Сегодня в российский прокат выходит украинская картина «Племя», трижды награжденная в Каннах-2014. Обозреватель ИА REGNUM выясняла у режиссера Мирослава Слабошпицкого для кого снималась картина и сделает ли он когда-нибудь жанровый фильм.

ИА REGNUM: Откуда взялось такое название — «Племя»? А не, скажем, «Клан», «Род» и тому подобное? Как оно вообще появилось?

Ну, на самом деле название появляется, когда фильм уже сложился. Когда — не помню. Показалось, что оно будет хорошим. Потом проверил как звучит по-английски — «tribe», и мне совсем понравилось. Сочинение сценария и съемки это же процесс интуитивный. Я вот предпочитаю не понимать — что делаю, руководствуюсь интуицией. Сейчас по прошествии времени, думаю, такое название появилось потому, что у нас нет положительных героев. Все они, так или иначе, существуют по ту сторону добра и зла. В некотором смысле это такая дохристианская картина. А потом возникает любовь, которая и приводит к определенным событиям.

ИА REGNUM: Вам то и дело задают вопрос про девочку Яну — как удалось убедить ее сняться в откровенных эпизодах. Но в них ведь участвовал еще и мальчик Гриша. И мне вот интересно — его-то приходилось уговаривать, придумывать какие-то уловки как с Яной?

Вообще никаких проблем не было. Мы говорили на этапе кастинга про сексуальные сцены, но не объясняли какие. А Гриша ж уличный пацан! Перед первым эпизодом я подошел к нему, сказал: «Надо сделать так-то и так-то. Ты как?». А он: «Мне похрен. Спрашивайте Яну». Это ж для нее проблема, а для него доблесть — подраться, побегать, заняться сексом. Я не рассказывал потому, что с его стороны сопротивления не было. А с Яной — да, приходилось манипулировать. Хотя впоследствии мои слова оказались правдой.

ИА REGNUM: Съемки закончились, фильм поехал по фестивалям, вышел в прокат. А что с ребятами происходит сейчас, когда все завершилось? Все вернулись к своим прежним занятиям?

Ну, кино — уникальный мир. В том смысле, что здесь разные люди проводят очень много времени вместе и довольно долго, становятся самыми близкими людьми на свете. Нередко в буквальном смысле — какие-то семьи успевают распасться, появляются новые. А потом фильм заканчивается и все расходятся в разные стороны. Спустя время вы можете встретить кого-то из членов съемочной группы и понять, что вам и говорить-то, собственно, не о чем. Так было у меня. И в этом великий трагизм кинобизнеса.

Что касается актеров… Знаю, что Яна сейчас сделала какую-то короткометражку. Но она изначально была заточена на актерство сильнее всех. Это была ее идея фикс. Соответственно, мы ее больше всего и использовали для продвижения. В этом смысле ей повезло. А ребята вернулись к жизни. Например, парень, сыгравший Короля, решил стать фотографом. Где сейчас Гриша — не знаю. Он же такой… поэт. Ищет себя. Профессионально играл в футбол. Какое-то время был кинозвездой. К концу съемок захотел стать поваром. У Яны теперь есть агент в Париже. У меня вот нет агента, например. А ее пригласили сниматься во французском зомби-хорроре и в сказке еще какой-то. Она, конечно, такая маленькая барракуда, состоящая исключительно из морально-волевых качеств. Мы, со своей стороны, рады содействовать. Хотя, вот я даже не знаю как моя-то жизнь сложится (смеется).

ИА REGNUM: Когда снимали «Племя», понимали для кого делаете фильм? Поясню вопрос: одна из проблем российского кино, как мне представляется, в том, что режиссеры имеют довольно туманное представление о том, кто конкретно будет готов пойти в кинотеатр и отдать за билет на их картину 250-350 рублей.

Никогда об этом не думал и не думаю. Мой зритель — я сам. И всё всегда делаю для себя. В продолжение разговора о том, почему я предпочитаю не понимать что делаю — я хочу делать крутые вещи. Вот если я смотрю и думаю — это будет круто, то, скорее всего, сделаю и уже не задумываюсь кто это кино посмотрит. Если говорить про то для кого снимать — надо снимать для себя. Я человек, у меня есть какой-то вкус, мне нравятся какие-то фильмы, какие-то категорически не нравятся. Вполне возможно, что есть какое-то количество (смеется) таких же сумасшедших, с которыми совпадают вкусы. Важно быть честным перед собой. Думаю, я не смогу снять фильм, условно говоря, для домохозяек. Потому что я по-другому чувствую и думаю.

