Авторы агентства Regnum и других сайтов "западнорусской" направленности регулярно публикуют тексты, которые почти набатом предупреждают аудиторию о нависшей над русскостью в Беларуси (а равно и на Украине) угрозой. В случае Беларуси, по мнению этих авторов, угроза исходит от поляков, католиков, сьвядомых, белорусскоязычных, реставраторов памятников истории и культуры Великого княжеста Литовского, технократов-сторонников независимости РБ и других категорий граждан РБ, которые в изложении "западнорусских" полемистов выглядят почти синонимическими. В качестве маркеров угрозы традиционно выступают, в частности, реставрационные работы в "замках польско-литовских магнатов", робкие попытки остановить деградацию сферы употребления белорусского языка, расширение сети католических приходов и другие отклонения от унифицированной общерусской культурной ситуации, предположительно управляемые из единого центра.

Одним из терминов, объединяющим все эти проявления, якобы, одной общей угрозы, выступает грозный и довольно загадочный литвинизм, или "литвинский проект". Попробуем начать разбираться, существует ли такой проект в действительности, и в какой мере он является угрозой России, исторической Руси и всем сторонникам русской культуры в Беларуси и не только - чтобы под таковой культурой ни понималось. Для более адекватного понимания этого текста честно предупрежу, что его автор сам является католиком (что подтверждается сертификатом крещения и относительно регулярным участием в соответствующих обрядах) и, кроме того, считает себя литвином (что невозможно подтвердить ни документально, ни физиологически). Поэтому этот текст ни в коем случае нельзя принимать на веру, а только лишь как одно из свидетельств "с той стороны".

Итак, кто такие литвины? Являются ли они угрозой России (и Руси)? Кто стоит за "литвинским проектом"? Однозначно ответить вряд ли возможно, поскольку в Беларуси существует масса самых разнообразных "литвинских" микрогрупп, каждая из которых вряд ли насчитывает и десяток человек. Формально их всех объединяет повышенный интерес к истории Великого княжества Литовского и попытки тем или иным способом актуализовать это наследие в сегодняшней Республике Беларусь. Однако поскольку ВКЛ просуществовало около 550 лет (середина 13 в. - конец 18 в.), а затем, вплоть до 1918 г. у части жителей его бывшей территории сохранялась иллюзорная надежда на восстановление этого государства, то единого образа "литвинского прошлого" не может существовать в принципе - слишком много исторических и экономических эпох сменилось за эти почти 700 лет. Попытки воссоздать государственность ВКЛ в 1918-1922 гг. провалились из-за коренных разногласий между собственно литовцами, "литвинами"-поляками, которые предпочли в итоге Речь Посполитую, и белорусскими националистами. Не говоря уж о литваках-евреях, выбравшими эмиграцию на историческую родину, которую они, впрочем, скорее терпят, чем признают законным существующее на ней Государство Израиль. И не нужно думать, что "литвины" (многие из которых именуют себя "лицьвинами") современной Беларуси более согласны между собой, чем литвины и литовцы 1918-1922 гг.

Едва ли не для большинства современных "литвинов" (точнее, лiцьвiнау, как называет себя это самое большинство) самым важным является наиболее древний период истории ВКЛ, до Кревской унии включительно, когда ВКЛ было языческим государством, управлявшим также и периферийными русскими территориями в качестве относительно автономных протекторатов. Крещение Литвы в католичество в 1387 г., вместе с углублением "общеевропейской интеграции" того времени, принесло также и совершенно конкретную католическую веру и соответствующую интеллектуальную традицию. А поскольку громадное большинство "лицьвинау" этого толка происходит из православных или православно-атеистических семей, а сами они симпатизируют прежде всего язычеству, то такой - реальной! - послекревской Литвы они принять не могут, и поэтому конструируют некую вымышленную "Литву-Лiцьву", белорусско-православно-языческую, и, сталкиваясь с проявлениями польской и католической культуры в реальной исторической Литве, прибегают к тактике замалчивания и к фэнтэзийным вымыслам в духе Толкина и Клайва Льюиса. Это "лiцьвiнства" распадается на множество деноминаций, в зависимости от степени их симпатий-антипатий к православию или язычеству. Среди преобладающих в лiцьвiнстве язычников также нет единства, поскольку одни из них пытаются возродить именно историческое балтское язычество, а другие, вопреки историческим фактам, считают любые известия о балтском характере исторической Литвы вымыслом, а современную Литовскую Республику ("Летуву" или "Жмудзь", по их терминологии) - коварным узурпатором, который воспользовался временной слабостью белорусско-"лiцьвiнскага" народа, и необоснованно присвоил себе чужое историческое прошлое. И хотя лiцьвiны-"балты" и лiцьвiны-"славянофилы" равно ненавидят Польшу и католицизм, и сдержанно-холодно относятся к "москальскаму" православию (допуская, впрочем, "национальную автокефалию"), между собой они, мягко говоря, тоже не очень дружат.

Есть также "лицьвины", которые формально не отвергая христианства, считают обе его основные ветви, католицизм и православие, слишком "небелорусскими", считая подлинно белорусской верой только униатство. Впрочем, в быту они также тяготеют к народной языческой (дохристианской) культуре. Ещё одна группировка из очень похожих предпосылок приходит к совершенно иным выводам, считая подлинно белорусской верой... кальвинизм! Который, во первых, ни католицизм, ни язычество, а во-вторых, действительно, короткое время был очень распространён среди правящей верхушки ВКЛ в середине XVI в. По мнению этой экзотической группировки, напоминающей некоторые эсхатологические американские секты вроде "Ветви Давидовой", подлинное духовное и материальное возрождение "Литвы" (под которой подразумевается сегодняшняя РБ) возможно только в дружной семье единоверных народов - швейцарцев, шотландцев, голландцев и американских пресвитериан, зримым образом единства которых (в Кальвине) является Атлантический договор.

