Суровые уроки не пошли нам на пользу

Помните грустный анекдот про молодого человека, который в пять лет считал, что его отец знает и может абсолютно всё, в пятнадцать, — что отец полный идиот и ничего не может, в двадцать пять, — что отец не полный идиот, но всё равно в жизни понимает мало, а в тридцать пять, — что, если бы он слушал своего отца, его судьба могла бы сложиться более счастливо? Мне он всегда приходит на ум, когда я читаю русских мыслителей-почвенников XIX века.

На этот раз, в связи с очередным подъёмом умственных нестроений в среде российских либералов я взял в руки «Письма о нигилизме» Н.Н.Страхова, которые были опубликованы весной 1881 года вскоре после убийства Александра II. Перечитал — и вновь испытал эти противоречивые чувства: восхищения силой истинной русской мысли и горечи от осознания того, насколько более органичной могла бы быть жизнь нашего отечества, получи эти идеи в нём широкое распространение и правильное развитие. К глубокой нашей печали так называемое «русское общество» в те годы уже завершало переход от традиции своего ума, своей души и своего сердца на стези чужого и чуждого западного рационализма. Тем самым была предопределена тяжёлая судьба России в веке XX-м. Но и эти суровые уроки, как показали 1980-е и 1990-е, не пошли нам на пользу.

Предвидение

Страхов предвидел и это. «Нас ожидают страшные, чудовищные бедствия, — утверждал он в первом из „Писем“, — но что всего ужаснее, — нельзя надеяться, чтобы эти бедствия образумили нас. Эти беспощадные уроки нас ничему не научат, потому что мы потеряли способность понимать их смысл» (выделено мною).

Мысль Страхова была резка, она противоречила общепринятым тогда идеям и мнениям, но он самоотверженно продолжал ставить заслон на пути заблуждений, не уставал взывать к правде и требовать от соотечественников постоянной работы ума и сердца. Этот его призыв обращён и к нам — его сегодняшним потомкам, и хочется его усилить: ведь мы остаёмся слепы к казалось бы очевидным урокам нашей истории.

Те же самые грабли

В чём основная причина корёжащего российскую жизнь зла, где его корневой источник, допытывается русский философ. По нему, эта причина не в личных побуждениях неких внутренних злодеев, не принимающих современные устои страны и потому расшатывающих их и метящих в её правителя. Не находит он её и в стане внешних врагов, в частности в «польском фанатизме» или «ярости обезумевших хохломанов», хотя и подчёркивает, что в этих явлениях «злоба действительно может дорасти до тех размеров, в которых мы видим её перед собой». Корень зла, утверждает Страхов, — нигилизм; внешние и внутренние противники России, которых принято считать его заказчиками, выступают лишь во вспомогательной роли.

«Вообразите, — призывает нас философ, — что в каком-нибудь обширном доме вдруг оказалось, что в разных комнатах и в незаметных углах рассыпан порох. От времени до времени происходят взрывы этого пороха, они производят разрушения и ужас и, пожалуй, скоро обратят весь дом в развалины. Что бы мы сказали, если бы хозяин этого дома вовсе не беспокоился о разложенном у него порохе, а только бы сердился на тех, кто его поджигает? Порох — это наш нигилизм; вместо того, чтобы думать о его поджигателях, не разумнее ли позаботиться об уничтожении пороха?» Более чем доходчивый образ! Понятно, что по поводу конкретного наполнения понятия «порох», как и относительно тех, кто его «раскладывал» на разных этапах истории нашей страны, можно дискутировать, но то, что для 1990-х и 2000-х это — последствия деятельности либеральных реформаторов во всей их полноте и особенно в области образования, культуры, информационной политики, мало кто, думаю, будет возражать.

