О «слезинке ребёнка»

Современные церковные апологеты отчего-то вдруг набросились на гуманизм как на самое страшное грядущее зло, которого надо бояться. Корни этой обличительной «антигуманистической» риторики уходят по традиции в толкования Апокалипсиса — так сегодня называют обычно не только Откровения Иоанна, где содержится такой персонаж, как идентифицированный «гуманистом» антихрист, но и прочие, не одни лишь новозаветные, но и даже некоторые ветхозаветные тексты, кратко сообщающие о том, как будет происходить «конец света». И многим полюбилась версия, что этот самый антихрист — с виду добренький, но на самом деле наглый безбожник, конкуренция которого с Церковью завершается под конец его видимой, но безрезультатной победой, после которой Бог, наконец, вмешается, и всех пересчитает. Сам термин «религия антихриста», который священники чаще и чаще применяют ныне к «гуманизму», очень размытый, употребляется кем попало, в активное пользование был введен еще в протестантской критике католицизма, но сейчас этим зовется всё религиозно-инородное, что угрожает учению, а, следовательно, и статусу практически любой более менее признаваемой христианской религии. Протестанты, к примеру, подобным образом бичуют всякую «магию и оккультизм», а для православных это в той или иной мере вообще почти всё и все, что и кто не они.

Возможно, «гуманизм» и вправду игнорирует религии, и особенно из таковых неодобрителен к «государственной», отводит им место в углу, а в «воинственном» проявлении и вовсе не находит им места, и потому особенно неприятен священникам. Всё это и вправду, по крайней мере, в теории имеет некоторое основание, чтобы подобному теоретически несимпатичному мировоззрению интеллектуально противостоять, если есть воля сохранять свой статус «этического маяка» и дальше. Флаг бы всем им в руки и на борьбу, никто никому, слава Богу, не воспрещает интеллектуально сразить оппонента, раз уж «гуманизм» довел до того, что нельзя его сразить, подвесив за язык или шею. Умное, духовное слово, способно любого противника обезоружить в два счета. Но какие же умные слова находятся в арсенале духовенства? А никаких. В неудержимой полемике с «гуманизмом» дошло до того, что Церковь, в лице своих облеченных полномочиями говорить, позиционирует себя чуть ли не от обратного, «апофатически», как «все, что не гуманизм», хотя «гуманизмом» называет не столько какие-либо призывы упразднить церковь, а скорее просьбы священникам, да и всем «верующим» быть на язык не столь развязными и жестокими.

Но до этого ли сейчас «хранителям истины»? Нет, конечно. Для них сохранить «истину» и привести к «истине» важнее «слезинки ребенка». Они уже забыли, что последовательная неутомимая человеческая работа по устранению всякой неправды, жестокости, несправедливости, в том числе «слезинки», и есть утверждение Истины. А может и не забыли, может быть и не знали никогда. В советской семинарии еще научили, что Христос пришел, чтобы кое-что подправить и «научить правильно поклоняться Троице», вот они на этом и остановились. После пришествия Христа появилась-таки возможность поклоняться как надо, а не как было, и много чего стало можно, что по-настоящему важно и было нельзя, и многое стало нельзя, что было можно. Можно теперь молиться иконам. Поклоняться Троице. Исправлены перегибы с субботой. Зато нельзя разводиться, а было можно. Всё исправлено. Как раньше люди без этого жили и делали всё неправильно — безумие, да и только. Безумные и не приняли этих важнейших поправок. Зато теперь под духовным руководством без капли сомнений можно во всем до тютельки разобраться, что «можно», а что «нельзя». И тогда истина будет где-то рядом. Религия стала правильной, и такой ее надо хранить от всех других неправильных, где многие особо глубокие моменты упущены или сильно-сильно искажены.

