное их количество безмятежно отдыхало на курортах) начались со дня объявления войны России Германией,
Чтение австрийской ноты об объявлении войны России графом Сапари было прервано Сазоновым, напомнившим австро-венгерскому послу, что как раз Германия объявила войну России, но тот ответил: «Ах, господин министр! Войдите же в мое положение: мне так приказали!». 26 июля (8 августа) Николай II подписал Манифест о начале войны России с новым противником:
«Ныне Австро-Венгрия, первая зачинщица мировой смуты, обнажившая посреди глубокого мира меч против слабейшей Сербии, — говорилось в нем, — сбросила с себя личину и объявила войну не раз спасавшей ее России. Силы неприятеля умножаются: против России и всего славянства ополчились обе могущественные немецкие державы. Но с удвоенной силой растет навстречу им справедливый гнев мирных народов и с несокрушимою твердостью встает перед врагом на брань Россия, верная славным преданиям своего прошлого».
В тот же день австрийское посольство (92 чел.) во главе с Сапари отбыло на родину через Финляндию и Швецию.