Вернёмся, однако, к понятию нигилизма. Страхов его существенно углубляет, причем углубляет качественно, переходя от внешних его проявлений — отрицания общепринятых идеалов, моральных норм, культуры, форм общественной жизни — к внутренней сути. Надо сказать, что зацикленность на внешней стороне нигилизма, особенно в общественно-политической части, как мировоззрения, отрицавшего крепостнические порядки, в некоторой степени способствовала восстановлению его реноме, особенно в советское время. И это, естественно, не могло не сыграть с нами злую «шутку». Страхов же называет нигилизм «чудовищным извращением души», которое даже при некоторых, условно говоря, «положительных» проявлениях деятельности того или иного нигилиста исключает конечную положительную перспективу. «Человек вообразил, что он полный владыка своей судьбы, что ему нужно поправить всемирную историю, что следует преобразовать душу человеческую… Это — безумие соблазнительное и глубокое, — пишет дальше Страхов. — Коренная черта нигилизма есть гордость (выделено Страховым) своим умом и просвещением, какими-то правильными понятиями и разумными взглядами, до которых наконец достигло будто бы наше время».

Последствия отрицания без преемственности

Да, XIX век в России и Европе был веком небывало интенсивной работы человеческого разума. На-гора было выдано огромное количество разного рода открытий. Но был ли это сугубо взлёт? Нет, не был. Умнее в результате этих достижений человечество не стало. Тем более что и гегельянство, и материалистическая теория, получившие в этом веке взрывное распространение, были поняты большинством их адептов, включая и российских нигилистов, поверхностным, ограниченным образом. Невольно чувствуя скудость своего умственного достояния, последние сделали предметом своего тщеславия не то, что они сами знают, а отрицание того, что признают и во что верят другие люди.

«Считая всех других живущими в темноте невежества и предрассудков, — пишет Страхов, — нигилисты получают возможность ставить себя выше толпы, принимать себя за избранных, передовых, за соль земли». Отсюда — один шаг до ненависти, при которой «…всякое установление, всякая связь между людьми, даже связь между мужем и женой, между отцом и сыном, оказывается нарушением свободы… Эта критика существующего порядка так радикальна, идёт так далеко, что совершенно ясно и последовательно приводит к отрицанию не только всякого порядка, но почти и всего существующего».

Продвигаясь дальше в своём исследовании личности нигилиста — а для сегодняшней России это в ещё большей, чем в XIX веке, степени приверженцы либеральных, западнических взглядов — Страхов пишет: «…ум их направлен к отрицанию, сердце к ненависти, деятельность к разрушению. Притом сами они ставят всё это себе в величайшее достоинство…». Нигилист «отрицает тем легче и смелее, чем меньше понимает… Но разве он виноват?… И в школе, и в университете он непременно услышит, что отрицание есть великая сила, заправляющая прогрессом цивилизации».

Всё увидел Страхов в личности российского либерала: и то, что он «полагает, что живёт как будто на каком-то рубеже, на точке поворота», и то, что он "видит во всемирной истории собственно только два периода: до настоящей минуты идёт сплошной период мрака и зла, а с нашего времени, или вскоре после него, должен наступить сплошной период света и добра, и его убеждённость «в своём неслыханном просвещении», и уверенность, что они «нашли наконец точное разграничение справедливого и несправедливого, добра и зла».

«Шаткость понятий» и ответственность общества

Основную часть ответственности за бурное распространение нигилизма в России философ возлагает на само так называемое «русское общество». Нигилисты, в том числе те и тогда, кто и когда переходят грань закона, «только выполняют на деле убеждения, с которыми многие другие носятся всю жизнь». «Этот ход дел, — подчёркивает Страхов, — будет продолжаться до тех пор, пока не вступят в силу другие начала, могущие изменить настроения умов… Эти начала, конечно, существуют, но они заглохли или затерялись среди общего могущественного потока европейского просвещения. И люди не образумятся и не отрезвятся до тех пор, пока не изживут своих нынешних понятий…».