И, наконец, меньшинство литвинов, как и автор этих строк, считает самым важным аспектом наследия ВКЛ в современной Беларуси наследие местного варианта католической (латинской) цивилизации, придавая особое значение, помимо собственно религии, также "гражданскому культу" вроде празднования дня святого Казимира, патрона католической Литвы, тщательного следования визуальным и музыкальным канонам шляхетской ("польско-католической" Литвы), повышенным интересом к истории 19 века, к польскому языку как одному из источников "белорусского" или "литвинского" языка. Впрочем, и среди таких литвинов нет единства, поскольку одни из них, как и автор этих строк, сравнительно равнодушны к представительской политике, особенно оппозиционной, а другие принимают активное в ней участие, рассчитывая, в конечном итоге, на восстановление монархии ВКЛ во главе, предположительно, с Габсбургами. Впрочем, как мог уже догадаться проницательный читатель, единства нет и среди литвинов-монархистов, в том числе по династическому вопросу. Да, и номинации всех предыдущих литвинов, не-католических, также следует "перемножить" на различия в проектах устройства политического будущего. В каждой из этих десятков литвинских и лицьвинских "ячеек" находится по нескольку человек, часто враждующих между собой на основании уже только личных обид, ещё не найдя таковым идейного обоснования.

Итак, едва ли ли корректно говорить о "литвинском проекте" на данный момент. Такая палитра бесчисленных оттенков образовалась всего лишь за последние 20-25 лет, и отнюдь не путём последовательного дробления какого-либо, изначально единого, течения, а путём независимого разновременного возникновения отдельных мелких инициатив, по-своему интерпретирующих прошлое современной Беларуси в составе ВКЛ. Можно вести речь, скорее, о "литвинском дискурсе". Подавляющее большинство белорусских граждан и не подозревает обо всех этих кипящих страстях. Хотя смутные образы из "литвинского дискурса", безусловно, проникают в массовое общественное сознание, невозможно адекватно восстановить картину их отражения там. Независимая социология в РБ отсутствует, как и возможность относительно свободной манифестации своих взглядов и убеждений, и поэтому процесс проникновения различных литвинских и лицьвинских идей и образов в массовое сознание носит непредсказуемый, иррациональный и трудно поддающийся осмыслению характер. Здесь также следует упомянуть тенденцию буквально нескольких последних лет: языковую русификацию литвинского дискурса. До недавнего времени, почти все литвины и лицьвины были едины в своей ностальгии по белорусскому языку, и почти все соответствующие тексты были белорусскоязычными. Но буквально за последние 2-3 года эпицентр литвинского дискурса стал стремительно перемещаться в русскоязычную среду - поскольку не менее 90, а то и 95-98% читающей публики РБ (можно проверить по статистике любых значимых запросов в Яндексе и Гугле) реально русскоязычна. Кстати говоря, этот факт не очень-то подтверждает опасения западнорусов и завсегдатаев "Регнума" о грозящем русским языку и культуре белорусскоязычии, якобы тесно связанном с различными вариантами "литвинства". Осознав крайнюю ограниченность белорусскоязычной аудитории как в численности, так и в ресурсах, отдельные группировки литвинов перенесли свою агитацию на русскоязычного обывателя из "среднего класса" РБ - мелких предпринимателей, чиновников средней руки, учительства и другой интеллигенции. И вот в этой среде успех "литвинского дискурса", не ставшего пока что "проектом", - достаточно впечатляющий. Персонально его следует связать с именем любителя-компилятора околоисторических сочинений Анатоля Тараса, приобретшему бесценный издательский опыт в лихих 90-х, вершиной которого стала довольно высокая редакторская должность в одном из местных издательств, ассоциированных с российским гигантом АСТ. А. Тарас великолепно знает психологию и духовно-коммерческие запросы среднестатистического белорусского "ЛявонаГолубковича", тонко и расчетливо набиваясь к последнему "не в халявщики, а в партнеры".

А. Тарас, а также его единомышленники М. Голденков и А. Дзеружинский развернули поистине неутомимую деятельность по просвещению широких масс в духе лицьвинского мэйнстрима, вполне сравнимую и по масштабу и по качеству аргументации с деятельностью А. Фоменко. Условно этот вариант литвинизма можно определить как православно-языческо-агностический, с отвержением, по крайней мере на данный момент, балтской ностальгии, католичества и даже белорусскоязычия, - в силу незаурядного умения А.Тараса концентрироваться на наиболее характерных рецепторах подсознания типичного белорусского "мужчины средней руки". Это умение отбрасывать все лишнее, коммерчески бесперспективное, было отточено за последние четверть века на бесчисленных публикациях автора на темы всемирного спецназа, НЛО, тайн и загадок ХХ столетия, профилактики простатита и СПИДа, восточных единоборств и эзотерики. Поэтому сенсационные открытия "тайн белорусской истории", сделанные группировкой Тараса, находят живой отклик на белорусском идейно-потребительском рынке. Представляется, что именно такой "литвинизм", в отличие от чисто академических или чисто религиозных инициатив, слишком интеллектуальных, имеет наибольшие шансы перерасти в "проект" и найти серьёзных спонсоров. Углубление экономического и идейного кризиса в Беларуси играет на руку "синдикату Тараса", поскольку в ходе кризиса количество разочарованных белорусской действительностью, вплоть до отчаяния, ЛявоновГолубковичей может резко вырасти. Таким же убедительным ответом на кризис и отчаяние, в 1930-е годы для немецкого среднего бюргера была НСДАП.