Претензии же к «гуманизму» состоят в том, что он настаивает на работе по устранению зла и улучшению нравов одними человеческими усилиями без участия «сверхъестественного», что бы не понимать под этим словом. Страшный, конечно, грех, что уж тут говорить. Но, с другой стороны, если вы с этим не согласны, подключайте сверхъестественное, кто бы был против? Исцеляйте прикосновением, воскрешайте словом, убеждайте хождением по воде. Все, кто по неосторожности симпатизирует «гуманистам», сразу перетекут в церковь. Но раз это не выходит (потому что «сверхъестественное», конечно, не придет на помощь тем, кто духовно ленив и жесток сердцем), то и работа сама, которую «гуманисты» призывают совершать, должна быть отброшена за ненадобностью, отнесена к разряду вражьих происков. Какое может быть еще «добро», когда к истине еще не все приведены? Не все еще поклоняются, как надо. Вот когда будут все, тогда всё и срастётся само собою. А до того даже думать не смейте. Привести всех, вот задача, научить молиться иконам, поклоняться Троице, и все рассказать что можно, а что нельзя — дать полноту истины, без истины человеку как без воздуха, какая тут еще «слезинка». Пустяк.

Риторика о том, что Бог далек от всякого «гуманизма» — читаем «добра» — она же не просто так возникла. Христос сказал тогдашним еще «духовным авторитетам»: «Порождения ехиднины! как вы можете говорить доброе, будучи злы? Ибо от избытка сердца говорят уста» (Мтф.12:34). Всё от избытка сердца. Не будучи способными творить добро, люди будут добро пинать словами, изгаляться над ним, и объявят «добром» какую-то свою идеологию, которую они сами для себя создали из обрывков того, чему их научили старшие товарищи. И добро — что есть первостепенное содержание Христовой Благой вести — они задвинут в самый конец, поставив перед ним кучу лукавых оговорок. А сейчас, когда врагом номер один объявлен «гуманизм», добро, к своему облегчению, следует вообще разоблачить как вредный пережиток, ибо оно там в «гуманизме» сильно маячит и привлекает неискушенных. Историческое христианство для себя вразумительно не ответило на вопрос: почему Бог не исцеляет и не воскрешает всех подряд, и почему вообще не устраняет зло одним кивком. А этот вопрос важнейший и для внешних, да и для верующих, во многом он и способствовал появлению гуманистических учений, выводящих за рамки всякие разговоры о «сверхъестественном», ибо какой толк полагаться на то, что никак себя положительно не проявляет, если отбросить кем-то составленные истории, достоверность которых сомнительна. Решая проблемы бытования добра и зла, боговедение в христианстве зациклилось на примитивном представлении, что Бог это такой волшебник с неограниченными возможностями, которому «ничего не стоит» исцелять всех по просьбе, но Он не делает это исключительно оттого, что люди неправильно в Него верят и плохо себя ведут.

Учение о зле, как явлении, вторгшемся в саму природу и оттого требующее кропотливого пропалывания, несмотря на содержание в книгах Нового Завета совершенно игнорируется в христианстве, хотя оно могло бы стать интеллектуальным ответом и руководством к деятельному изменению мира. Упрощенное же богословие старается изложить тезисно, что там надумали древние, озадачить чувством вины и нагрузить человека надрывным распорядком его «духовной жизни». Цель же богословия — не дать все ответы и настойчивые рекомендации что делать, а составить образ («нарисовать икону») Бога и в словах, и делах своих, увидев который человек сам даст себе ответ, он сложится без всяких подсказок, потому что «Бога не видел никто никогда», Христос явил этот образ (Иоан.1:18) не затем, чтобы ему «поклонялись», а затем, чтобы соответствовали. Богословие это слово «о Боге», а не слово «за Бога». «За Бога» это и есть «анти». «Антихрист» значит «вместо Христа». И с этой целью — явить собою, словами и своими поступками образ Бога, создать «христианское богословие» — историческое христианство не просто не справилось, оно ее с треском провалилось, создав такую «икону Бога», от которой мурашки по коже. Да и впрямь: чтобы говорить «за Бога», надо представить Бога в абсолютно выгодной для себя позиции. Пусть там сидит и нежится в неприступном свете, скорбя, что люди Его не слушают. Мы их заставим слушать, пригрозив, что их ждет в случае чего.