Что же больше всего волнует Страхова в настроениях пореформенной России, а нас, скажем прямо, должно волновать в настроениях России сегодняшней, потому что спустя полтора века мы вернулись к тому же самому? Это, пишет он, «…шаткость всех понятий, странное (и, в сущности, страшное) отсутствие полной, твёрдой уверенности в каких бы то ни было началах». Отсутствие твёрдой опоры на абсолютные ценности ведёт к искажённому пониманию многих внешних добродетелей — гуманности, сострадания, снисходительности. Так, в случае с религиозной терпимостью философ призывает ясно проводить для себя лично и в обществе грань между тем, кто «терпим потому, что пламенно верит в свою религию, что надеется на всепобедную силу этой своей истины и не может видеть в насилии средства для духовного дела» и тем, для кого «все религии вздор и он готов предоставить каждому заниматься каким угодно из этих вздоров».

Особую опасность он усматривает в пренебрежении задачей воспитания: «В настоящее же время мы сильны только в отрицательных добродетелях;… мы направляем все усилия только к тому, чтобы как можно меньше мешать друг другу; идеал общества как будто состоит в том, чтобы страстям каждого дать возможно больший простор, чтобы величайший негодяй, не знающий ни стыда, ни совести, но не нарушающий юридического закона, мог бы считать себя вполне правым членом общества…. Интерес каждого частного лица, независимость его действий — вот главные темы нашей проповеди; мы всеми силами растравляем эгоизм в сердцах людей». Нежелание признавать, что существование вековечных истин в мире является благом, а чаще — примитивный отказ от этих начал предопределяют неизбежность молниеносных человеческих метаморфоз. В результате, пишет Страхов, «проповедники терпимости и гуманности оказываются нетерпимейшими фанатиками, отрицатели авторитетов — раболепными поклонниками каких-нибудь новых идеалов, противники войны и казни — жестокими и кровожадными преследователями, либералы — властолюбцами и притеснителями». В 1990-е так повели себя «новорусские» реформаторы и обслуживавшая их «интеллигенция» в России. Сегодня мы с особой наглядностью наблюдаем это в поведении «цивилизованного Запада» и его ставленников в контексте украинского военно-политического кризиса.

Откуда берется «цель оправдывает средства»

В сопряжении внешних обстоятельств и состояния конкретной человеческой души в её «настоящем, давно известном виде» Страхов усматривает мощнейший катализатор дальнейшего разрушения России. «Здоровье, свобода, материальное обеспечение, работа, — пишет он, — всё это вздор перед тайными требованиями души; душе человеческой нужна иная пища, нужен идеал, которому можно было бы жертвовать всем, за который бы можно было умереть». В результате на почве развенчания тех идеалов, что побуждали человека ставить во главу угла спасение собственной души, взрастает установка на то, чтобы содействовать «общему благу». Так появляется новое «верховное начало»: политика, оппозиционность, борьба с властью, борьба за власть. И это начало, по Страхову, «подчиняет себе всё: литературу, науку, искусство и даже саму религию, насколько её осталось».

Здесь можно было бы предложить читателю те иллюстрации из современности, которые возникали у меня лично по мере чтения нашего умного предка, но я решил этого не делать: пусть каждый приложит сказанное к тому, что именно он сам считает наиболее животрепещущим. А то, что мысль Страхова более чем жива и бьётся вместе с нашей мыслью о живучие проклятые явления и вопросы русской действительности, говорит хотя бы вот это его наблюдение: «Политическое волнение… вносится в неё (жизнь), главным образом, высшими классами, людьми не страдающими, а наиболее пользующимися общими благами нынешнего могущественного государственного устройства, но ищущими какого-нибудь исхода для пустоты своей совести… Человек же, поставивший себе цель вне себя, желающий достигнуть определённого внешнего, объективного результата, должен, рано или поздно, прийти к мысли, что цель освещает средства, что нужно жертвовать даже совестью, если того непременно требует дело».