Тарас-Голденков-Дзеружинский делают акцент на многовековом противостоянии ВКЛ и Московского государства, находя его истоки ещё в древнерусской эпохе, и продолжая его в ХХ столетии, в особенности в годы Второй мировой войны. Это противостояние, по их мнению, является глубинным, онтологическим, хотя в определении содержательной стороны конструируемой "Литвы-Беларуси" авторы-компиляторы этой группировки крайне расплывчаты и неконкретны, как опытные политики-демократы. Для них гораздо важнее, что "Литва-Беларусь", к которой, якобы, принадлежало абсолютное большинство предков современных граждан РБ - всегда была форпостом европейской цивилизации (прежде всего, в её потребительском аспекте) против дикой азиатской Московии. По остроте постановки этого вопроса и по аргументированности предложенного "евроатлантического ответа" на него с ними могут сравниться только малочисленные спивающиеся лицьвины-кальвинисты, но те слишком обременены занудной религиозной требовательностью к личному совершенству, потерявшим популярность белорусскоязычием и другими частностями, ставящими слишком высокие преграды перед массовым суверенным потребителем идейного товара. Тот факт, что значительная часть православных белорусов всегда симпатизировала если не Москве конкретно, то общерусской "киевской" идее, и что с этим были вынуждены считаться власти ВКЛ, объясняется ими очень просто: предательством частью православных, якобы, интересов общебелорусских, то есть, лицьвинских.

"Синдикат Тараса" вполне умело использует и "замки польско-литовских магнатов", и барочные и неоготические костёлы, и максимально препарированный, для простоты восприятия, пантеон деятелей ВКЛ и Речи Посполитой в качестве маркеров предполагаемой извечной не-русскости, точнее анти-русскости, предков современных белорусов, - якобы поголовно литвинов. То есть какие-то элементы культуры "польско-литовских магнатов" коммерчески успешному лицьвинизму совершенно необходимы - при условии разложения тканей и органов этой католической культуры, так сказать, на аминокислоты, и последующего синтеза самостоятельного "лицьвинского белка". Вполне съедобного для среднестатистического ЛявонаГолубковича - православного атеиста или православного агностика, русскоязычного, не шибко обремененного гуманитарным образованием, недолюбливающего белорусскую оппозицию за бестолковость и нищету, но теряющего доверие также и к правящему режиму, хотя и высоко ценящего организованные А. Лукашенко чистоту и порядок и ритуально презирающего "русский бардак".

Откуда взялся литвинизм в Беларуси?

Мы кратко рассмотрели классификацию современных вариантов литвинизма, возникших за последние 20-25 лет - может показаться, как чертики из табакерки. Но это совсем не так. На самом деле, "литвинская идея" на территории Беларуси имеет очень глубокие легитимные корни, хотя эта традиция имеет реальное отношение к предкам лишь меньшинства граждан РБ. Ну с какой, скажите, радости, такая масса внешне адекватных мужчин, даже с учетом пубертата и Толкина, вдруг прониклась такими альтернативно-историческими идеями и повалила, как минимум тысячами, в различные толки литвинизма? Книги М.Ермаловича, печатавшиеся в 70-80-е гг. прошлого века подпольно на ротапринте, а с конца 1980-х издающиеся массовыми тиражами, поразили национально-ориентированную интеллигенцию и просто досужих обывателей как гром среди ясного неба: а белорусы-то- оказывается, и не белорусы никакие, а лицьвины! А литовцы-то - и не литовцы вовсе, а "жмудзiны" (или, в крайнем случае, "летувiсы"), укравшие подлинную историю Беларуси-"Литвы"! А за ними стоят ещё более вероломные виленские поляки! А само имя Беларуси-Белой Руси тайно навязано нам коварной имперской Москвой! И это всё столетиями от нас скрывали, как зелёных человечков с НЛО на секретной базе ВВС США в Неваде! Сама причастность к такой эзотерическо тайне поднимала самооценку, давала ощущение героической инициации и сурового боевого братства, особенно когда появились сериал X-files и анонимные интернет-форумы. В итоге, сегодня чуть ли не каждый второй белорусский мужчина - втайне лицьвин, особенно если уверен что его IP-адрес надежно скрыт от "крывавай гэбнi".

Однако оставим сарказм. У литвинизма, как это ни покажется странным, есть и реальные исторические основания. Да, роль "балтского субстрата" в формировании антропологического облика современного населения РБ националистами завышается многократно, притом эта роль искусственно размывается на всю территорию страны. Однако для северо-запада страны, в полосе примерно 100-150 км шириной вдоль границы с Литвой и Латвией, эта роль на самом деле исключительно важна. Население этих территорий, в основном - действительно потомки балтов, частично смешавшиеся с прибывшим с юга и востока славянским населением, и постепенно, в течение многих столетий, перешедшие на славянскую речь.

