Пряжка в зверином стиле. Как реставратор Ладкин спасал свой музей
Двумя улицами ниже еще грохотали городские бои, над зданием летали снаряды, а на пепелище Мариупольского краеведческого музея уже копался невысокий, щуплый человек в очках. Укрываясь в подвале своего дома, потом уходя дворами от украинских солдат, рискуя быть застреленным в спину, и уже оказавшись в относительной безопасности, реставратор Андрей Ладкин не переставая думал о работе. Музей для него — как родное дитя, работает тут с 1995 года, большинство экспонатов прошли через его руки, и о них он переживал больше, чем о себе.
Вообще, на тихой Георгиевской улице, где сохранилась историческая застройка, музейных зданий три: отдел народного быта, художественный музей и главное, трехэтажное здание краеведческого. Теперь это черные, выжженные стены, целой осталась только библиотека и кусок подвала, где хранилась часть фондов. Сюда Ладкин и пришел в первый раз 10 апреля, как только появилась такая возможность.
«За углом была антикварная лавка, ее разграбили. А в музее народного быта двери были настежь, но в основном всё целое и на месте. Что-то небольшое, что я мог унести, упаковал и утянул. Три часа ушло на всё. Что не мог — спрятал под подиум. Сундук, ткацкий станок, ткани. Сделал так, чтобы люди зашли и увидели, что ничего нет. За художественный музей я не переживал, там были только копии, картины Куинджи, Айвазовского и Дубовского, которые оставались в подвале, директор с мужем унесли домой. А самое ценное было в краеведческом музее», — рассказывает Андрей Степанович, постановивший вести экскурсию «по порядку».
Здесь в буквальном смысле место с историей. В основу экспозиции легли экспонаты основанного ещё в 1893 году историко-церковно-археологического музея при Мариупольской Александровской гимназии, а нынешний открыт в 1920 году и до пятидесятых был главным в области. С тех дореволюционных времен в Мариуполе хранился уникальный 800-летний Лиможский крест, вероятно привезенный греками из Крыма, старинные книги, жалованная грамота Екатерины II, куча археологических предметов, в том числе в скифском зверином стиле.
Музей пережил немецкую оккупацию Второй мировой войны, но не пережил тех, кто называл себя «защитниками». Соседи говорят, что крепкое здание с кирпичными стенами заняли украинские солдаты, после ухода которых оно и запылало. Серьезных повреждений от артиллерии в нём нет — в одну стену угодила ракета «Града» и бронебойный снаряд, пробив дыры. Но место, откуда начался пожар, хорошо видно. Как и вскрытые сейфы в директорском кабинете, как и недостающие вещи.
«Грамота императрицы, подтверждающая права греков на эту территорию, явно украдена. Если бы сгорела, то на этом месте осталось бы что-то от кустодии, это такой футлярчик серебряный, и в нём оттиск сургучной печати. Был бы расплавленный металл хотя бы. Для Мариуполя это знаковая вещь. Точно так же у нас было Евангелие на немецком языке в переводе Мартина Лютера, 30-е года XVIII века, в кожаном переплете, очень редкое. Если бы сгорело — металлические накладки бы остались, а их нет на том месте. Поэтому делаем вывод, что перед пожаром утянули», — грустит Ладкин.
С апреля до сентября он вручную пересеял здесь всю горелую штукатурку, битое стекло и прочий мусор, извлекая из этой массы то, что уцелело или хотя бы подлежало восстановлению. Говорит, что посторонний человек, глядя на пожарище, вряд ли понял бы, где искать. А музейщик точно знал, где какие витрины стояли и в каком месте нужно копать. Так восстала из пепла бронзовая скифская пряжка с головой лося, ставшая символом музея, ворварки, наконечники стрел, керамика.
Реставратор (теперь ставший хранителем фондов) показывает пустое пространство на месте рухнувших второго и третьего этажей. Удивительно, но горшки в возрасте 4–5 тысяч лет, стоявшие в стеклянных шкафах, остались целы после падения. Уцелела и гордость коллекции — жетоны акционерного общества «Русский Провиданс в Мариуполе», заложившего здесь чугунолитейное производство, будущий завод им. Ильича. По цене, может, и недорогие, но для истории города вещь бесценная.
От «Русского Провиданса» здесь же стоит обгоревший и рыжий от ржавчины заводской гудок на больших колесах. Его, как и ряд других тяжелых предметов, Андрей Степанович на себе вытащить не смог, ждет помощников. Единственное, что получилось, — перекантовать во двор, к потрескавшимся каменным бабам, здоровенную морскую мину. В центре бывшего зала, посвященного Великой Отечественной войне, застыл миномет — как и пушки во дворе, он снова оказался в том же пейзаже, что и 80 лет назад.
А в дальнем углу бесформенная груда обломков из ракушняка. Ладкин складывает их, вертя в руках: вот ухо, вот шлем. Была чудесная половецкая скульптура, может быть, удастся восстановить. Многое превратилось в такие же вот обломки. Но тщательно собрано, и на столах в целой «художке» ждут своего часа разложенные по фрагментам глиняные сосуды, металлопластика, кость. Всё нужно почистить, привести в порядок, восстановить.
Где-то в подвале могут быть еще монеты, провалившиеся сквозь щели в полу. Уцелел красивенный четырехстворчатый складень, который хранитель бережно раскладывает на показ на подоконнике. Есть робкая надежда на то, что и остатки Лиможского креста с пострадавшими эмалями можно будет положить на новую деревянную основу. Будет, конечно, уже не то, новодел. Но всё равно, со своей историей, с драмой, которой не может быть у обычной копии.
Хотя это дело будущего.
«Пока у нас одна задача — провести инвентаризацию, собрать всё, что сохранилось, составить списки, подать все документы, куда необходимо. Когда восстановят здание музея — записывать с ноля фонды, вести учет предметов. Пока здание не ремонтируется, но до конца года его могут очистить и начать ремонт. Так что мы храним оставшееся в помещении художественного музея, там сделали окна и крышу, отопление, так что зиму переживем», — говорит Ладкин. Он уверен: музею — быть. Пусть не таким, как раньше, но всё равно, труд всей его жизни не пропал. И он сам сделал всё, чтобы это получилось.
«Вы понимаете, что Вы герой?» — спрашиваю я Андрея Степановича на обратном пути, и тот смущенно отмахивается. Да, можно было бы отсидеться в безопасности и потом просто прийти на работу, когда кто-то другой примет какие-то решения. Только никого другого не было. «Я большую часть жизни проработал в музее, он наш дом родной практически. А если человек занимается любимой работой, то перестает воспринимать ее как тяжелую обязанность, что-то вынужденное, когда не хочется утром вставать и туда идти. Да я и с предметами работать люблю, мне с ними проще, чем с людьми. От человека не знаешь, чего ждать, а тут посмотрел — и всё ясно, что с этим делать», — говорит он на прощание, улыбаясь.
И в этой улыбке, как в зеркале, совершенно точно видно: пускай на улице Георгиевской пока стоит черная, обугленная коробка, пусть многое погибло в огне безвозвратно, но музей жив. Потому что музей — это не вещи, а люди, по-настоящему ему преданные. А вещи приложатся.
При поддержке Института развития интернета (АНО «ИРИ»)