Борьба за самостоятельность

В чём же лекарство? Вот как видит Страхов одну из его составляющих: «Было бы благотворнейшей переменой в умах, если бы наши молодые и зрелые люди стали питать убеждение, что прогресс есть большей частью предрассудок,… что всякое зло — физическое, нравственное, историческое принимает только различные формы, но свирепствует в нас и всюду вокруг нас так же, как и прежде… При таких мыслях люди не питали бы высокого мнения о себе и о своём веке, перестали бы смотреть сомнительно и надменно на наследие, завещанное нам прошедшим, не стали бы ждать каких-то новых чудес от будущего, и, следовательно, чувствовали бы только один долг — всеми силами держаться давнишнего пути добра и истины…».

Н.Н.Страхов — последовательный критик европейских нравов. Недаром одна из главных его книг называется «Борьба с Западом». В так называемой «европейской образованности», которую начиная с Петра I стали тыкать в нос русскому человеку, он наглядно показывает глубокое внутреннее противоречие, искажающее всю картину мира и, прежде всего, ум и душу самого субъекта восприятия и действия. «Противоречие, — пишет он, завершая свои „Письма о нигилизме“, — состоит в том, что все протестуют против современного строя общества, против дурных сторон современной жизни, но сами нисколько не думают отказываться от тех дурных начал, против которых протестуют. Во все времена… высокие требования нравственности бессознательно вступали в сделку со страстями и потребностями человека. Но никогда эта сделка не была искуснее и не достигала такого блистательного и полного соглашения, как в наше время…. Эта возможность должна глубоко развращать людей, и от поколений, растущих и живущих под руководством такой сделки, нельзя ожидать ничего хорошего».

Так пессимистично заканчиваются «Письма о нигилизме». Речь, напомню, идёт о 1881 годе и, конечно же, не о первом заходе Страхова на эту тему. Противодействие чуждым русскому духу явлениям нашей жизни было постоянным вопросом его творчества. В 1864 году Страхов подробно осветил его в статье «Воздушные явления», в которой сконцентрировался на другой стороне проблемы — причинах слабости сопротивления и устойчивости русского культурно-исторического типа. Он ратовал за создание прочной сетки духовных опор и формирование когорты общенациональных авторитетов, видя в этом непременное условие того, чтобы сторонники здравомыслия и поборники родной почвы имели достаточно твёрдости и веры в свои права и идеи, чтобы их защитить. Тем не менее, ни в 1860-х, ни на рубеже XIX и XX веков, ни накануне февраля 1917-го, ни в 1953 — 1956 годах, ни в конце 1980-х прочности духовного строя и авторитетов у нас не хватило.

Не хватает их и сегодня. Почему? Я пробовал подступиться к этой теме (http://www.stoletie.ru/vzglyad/glavnaja_bolezn_rossii_488.htm); делали это и многие другие. Главное, однако, мне видится даже не в том, чтобы добиться по ней полной ясности, к чему надо стремиться, и тем более — единомыслия, которое вряд ли возможно, а в том, чтобы сама мысль об этом постоянно стучала в наших висках. Как сделать так, чтобы люди, особенно молодёжь, были согреты и вдохновлены силой родной традиции? Чтобы чужие идеалы не казались им более заманчивыми и привлекательными? Чтобы они, как писал Страхов, не были падки на фальшь и на призраки и «не оставались на воздухе — и от своих отстали, и к чужим не пристали»? Другими словами, — жили в поле национального самосознания, являющегося непременной основой формирования свободной и, главное, нравственно и умственно самостоятельной личности. Об этом много написано Н.Н.Страховым. И в эти же годы — Н.Я.Данилевским и П.А.Бакуниным. А до них — А.С.Хомяковым, И.В.Киреевским, А.А.Григорьевым. А потом — В.И.Несмеловым, Л.М.Лопатиным, П.Е.Астафьевым, другими. Давайте осваивать их, их время давно пришло.