К моменту заключения Кревской унии с Польшей абсолютное большинство жителей Литвы, включая её периферию, входящую сегодня в состав РБ, оставались язычниками и говорили на литовском языке или родственных балтских диалектах. Хотя в верхних слоях общества достаточно распространен был и древнерусский язык, и знакомство с христианской культурой в православной версии. Древняя граница между Русью и Литвой, по состоянию на 11-12 вв., проходила к западу от Минской возвышенности и по верхнему - Неману (левый берег - русский, правый - литовский). Основная масса католиков Беларуси и по сей день сосредоточена на этой территории, органической части исторической Литвы. Названия рек здесь в основном балтские, нередки и фамилии, выводящиеся из литовского языка, и отдельные диалектные литовские слова. Но настоящий литовский язык отступил с этой территории - не одномоментно, а постепенно, под влиянием славянских языков и культур. Последний большой литовскоязычный анклав, в несколько сот квадратных километров, в Дятловском районе, растворился в славянской массе совсем недавно, 40 лет назад (в 1970-х).

После формального крещения Литвы в 1387 г. начался процесс христианизации, затянувшийся на многие столетия. Причём православная церковь продолжала тихую миссионерскую деятельность среди балтов-язычников и после основания первых католических приходов, примерно до середины 15 в. или даже дольше, хотя её успехи в этой среде были гораздо скромнее, чем успехи католической церкви, пользовавшейся полной поддержкой Литовского государства. Но даже и после того, как католическая и православная церковь "поделили" между собой всех бывших язычников Литвы, роль православной русской культуры (а иначе как русской её никак не называли, термины Белая Русь, "белорусы" были сконструированы гораздо позже, о чем стоило бы поговорить отдельно и подробно) в Великом княжестве Литовском оставалось исключительно высокой. Поскольку именно западнорусская кириллическая письменность (названная филологами и историками "старобелорусским языком" лишь в конце 19 - 20 вв.) оставалась господствующей не только на собственно русских территориях (в так называемой Литовской Руси, позже названной Белой), но и в самой Литве. Литовская знать, в отличие от русской, уже с середины 15 в. начала активно давать своим детям западное университетское образование, прежде всего в Краковском университете. Но вплоть до момента заключения новой, гораздо более глубокой унии с Польшей, в 1569 г. в Люблине, подготовленных на Западе кадров, ориентировавшихся на латынь и польский язык, было недостаточно, чтобы изменить культурную ситуацию в ВКЛ, где продолжала доминировать местная русская культура, несмотря на принадлежность правящей верхушки к латинской цивилизации.

Почти до момента Люблинской унии правящая католическая верхушка ВКЛ вела по отношению к Литовской Руси двойственную политику: с одной стороны, с православных русинов подчеркнуто держали на вторых ролях, хотя чем дальше, тем больше становилось их присутствие в верхних эшелонах власти. С другой стороны, вмешательство центральной власти в жизнь русских волостей было минимальным. С них собирались значительно меньшие налоги, чем со шляхты собственно Литвы, их не в такой степени призывали на военную службу, и притом негласно признавали право не допускать на Русь католиков и евреев - ни тех ни других в современной Центральной и Восточной Беларуси практически не было до начала 17 в. Литва была слишком слаба, чтобы позволить себе грубый диктат по отношению к Руси.

Только после Люблинской унии, с резким усилением польского влияния в ВКЛ, этот негласный компромисс начал нарушаться. Причем первоначально поляки даже сыграли как бы в пользу русинов: сняли все ограничения по их доступу в высшие эшелоны гос. власти Литвы - для новообращённых католиков, прежде всего. В итоге первые 20-25 лет после Люблинской унии стали своеобразным золотым веком для местных русинов-католиков: Лев Сапега, Евстафий Волович, Валериан Протасевич и другие русины-католики заняли ключевые должности в государстве, именно они разработали последнюю редакцию Литовского Статута (1588 г.), отражавшего их надежды на закрепление своего доминирования в ВКЛ, добились учреждения Виленского иезуитского коллегиума - прообраза будущего Виленского университета. Однако у этой блестящей, но тонкой прослойки была существенная слабость: перейдя в католицизм, они сильно оторвались от той многоуровневой общественной среды, в которой были воспитаны их предки, основная масса которых не могла быстро последовать их примеру. Уния, задуманная вроде бы с целью унифицировать систему духовных и интеллектуальных ценностей в государстве, не сработала: основная масса католической элиты уже не столько ВКЛ, сколько всей Речи Посполитой, не хотела размывания своего привилегированного положения в случае признания, в перспективе, громадной массы "новых католиков" равноправными себе; а упорное меньшинство православных изначально не верило в успех проекта Унии, и не могло принять католическое мировоззрение как своё, предпочтя сохранить верность православию. В итоге, попытка духовной унификации не удалась. Большинство русской знати получило личный наследственный выигрыш, присоединившись к привилегированному сословию Речи Посполитой, ставшему почти поголовно католическим. Но основная масса русинов деградировала до уровня полурабского крестьянства, тем более что и в городах русинская торгово-ремесленническая прослойка проиграла конкуренцию евреям. Именно поэтому, говоря о последних 200 годах существования ВКЛ, вполне корректно оценивать их как эпоху достаточно жесткого угнетения православного русского населения инокультурными элементами. При этом человеку мыслящему нужно помнить о многослойности тысячелетней истории литовско-русских отношений, в которой угнетатели и угнетаемые менялись ролями несколько раз: сначала Полоцк (с конца 10 в.), а несколько позже также Волынь, осуществляли свой протекторат над Литвой, навязывая ей и такие культурные ценности, которые позже стали восприниматься литовцами как свои (как, например, чисто русско-православный, а по происхождению - византийский - обычай Кутьи). Затем Литва воспользовалась ослаблением Руси и начала свои набеги на разробленные русские княжества, постепенно подчиняя их своему влиянию (конец 12 в. - конец 14 в.). Следующие 200 лет литовцы (литвины) и русины боролись за распределение ролей в ВКЛ, притом иногда последние добивались в этом значительных успехов. Затем последовали 200 лет неуклонной социальной деградации русинов, прерванной лишь присоединением к Российской империи, и очередной сменой тренда на противоположный, также продлившемуся около 200 лет.