ИА REGNUM: А крутое кино — это какое?

Все что угодно. Может быть сцена группового секса или цветения цветка. Важно как снято. «Племя» проходит по разряду артхаусного, фестивального кинематографа. А в жанровом кино Вам было бы интересно поработать? Снять абсолютно коммерческий фильм. Даже не знаю. Вообще следующий шаг в карьере режиссера с такими стартовыми позициями как у меня — не очень дорогой англоязычный фильм с более-менее звездами. Но я буду снимать кино о Чернобыле, с украинскими артистами. Честно говоря, я не верю в какое-то жанровое кино на Украине, в России. Это все ерунда. И здесь мне точно не интересно. Хотя я люблю хорошее жанровое кино. Но не думал об этом, честно сказать. Мне пока не предлагали жанровую картину сделать. И я думаю: «А зачем? У меня же все хорошо. Зачем чинить то, что работает!?». Сейчас запускаем вторую картину. Пока есть возможность и условия, надо снимать. Многие мечтают о том, чтобы делать то, что хочется. Просто это очень тяжело. Надо много денег и всяких других вещей. И когда все это можешь получить и работать, по-моему, это и есть счастье.

ИА REGNUM: Я правильно понимаю, что Ваша вторая картина будет профинансирована?

С ней история следующая — у нас же сейчас кризис и война, в силу известных причин. И вообще не понятно как все будет функционировать. Может, завтра введут военное положение, а может и нет. Но, в принципе, если государство и запустит один проект, то мой. Плюс у нас немецкий продюсер Аня Качко. Фильм должен быть франко-немецко-украинской копродукцией. Мы его сейчас представляла в Роттердаме, на Синемарте. Получили там приз канала ARTE.

ИА REGNUM: А если из России к вам придут с предложением о копродукции, согласитесь?

Я уже отказался. В Каннах поступало несколько предложений. Сейчас это невозможно. Может быть когда-нибудь потом.

ИА REGNUM: «Племя» то и дело сравнивают с фильмами Кристиана Мунджиу, Ларса фон Триера. У меня возникли ассоциации с Райнером Вернером Фассбиндером и Роем Андерсоном. В принципе, все эти многочисленные сравнения больше льстят или раздражают?

Да нет, не раздражают, конечно. С Фассбиндером забавно, кстати. С него началось мое кино. В 15 лет ходил на его ретроспективу как на работу. Очень нежно к нему отношусь. Хотя с того времени не пересматривал. Насчет Роя Андерсона — даже не знаю, как и комментировать. Он точно не в топе моих любимых режиссеров. Что касается Мунджиу… Все сравнивали, конечно. На кинофестивале «Сандэнс» кто-то подошел ко мне после показа и сказал: «Такое впечатление, что в „Племени“ встретились „4 месяца“ с „Кланом Сопрано“». Это не так, но очень смешно. Вообще много с кем сравнивали. Понятно, что тебя нужно поставить на какую-то полку. Но в смысле визуального соответствия, пока шли съемки, меня заботило, что вот я снимаю фильм, а как и что, не мог ответить. Вот это меня пугало.

ИА REGNUM: Украинские кинодокументалисты уже снимают фильмы, в которых пытаются осмыслить, оценить случившееся на Украине и продолжающееся до сих пор. А в художественном кино были такие же попытки?

Вы верно заметили, у нас действительно сейчас бум документалистики разного рода. У меня есть много друзей, которые ездят, снимают. В художественном кино какие-то попытки предпринимаются, конечно. Но изначально это сложная история, потому как связана с финансовыми вопросами, По меркам индустрии деньги нужны небольшие, для конкретного человека — очень. Документальный фильм можно снять камерой Canon. Но думаю, со временем, безусловно, появится много фильмов, которые так или иначе будут осмысливать эти события. Сейчас же время документалистики. И если быть честным, я, например, не чувствую в себе силы сделать что-то по крутизне, по энергии хотя бы немного приближенное к тому что происходило на Грушевского. Это же чистый Ницше, рождение трагедии из духа музыки и пламени. Что-то невозможное. Средствами игрового кино это очень сложно передать и достичь того же эмоционального уровня.