Треблинка. Неизвестные документы

Книга состоит из трех частей: исследования, переводы воспоминаний бежавших узников и документы, в течение десятилетий лежавшие в Государственном архиве Российской Федерации и впервые вводящиеся в научный оборот в полном объеме. Ниже мы публикуем в электронном виде вводную статью, которая подробно рассказывает о том, каким образом советские военные расследовали немецкие преступления в треблинских лагерях. Далее приводятся выдержки из протоколов допросов как сбежавших евреев, так и поляков — живших рядом, работавших в лагере смерти Треблинка или бывших заключенными трудового лагеря.

Вниманию читателей предлагается комплекс документов, связанных с проводимым советскими органами расследованием нацистских преступлений в треблинских лагерях. Прежде всего необходимо обратить внимание на контекст появления этих источников. Одним из итогов успешного развития операции «Багратион» стало начало освобождения территории Польши, в том числе и тех районов, где находились лагеря смерти. 21 июля 1944 г. был сформирован Польский Комитет национального освобождения (ПКНО), который стал польским правительством, альтернативным тому, что находилось в этот момент в Лондоне. Политические, военные и организационные усилия, обеспечивающие союз Польши и СССР, требовали и определенной символической подпорки. А потому среди прочего стала активно использоваться тема общей трагедии — польский и советский народы как жертвы нацистского геноцида.

23 июля Красная армия завершила освобождение города Люблин, а вместе с ним и одноименного концентрационного лагеря СС, больше известного как Майданек. За годы существования через него прошли не менее 150 тыс. человек, из них 80 тыс. были убиты. На момент прихода советских войск там оставалось чуть более 1 тыс. заключенных, которых нацисты не успели эвакуировать. Равным образом и инфраструктура лагеря не была разрушена полностью — сохранились отдельные документы, печи крематория, газовые камеры, бараки и прочие постройки. А также множество трупов, разбросанные человеческие кости, вместо земли — смесь песка, пыли и пепла от сожженных тел. Увиденное настолько шокировало советское командование и простых солдат, что было принято решение: предать Майданеку максимально возможную огласку. Поскольку к лету 1944 г. состав заключенных носил интернациональный характер, причем значительную часть составляли поляки, то история лагеря прекрасно вписывалась в прагматику официальной пропаганды: освободительная роль Красной армии; борьба против фашизма, стремящегося уничтожить все народы Европы; братство советского и польского народов, ставших жертвами нацистской политики уничтожения. Уже в начале августа район лагеря посетили журналисты, а в десятых числах в центральных и фронтовых газетах стали появляться развернутые репортажи. 18 августа состоялось первое заседание польско-советской чрезвычайной комиссии по расследованию немецких злодеяний в Майданеке в Люблине. За десять дней ее члены опросили ряд свидетелей, под ее эгидой производились выборочные эксгумации. 27−28 августа была проведена международная пресс-конференция, а в сентябре опубликовано специальное коммюнике, подводящее итог расследованию [1].

Именно на фоне этих действий, превративших Майданек в один из символов нацистских преступлений в глазах жителей СССР, разворачивалась работа по предварительному расследованию происходившего в других лагерях смерти — Собиборе и Треблинке. Изучение событий в первом из них (вернее, на территории, где он находился еще год назад) началось в конце июля 1944 г., а уже 25 августа замначальника Главного политического управления РККА И. В. Шикин направил на имя председателя Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию и установлению злодеяний немецко-фашистских захватчиков (ЧГК) Н. М. Шверника письмо, в котором говорил о массовом уничтожении евреев и предлагал членам комиссии подключиться к расследованию. Однако, к сожалению, дело осталось без движения.

С Треблинкой ситуация разворачивалась более сложно. Если лагерь смерти был полностью уничтожен к середине ноября 1943 г., то определенная часть построек трудового лагеря сохранилась. Красная армия пришла сюда в середине августа. Нельзя сказать, что к тому времени о Треблинке ничего не было известно: о происходившем периодически писало польское подполье, оттуда сведения попадали и в союзническую печать. Например, в апреле 1943 г. на страницах «Правды» появилась статья Н. Сергеевой, которая была посвящена истребительской политике против славянских народов — и поляков в частности. Среди прочего в материале говорилось про два лагеря: концентрационный лагерь для поляков Треблинка А и Центральный дом смерти — Треблинка Б, где людей (без детализации этничности) уничтожали в камерах якобы с помощью пара. Описывая подробно процесс, автор завершила рассказ следующими словами: «Так совершаются повседневно, планомерно, с заранее обдуманным намерением, в полном соответствии с людоедскими теориями об истреблении славянских народов злодеяния, от которых волосы становятся дыбом на голове» [2]. Спустя несколько дней в этой же газете появилась статья А. Паукер, которая доказывала, что гитлеровцы ставят целью сокращение численности всех оккупированных народов. В качестве примеров она приводила лагеря Майданек, Освенцим и Треблинку, причем относительно последнего писала, что в день там убивают до 10 тыс. человек [3].