К моменту начала разделов Речи Посполитой, православные составляли лишь около 8% населения Великого княжества Литовского - остальная доля приходилась на римо-католиков, евреев и униатов. Положение правящих элит казалось незыблемым. И всё-таки в масштабе исторического времени маятник качнулся в противоположную сторону. Что-то подобное произошло, в границах современной Беларуси, и с католической прослойкой, хотя и механизм был совсем другим.

Ещё в конце 19 в. значительная часть населения правобережья Верхнего Немана продолжало считать себя литвинами. Простой народ вряд ли даже смог бы внятно объяснить, что именно он вкладывает в это слово, но образованные люди польской культуры имели на это счёт вполне логичный ответ: литвин - это поляк бывшего Великого княжества Литовского, почитающий не только общепольские культурные символы, но и историю самой Литвы (изложенную по-польски Теодором Нарбутом). Например, старшая сестра Феликса Дзержинского носила имя Альдона (р. 1869) - так же звали дочь Гедимина, выданную замуж за польского короля Казимира III в 1325 г., при первой попытке установления польско-литовского союза. В самой Польше такой сентимент вряд ли был возможным. Исходное значение слова "литвин" по-польски и по-белорусски совпадает со словом "литовец", появившемся и в русском языке относительно недавно. До 17 в. стандартным и для русского языка было слово "литвин". Расширительно им называли и всех жителей Великого княжества Литовского, прежде всего католиков - подобно тому, как в годы "холодной войны" любого советского человека на Западе считали "русским". Балтское происхождение, католическая религия и своеобразная бытовая культура и до сих пор достаточно заметно отличают "белорусов-католиков" этого региона от основной массы белорусов. Местные элиты, несмотря на развитый региональный патриотизм, выражавшийся термином "литвины", отличались незаурядной верностью Речи Посполитой в эпоху разделов и восстаний против российской власти. После неудачи восстания 1863-1864 гг. их благосостояние и исторический оптимизм сильно пострадали, а всемирный аграрный кризис конца 1880-х окончательно подорвал традиционную экономику, основанное на экспорте зерна. Большая часть этих литвинов окончательно обратила свои взоры на Польшу, связывая надежды на избавление от российской власти только со стандартной польской культурой, а меньшая заинтересовалась движениями за эмансипацию крестьян - белорусов и литовцев, рассчитывая их возглавить.

В своём "домене", в Верхнем Понеманье, литвинам-шляхте нужно было сначала разобраться, с какими именно крестьянами они живут на одной земле. Название "белорусы" никогда не было здесь в ходу. Разговорный же язык местного населения, за столетия совместной жизни с собственно белорусами, действительно сильно сблизился с говорами Подвинья и Поднепровья, хотя и отличался от них гораздо большим количеством полонизмов. С 1890-х гг. русская наука и администрация, до того времени никогда не называвшие Виленскую губернию и север Гродненской Белоруссией, в ходе борьбы с польским влиянием изменили свою позицию и начали настаивать, что все, кто говорит "по-белорусски", являются белорусами, а католицизм, польский язык и культура, распространенные среди "белорусов-католиков", являются плодом многовекового насильственного ополячивания. Это не было правдой: действительно имевшее место ополячивание в Восточной Литве происходило среди литовцев ("литвинов"), а не белорусов, и не было насильственным. Польский язык и культура веками распространялись из университетов и костелов, в силу более высокой репутации, и первые десятилетия российской власти с этим не спорила и российская администрация. Однако в конце 19 в., не имея в своих руках ни представительской власти, ни образовательных институтов, местные католические элиты не могли возражать публично. К тому же господствующая в гуманитарной мысли того времени тенденция действительно отождествляла язык и национальность. Недавнее объединение Германии и Италии происходило именно по такому принципу, и по такому же принципу строили свою агитацию национальные движения чехов, южных славян, и других народов, не имевших государств. Впрочем - и самих поляков, что ставило крест на возможности реализации автономного проекта "литвинов-поляков".

