Запрещали ли в Российской империи белорусскую «мову»?
Один из лидеров белорусской оппозиции Павел Латушко в своём недавнем выступлении заявил, что нахождение Белоруссии в составе Российской империи оказало мощное негативное воздействие на национальное самосознание белорусов. Якобы за это время было несколько волн уничтожения национальных белорусских элит. Ещё недавно нынешний оппозиционер был министром культуры при Лукашенко, и, возможно, именно с его подачи в лексиконе президента Белоруссии появился оборот «ходили под плётками» применительно к жизни белорусов в имперский период.
Желая демонизировать Российскую империю, Латушко и другие самостийники (как в оппозиции, так и во власти) продвигают миф о том, что в царской России будто бы запрещали белорусскую мову. Дескать, при царизме давилось всё белорусское. Однако в реальности русские императоры никакой борьбы с мовой не вели.
Во-первых, белорусское наречие русского языка были официально признанно имперскими властями. В ходе переписи населения 1897 года субэтническая принадлежность белорусов определялась по родному наречию.
Во-вторых, белорусское языковое наследие изучалось в Российской империи лингвистами, фольклористами и историками. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (самая известная универсальная энциклопедия дореволюционной России) в статье «Россия в этнографическом отношении» следующим образом определял место белорусского наречия в общерусском культурном поле: «Русский язык делится на три главных наречия: а) великорусское, б) малорусское и в) белорусское… Белорусское наречие занимает из всех наречий русского языка наименьшую площадь, определяемую губерниями Могилёвской и Минской, большей, сев. частью Гродненской, частью Виленской (кроме сев.-зап. угла), Витебской (исключая три западных уезда, где латыши), зап. частью Смоленской и небольшой частью Черниговской… Белорусский язык был официальным языком Зап. Руси в XIV–XVI вв.».
В-третьих, в годы «кровавого царизма» были изданы следующие литературные произведения на белорусском наречии: «Сялянка» (1846 г., Вильно), «Гапон» (1855 г., Минск), «Вечарніцы» (1855 г., Минск), «Цікавішся? Прачытай!» (1856 г., Минск), «Дудар беларускі, або Усяго патроху» (1857 г., Минск), «Люцынка, або Шведы на Літве» (1861 г., Вильно). И это, разумеется, далеко не полный список.
В целом литература на белорусском наречии не отличалась художественными изысками и предназначалась для крайне невзыскательной публики. Это были примитивные сочинения о жизни нижних слоёв общества. Зачастую они носили подражательный характер.
Русские императоры, которых так не любят змагары, весьма благосклонно относились к белорусскому наречию. В 1858 г. во время визита Александра ІІ в Вильну ему было преподнесено белорусское стихотворение Винцеся Коротынского «Найяснейшаму яго міласці гаспадару імператару Аляксандру Мікалаевічу песня з паклонам ад літоўска-русінскай мужыцкай грамады».
Само собой, ни о каком запрете сверху белорусского наречия не могло быть и речи. В справочнике А. А. Никольского «Справочный указатель книг, брошюр, газет и журналов, арест на которые утвержден судебными установлениями по 1 января 1912 г.» перечислены конфискованные и изъятые из продажи по решению суда периодические издания с 1905 по 1912 год. Конфискации подвергались отдельные номера литовских изданий — 19 случаев. При этом в 1913 г. на литовском языке выходило 28 периодических изданий (газет и журналов). На малороссийское наречие приходилось 14 случаев арестов отдельных номеров периодических изданий. В 1913 г. в пределах Российской империи издавалось 17 изданий на малороссийском наречии. Показательно, что в справочник не попало ни одно издание на белорусском наречии, которых к 1913 г. было зарегистрировано всего три: два журнала и газета.
При том, что печатать книги на белорусском наречии царское правительство разрешало, эта продукция не пользовалась популярностью у народа. Приведём данные из советского сборника «Народное хозяйство СССР в 1958 году». В 1913 г. был издан в среднем один экземпляр книги на 45 малороссов (украинцев), 29 казахов, 23 узбека, 12 чувашей, 6 армян, 4 грузина, 2 татарина. И один экземпляр книги на 1692 (!) белоруса. Это говорит о том, что при полной свободе книгопечатания у белорусов не было желания писать и читать на мове, в отличие от остальных народов. Грамотные люди в Белоруссии отдавали предпочтение русскому литературному языку.
Кстати, в классической русской литературе очень часто встречаются слова из белорусского наречия. Навскидку приведём стихотворение Сергея Есенина «Исповедь хулигана»:
А ты, любимый, Верный пегий пёс?! От старости ты стал визглив и слеп И бродишь по двору, влача обвисший хвост, Забыв чутьём, где двери и где хлев. О, как мне дороги все те проказы, Когда, у матери стянув краюху хлеба, Кусали мы с тобой её по разу, Ни капельки друг другом не погребав.
Едва ли каждый житель Великороссии знает глагол «погребовать». Меж тем в белмове это литературная норма: «пагрэбаваць» — побрезговать.
И ещё пару примеров:
«Но так как мне эти трагедии наскучили вельми, — и заметьте, я говорю серьёзно, хоть и употребляю славянские выражения…» (Ф. М. Достоевский «Бесы»). «Вельми» — очень.
«Вчера только вписал я мои нотатки о моих скорбях и недовольствах…» (Н. С. Лесков «Соборяне»). «Нотатки» — заметки.
Это говорит о том, что белорусское и русское соотносятся как часть и целое. Если «белорусские» слова употребляются орловским дворянином и рязанским мужиком, то это не только белорусская, но и общерусская лексика.
Вельми показателен в этом плане «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля, где огромное количество белорусских (и малорусских) диалектизмов.
Возьмём самое известное белорусское слово — «сябар» (друг). У Даля мы читаем: «Сябер, сябр м. стар. ряз. и другие. сябор, сябрук зап. сябра м. пск. новг. шабёр, шабра, оренб. сиб. татар. сосед; || односум, товарищ; артельщик, пайщик, соучастник; || знакомый, приятель». То есть «сябром» (а в Новгороде и Пскове — «шабром») называли друга не только на западе, но и на востоке Руси.
Итак, белорусское наречие русского языка не рассматривалось властями Российской империи как нечто враждебное. Оно было органичной частью общерусской языковой стихии. Белорусских самостийников, пытавшихся использовать мову как политический инструмент, имперское правительство попросту не замечало по причине их крайней малочисленности. Если украинские сепаратисты представляли некоторую политическую опасность для империи (по этой причине понадобился Эмский указ), то белорусское самостийное движение до 1917 года находилось в зачаточном состоянии, а потому ограничительные меры для творчества на белорусском наречии были излишни. Впрочем, несмотря на полную свободу развития, дореволюционная белорусская литература так и не поднялась выше примитивных сочинений, в основном юмористического и публицистического характера.