Расследование в районе Треблинки началось в середине августа 1944 г. Изначально им занимались органы военной прокуратуры 65-й армии. Одной из первых была допрошена местная жительница Марьяна Кобус (15 августа) [4], свидетельские показания ряда других свидетелей датированы более поздними числами. 22−23 августа были проведены частичные эксгумации убитых узников трудового лагеря Треблинка. Результаты обобщили в соответствующем акте (публикуется в настоящем издании). Обратим внимание, что уже тогда открылись не только жестокость нацистов по отношению к заключенным трудового лагеря, но и беспрецедентный характер лагеря смерти — отмечалось, что его жертвами были в основном евреи: «Треблинский лагерь № 2 — это огромный комбинат смерти. Со всех оккупированных немцами стран Европы сюда привозили на сожжение все еврейское население и многих «неугодных» людей других национальностей». Общее количество жертв оценивалось примерно в 3 млн человек, что восходило к преувеличенным подсчетам бежавших узников. Комиссия делала вывод о государственном характере преступлений и необходимости привлечь к нему внимание как советского правительства, так и ПКНО [5].

Обратим внимание, что уже к 15 августа в распоряжении советских политических органов имелся перевод ранее обнаруженных воспоминаний Янкеля Верника, которые распространялись польским подпольем и весьма подробно рассказывали о том, чем являлась Треблинка. 29 августа начальник политуправления 1-го Белорусского фронта генерал Галаджев направил на имя начальника Главного политического управления РККА А. С. Щербакова докладную записку (зарегистрирована 2 сентября). В ней он сообщал о расследовании относительно лагеря Треблинка, где были уничтожены, по имевшимся данным, 3 млн человек — «поляков, евреев, французов, болгар и других национальностей» [6]. К письму прикладывался перевод брошюры Я. Верника.

В эти дни по линии политуправления были организованы визиты журналистов. В частности, по его итогам военный корреспондент В. С. Гроссман подготовил очерк «Треблинский ад», воспроизводящий многие сведения выживших узников (19 октября его фактически итоговая версия была послана на согласование в ЧГК) [7]. Среди других был корреспондент газеты «За Родину» майор Д. И. Новоплянский, который по итогам двух поездок составил 9 сентября докладную записку на имя начальника политуправления 70-й армии, в которой обращал внимание на то, что среди убитых евреев были граждане США и Великобритании. Тем самым была найдена та точка, которая позволила бы вписать историю Треблинки в контекст идеологической составляющей советской внешней политики.

Параллельно к расследованию попытались подключиться и члены упомянутой выше польско-советской комиссии. В настоящем издании публикуется протокол предварительного следствия и ознакомления, подписанный ее ответственным секретарем П. Соболевским, членом ПКНО и бывшим узником Треблинки М. Ходзько, а также представителем Военного совета 2-го Белорусского фронта Г. Е. Леваковым. В нем — наверное, по аналогии с Майданеком — еврейская тематика оттеснялась на второй план, а потому лагерь смерти преподносился как место уничтожения граждан разных стран (что фактически не противоречило реальности, но не объясняло причину, почему именно эти граждане были умерщвлены здесь) [8]. Однако деятельность этой комиссии, видимо, была признана недостаточно удачной, а потому в дальнейшем — как в случае с Треблинкой, так и с другими лагерями — советская сторона решила сосредоточивать усилия по расследованию в своих руках.

К двадцатым числам сентября относится большая часть обнаруженных и публикуемых нами протоколов допросов (организованы силами военной прокуратуры), что свидетельствует об очередном витке расследования. Выжившие подробно говорили об уничтожении евреев, и даже поляки, бывшие узники трудового лагеря, упоминали, что именно к евреям нацисты относились хуже всего. В итоге не будет преувеличением сказать, что к концу месяца из всех стран-союзников именно в СССР лучше всего знали о том, что из себя представляли оба треблинских лагеря. Собранный комплекс источников изобилует подробностями, которые могли бы лечь в основу международной информационной кампании, однако, к сожалению, все это не оказалось востребованным.

Непосредственно расследование нацистских преступлений находилось в ведении ЧГК. Еще 15 сентября упоминавшийся выше И. В. Шикин направил Н. М. Швернику копию акта о массовых зверствах в Треблинке. В сопроводительном письме высказывалась мысль, что этот лагерь по своим масштабам не уступает Майданеку [9]. Спустя неделю, 22 сентября, уже А. С. Щербаков переслал Н. М. Швернику копию письма Д. И. Новоплянского. Если Майданек не произвел желаемого международного впечатления, а убийство евреев в Собиборе не вызвало интереса, то вполне логичной оказалась попытка политических работников обратить внимание на граждан Великобритании и США. Отметим, что днем ранее начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) Г. Александров переслал в ЧГК материалы по Треблинке, созданные в штабе 1-го Белорусского фронта, и передал просьбу А. С. Щербакова начать расследование по этой теме [10]. Впрочем, к тому времени председатель ЧГК точно должен был быть в курсе событий: еще 9 сентября заместитель ответственного редактора «Красной Звезды» А. Карпов направлял ему публицистическую статью и ряд материалов [11].