Тезис о "белорусскости" католического населения Верхнего Понеманья, необдуманно провозглашенный русскими наукой и администрацией в 1890-х гг., сыграл довольно злую шутку с его инициаторами, неожиданно создав совершенно новую, враждебную России, общественную группу. До этого времени западнорусские интеллектуалы, в том числе исследователи языка и народной культуры белорусов (Носович, Шейн, Никифоровский и др.) никогда не ставили вопроса даже об автономии Белоруссии, не говоря уж о её государственной самостоятельности и тем более - о её якобы извечной враждебности России и исторической Руси. И вряд ли в недрах "западнорусов" эта идея могла когда-либо вызреть. С момента упразднения Унии дети и внуки бывших униатских священников, которые в прежней культурной ситуации были обречены на прозябание в тени "полноценных" римо-католиков, существенно выиграли как в материальном благосостоянии, так и в социальном статусе, став частью привилегированного в Российской империи социального слоя. Никаких оснований для солидарности с терявшей влияние и экономическое могущество католической шляхтой у них не существовало. Но излишнее рвение русификаторов, как ни странно, подарили части последней неожиданный шанс возвратиться на общественную сцену. В качестве поляков, в том числе поляков-литвинов, у них его не было. А раз славяноязычные католики из недавних крестьян и шляхты-однодворцев - это "тоже белорусы", то почему бы не побороться за лидерство в этой "Беларуси"? Эта мысль пришла в голову группе местной молодёжи, учившейся накануне русско-японской войны в Петербургском, Московском, Дерптском университетах, в гимназиях самого Северо-Западного края, происходившей не из самых богатых семей, и не имевшей блестящих карьерных перспектив. Братья Антон и Иван Луцкевичи, Алоиза Пашкевич "Цётка", Казимир Костровицкий (Карусь Каганец), Франциск Умястовский, Вацлав Ивановский, Александр Бурбис и другие молодые нигилисты не были сильно преданы католической традиции, не были вхожи в экономическую и интеллектуальную польскоязычную элиту края (хотя хорошо знали тайные семейные предания о неудачных восстаниях против российской власти), зато были увлечены радикальными социалистическими идеями. Они не просто провозгласили себя "белорусами", как бы подыграв новейшим тезисам тогдашней российской науки, но и сразу же заявили претензии на интеллектуальное и моральное лидерство среди всех белорусов. Создание тайной партии "Белорусская Революционная (позднее - Социалистическая) Громада" в 1902-1903 гг., основание в 1906 первых белорусскоязычных газет были невиданными прецедентами в истории края. Традиционная польскоязычная элита восприняла это выступление как предательство - и, действительно, смена декларируемой национальности требовала от недавних "поляков-литвинов" отречения от почти всех культурных символов своих предков, от местной романтической поэзии и музыки (от Мицкевича и Монюшко), от народного католицизма (в духе праздника Св. Казимира) и т.д. и демонстративного восхищения "общебелорусским" крестьянским менталитетом и фольклором, особенно его дохристианскими слоями. Однако та ненависть, которую питали их отцы и деды к Российской империи, никуда не ушла, только получила в их интерпретации не национально-религиозную, а социальную окраску. Этот парадоксальный белорусский национализм с самого начала своего существования как бы синтезировал две многовековые ненависти: ненависть крепостных крестьян к своим панам и ненависть самих этих панов к России. Западнорусской интеллигенцией, до сих пор олицетворявшей субэтноним "белорусы", этот национализм не был принят - но не как предательство, в отличие от поляков, а как самозванство, авантюризм и даже как скрытая "польская интрига", как хитрый способ вернуть к власти пана-крепостника, пусть и переодетого в утрированную мужицкую одежду. Кстати говоря, последние опасения были небеспочвенны - белорусские националисты при всех режимах выступали принципиальными противниками частной собственности на землю, фактически благословляя колхозы как основу национального бытия - вплоть до наших дней. Одной из главных линий противостояния белорусского национализма западнорусизму является отвержение, или как минимум высмеивание, националистами всей эмансипаторской политики Александра III и Столыпина.

В отличие от синхронных им (но развивавшихся с форой в несколько десятилетий) национализмов ирландского, чешского, финского т.д., белорусские националисты практически не имели социальной базы среди технической интеллигенции, юристов, предпринимателей. Все эти общественные слои уже были "разобраны" между русской и польской "партиями" Северо-Западного края. "Новые белорусы" претендовали на монопольное выражение интересов бывшего крепостного крестьянства, как православных, так и католиков. У них не было нужды в глубокой исторической и культурной традиции - обе главные традиции, смертельно конкурировавшие между собой, свидетельствовали о различном происхождении двух формально "белорусскоязычных" крестьянских массивов. В этом смысле, националисты выглядели позитивно, призывая к прекращению многовековой розни. Правда, для достижения всеобщего "национального единства" выходцам из образованных слоёв как польско-литовской, так и западнорусской традиций, было необходимо "опроститься", отречься от накопленной письменной культуры, исторической памяти, и обратиться к якобы вневременной этнографии как к единственному источнику культуры. "Мужык-беларус", "пан сохи и косы" должен был стать единственным законным представителям края, а местные русская и польская элиты и их символы, независимо от "давности прописки", становились в такой системе координат иностранными угнетателями, разрушителями национального единства и социальными паразитами. Именно такое отношение к обеим "высоким" культурам националистам в итоге удалось навязать всему обществу, хотя, по иронии истории, они потерпели полный провал с внедрением белорусского языка как господствующего - а ведь именно "белорусскоязычие" как Западной (Белой) Руси, так и Восточной Литвы послужило отправным пунктом для всех националистических умозаключений.

Все последующие 110 лет своего существования белорусский национализм был слишком слаб, чтобы претендовать на лидирующие позиции в обществе - именно потому, что неизбежно вступал в противоречие с многовековыми культурными традициями, остававшимися в массовом подсознании в виде неисчислимых символов. Он вынужден был вступать в союзы с самыми различными идейно-политическими и военными силами, выступавшими, как правило, против и России и Польши (хотя и по разным причинам) - со сталинским коммунизмом, с гитлеровским нацизмом и, наконец, с евроатлантическим либерализмом. Впрочем, осознавая нынешний бюрократический аппарат власти РБ как реальную силу, национализм стремится инфильтроваться и в эту среду, придав ей своеобразную "духовность" и онтологический смысл.

Что стоит за "литвинизмом" / "лiцьвiнiзмам"?

Зачем некоторой части современных националистов нужен "литвинизм" (точнее говоря, "лицьвинизм")? Ведь исторический "литвинизм" - это именно то, от чего отреклась часть католической шляхты 110 лет назад, создавая современный белорусский национализм - радикально-социалистический, антиэлитарный и даже антихристианский. Но всё же по сравнению с 1902 г. общество стало поголовно грамотным, накопило массу разрозненных исторических и культурных фактов, недоступных восприятию крестьянской массы в эпоху оформления национализма, и этим фактам нужно давать какое-то системной объяснение. Теперь всё более популярной становится мысль о том, что достижения культуры исторических литвинов принадлежат и всегда принадлежали "всем белорусам" (даже тем, кто не имеет предков - католиков, или по разным причинам их культурой не интересуется), и что литвины, якобы - предыдущее название белорусов. Само название "Белая Русь" часто объявляется навязанным краю Москвой (хотя на самом деле называть Литовскую Русь Белой начали Ян Стобницкий и другие ученые Краковского университета в начале 16 в.). Националисты, выступая в обличье "лицьвинау", либо стараются навязать это название всем белорусам, либо выдвигают его в качестве "элитарного" самоназвания для "правильной" части общества, якобы только и сохранившей подлинное историческое самомознание. Современные "лицьвины" оперируют очень узким набором героев, артефактов и других символов, которые пытаются отнять у местного варианта польской культуры. Для лицьвинскага дискурса внутри белорусского национализма достаточно простого перечисления некоторого количества знаковых имён вроде Костюшко, Мицкевича, Огинского и т.д., при почти полном отсутствии глубокого освоения тем их творчества, их переосмысления современными средствами. Один из наиболее ярких маркеров "лiцьвiнiзма" - это рыцарское движение, то есть сеть клубов реконструкции западноевропейского рыцарства, считающегося в РБ главным масскультовым символом отличия от России. Сегодня в Беларуси редкий колхозный праздник обходится без потешного рыцарского представления в латах и шлемах. Реально классическая рыцарская культура практически не достигла ни Беларуси, ни даже собственно ВКЛ - в Западной Европе она начала клониться к упадку в середине 14 в., до того как Литва и Литовская Русь были включены в орбиту западноевропейского влияния. В итоге, примерно середину 14 в., последние десятилетия существования языческой Литвы, большинство течений "лiцьвiнiзма" и пытается символически воспроизвести, произвольно "шпигуя" его артефактами, вырванными из контекста других эпох.

Самое ценное в наследии реальных литвинов 18-19 вв. для современного белорусского националиста, - это их не-русскость, прочитываемая как последовательная анти-русскость. То есть безотказно работает механизм преемственности с деятелями восстания 1863-64 гг., заложенный основателями национализма - детьми и внуками участников восстания, сохранившими и даже приумножившими ненависть к его врагам, но забывшими, что глубинно-своё пытались защитить повстанцы. Это хорошо видно на примере одной из наиболее скандальных книг А. Тараса - "Анатомия ненависти. Российско-польские конфликты в XVIII-ХХ вв.", рассматривающей основные войны, восстания, репрессии, имевшие место между Россией и Польшей на протяжении последних 250 лет. Во всех этих войнах главным виновником выступает, конечно же, деспотическая азиатская Россия - извечный враг европейской демократической Беларуси. Один из главных тезисов Тараса - ни с кем другим русские не воевали так много и кровопролитно как с белорусами. Стоп, но ведь конфликты же обозначены как российско-польские? А где же Польша? А вот мнение А.Тараса о ней: "Все представители польской интеллигенции, занятые подрывной работой против моей страны, совершенно одинаковы. Линия поведения всякого национально сознательного беларуса должна быть следующей: никакого сотрудничества с поляками в Польше, никаких уступок польскому движению в Беларуси (пресловутые "Союзы поляков" объединяют 30 тысяч самых активных наших врагов)". Очень красноречиво: с одной стороны, подлинным противником России в многочисленных войнах с Польшей были, якобы, не поляки, а скрывавшиеся за этим именем белорусы. Но и сама Польша, при этом - не менее опасный онтологический враг - одна надежда на Атлантический договор, в котором, видимо, польско-белорусский конфликт переведут в управляемую форму, подобно греко-турецкому. Собственно, ни для чего другого наследие польско-литовской культуры белорусским националистам и не нужно - кроме как объявить его "белорусским", вычленив при этом агрессивную антирусскую составляющую. Позитивное содержание католической культуры Литвы и Беларуси, будь то литература, музыка, праздничные обычаи, кухня и т.д. - не имеет для националистов никакой ценности. Но ведь и других врагов России, кроме поляков, в истории Белой Руси отыскать невозможно. Значит, чисто для антирусских военно-пропагандистских целей, они сгодятся в белорусы. Ну, а на каких позитивных ценностях строить народную жизнь, не является никакой проблемой. Это хорошо известно в Брюсселе, достаточно лишь применять рецепты общечеловеческой массовой культуры в белорусской ситуации. Но сначала - нужно загородиться от разлагающего влияния азиатской Московии. Костёлы и замки, столь нелюбимые читателями "Регнума", отнюдь не являются цитаделями "синдиката Тараса" (в традиционной католической среде эти идеи мало востребованы), но последний ловко выдаёт их за таковые, пользуясь приёмами, разработанными ещё Котом в сапогах на службе у маркиза Карабаса.

Здесь проходит грань, непримиримо разделяющая лiцьвiнау-общебелорусов - явных или скрытых язычников и латинофобов, и литвинов-католиков, к которым принадлежит и автор этих строк. С точки зрения последних, угрозу интересам России (и всей исторической Руси) представляет отнюдь не восстановление сети католических приходов и возрождение традиционной католической культуры Беларуси (фактически - католической культуры славянизированной части Литвы).

Этот процесс - объективный, он будет идти независимо от мнений и усилий российских и пророссийских экспертов. Для традиционного меньшинства граждан Беларуси - это возвращение к их собственным корням. Опасность и для России, и для самой Беларуси, и, как видим, даже для Польши представляет утилитарное использование "руин" католической цивилизации для построения в Беларуси синтетической национальной идентичности, основанной на русофобии.

Сейчас, возможно, в границах РБ наблюдается начало очередного цикла колебаний цивилизационного маятника. Хотя будет ли аналогия полной и всеобъемлющей, предсказать невозможно. За последние 1000 лет можно сформулировать некие общие, многократно повторяющиеся, константы взаимоотношений русинов и литвинов:

- литовская ("литвинская", после отделения балтов-литовцев от славянизированных католиков Литвы в конце 19 в.) и русская традиции всегда были очень тесно переплетены, особенно для стороннего наблюдателя, хотя и никогда не сливались полностью. Всегда существовало некое ядро угнетенной миноритарной традиции, которая пережидала в виде своеобразных "спор" даже самую неблагоприятную эпоху, когда успех конкурирующей стороны казался окончательным и бесповоротным.

- символические параметры разделения менялись от эпохи к эпохе.например, линия раздела "язычник-христианин" сменилась линией "католик-православный", аналогичные изменения происходили и со второстепенными символами.

- любое одностороннее провозглашение того или иного набора символов в качестве критерия раздела наталкивается на массу исключений из правил, оговорок и парадоксов, которые сильно осложняют ориентацию в координатах "своё-чужое".

- Полное слияние двух традиций (то есть победа над ними обеими некоей интегральной белорусской традиции, интегрировавшей часть элементов из обеих символических систем, отбросив большинство культурных кодов опять же, обеих) вряд ли возможно. Угроза такой победы, скорее, приведёт к парадоксальному сотрудничеству против неё, как это видно на примере Литовской Республики, где польское и русское меньшинство сотрудничают, как минимум ситуационно, против общей угрозы ассимиляции литовцами. Не исключено, что и в Беларуси через некоторое время возникнут предпосылки для такого парадоксального союза, в защиту как католической "литвинской", так и православной западнорусской самобытностей, от диктата инфильтрующихся во властную систему "адраджэнцау" - криптоязычников и криптонацистов, для внешнего же мира позиционирующих себя как либерально-демократических "общечеловеков".

Будущее же, как всегда, предвидеть невозможно. Кому отдаст свои предпочтения скрытный и осторожный белорусский обыватель, боящийся рациональных обоснований и документальных свидетельств как огня, но и прибегающей к пафосной риторике лишь для того, чтобы скрыть свои интересы, предсказать очень трудно. Удастся ли националистам, как "сьвядомым беларусам", так и "лiцьвiнам", лавируя между православной и католической традициями, добиться окончательного разгрома и упразднения обеих, или этим последним удастся сохранить себя? И как они, в таком случае, будут строить отношения между собой? Возможно ли вообще мирное сосуществование православной и католической традиций в рамках одного государства после столь печального опыта Югославии?

Один из возможных ответов - сохранение тех терминов (и их подлинных значений) для обозначения двух основных групп населения Беларуси, которые оставили наиболее яркий след в истории на протяжении многих столетий. Настоящий белорус, исконное большинство граждан РБ - это православный, наследник традиций Киевской Руси, постоянный соперник литвина, своего "брата-врага", освобожденный от иноземного гнета с присоединением Белой Руси к Российской империи, а от гнёта социального - манифестом царя Александра 1861 г.. К началу Первой мировой белорус - законный частный собственник большинства земель в стране, самостоятельно их же и обрабатывающий. Литвин же, автохтонное меньшинство в РБ - это потомок язычников-балтов Верхнего Понеманья, крещенных в католичество в 1387 г. и позже полонизированных, разделивших со своими единоверными панами горечь утраты государственности и потерю привилегированного статуса в конце 18 в., поднявших голову после революции, сытых и довольных в межвоенной Польше. И разделивший со своим "братом-врагом", православным белорусом, ужасы нацистских карательных операций, унижение коллективизации - повторного издания крепостничества, разрушение и поругание храмов, относительную брежневскую сытость, тщетные надежды "перестройки", лихие 90-е, и тягостную "стабильность" последних 10-15 лет.Избежавший, как хочется верить, соблазна межконфессиональной распри, и вместе с братом-русином, конкурентом (но уже не врагом?), живущий в государстве, открытом на обе стороны. Ориентированном скорее на Россию и на историческую Русь, но помнящим и о своем прошлом в ВКЛ и Речи Посполитой. Многочисленные смешанные браки, дружеские и рабочие связи, надеюсь, должны послужить дополнительными скрепами этой конструкции, - хрупкой, как, впрочем, и всё живое. How fragile we are...

Алесь Белый