В начале октября следователи военной прокуратуры в присутствии членов ЧГК записали подробные свидетельские показания тех бывших узников, кто был готов свидетельствовать на тему гибели британских и американских граждан. 13 октября собранные показания, протоколы и проект сообщения ЧГК на эту тему были направлены зампреду СНК СССР А. Я. Вышинскому. В сопроводительном письме ответственный секретарь ЧГК П. Богоявленский также обращал внимание, что «бывшие заключенные немецких лагерей — евреи, случайно спасшиеся от смерти, находятся в ужасных условиях. Им не оказывается никакой помощи. Они не имеют жилья, хлеба и работы» [12].

Именно эти материалы легли в основу проекта сообщения ЧГК «Об умерщвлении немцами в Треблинском концентрационном лагере № 2 в Польше граждан Соединенных Штатов Америки, Великобритании, СССР, Польши, Франции, Чехословакии, Болгарии и других стран», подготовленного к концу ноября. Сам характер названия отражает попытку представить Треблинку в качестве общеевропейской трагедии, а содержательно акцент был сделан на гражданах из США и Великобритании. Впрочем, их этническое происхождение не замалчивалось. 1 декабря этот проект был направлен на согласование в Народный комиссариат иностранных дел [13]. Однако публикация так и не состоялась.

Публикуемые далее документы были обнаружены в фондах Государственного архива Российской Федерации — фонде Р-7021 (Чрезвычайная государственная комиссия) и фонде 7445 (материалы Нюрнбергского процесса). Тот факт, что часть оригиналов свидетельских показаний узников обоих лагерей отложилась в последнем фонде, указывает, что их планировали использовать во время Нюрнбергского процесса. Им даже был присвоен номер нюрнбергского документа «СССР-436», который проставлен на обложке дела, но на процессе эти материалы так и не были использованы. Свидетельские показания, посвященные судьбам британских и американских евреев, выделены в отдельное дело, что также позволяет предположить особое отношение к этой теме со стороны сотрудников ЧГК. Частично эти материалы цитировались предыдущими исследователями, однако в полном виде публикуются впервые.

Материалы разбиты на три тематические группы. В первую включены те показания, которые относятся к трудовому лагерю, во вторую — к лагерю смерти, в третью — акты эксгумации, а также документы, отражающие то, как следственные органы или связанные с ними лица концептуализировали собранные данные. Материалы выстроены в хронологическом порядке, однако в первой и второй частях — с учетом хронологии сообщаемых сведений (идет ли речь о первых днях существования лагеря, его уничтожении и пр.). Все документы созданы на русском языке. Оригиналы протоколов допросов подписаны допрашиваемым на каждой странице.

Материалы публикуются с сохранением стилистики, но с исправлением очевидных орфографических и пунктуационных ошибок, а также опечаток. Некорректное написание фамилий или географических наименований отмечено в примечаниях. Встречающееся во всех документах написание вахманов как «вахтманы» исправлено без оговорок. В протоколах допросов наименование Треблинки как «Тремблинки» исправлялось с оговорками в примечаниях. Заголовки даны публикаторами. При публикации показаний биографическая информация допрашиваемых, представленная во вводных абзацах документов, передана в подзаголовке. В квадратных скобках — […] — даны расшифровки сокращений или очевидные пропуски, случаи неразборчивого написания обозначены как <нрзб> (в некоторые случаях публикаторы представляют свою версию прочтения). Оригинальные подписи свидетелей / заявителей / представителей следственных органов обозначаются — /подпись/.

Документы были выявлены К. А. Пахалюком и С. В. Романовым, подготовлены к публикации ими при участии Л. А. Терушкина и Н. В. Хрипушина. Комментарии и примечания К. А. Пахалюка, С. В. Романова, Д. В. Шполянского и В. И. Петраковой. Вводный текст К. А. Пахалюка при участии С. В. Романова. Выражаем особую благодарность Ю. А. Веселову за помощь в сверке набора протоколов допросов.

Из протокола допроса старшего железнодорожного рабочего Люциана Пухавы об условиях содержания в трудовом лагере Треблинка и об эпидемии тифа в декабре 1943 г. Деревня Вулька-Дольна, 24 сентября 1944 г.

<…>

С 6 июня 1942 года до 15 мая 1943 года я работал в качестве старшего рабочего на железнодорожной ветке станция Треблинка — лагерь Треблинка. Протяженность железнодорожного полотна на этом участке составляла 5 километров. В мои функции входила работа по ремонту линии и погрузке в вагоны желез песка из карьера, который разрабатывался у территории Треблинского лагеря № 1, так называемого рабочего лагеря. За время моей работы на железной дороге ежесуточно в лагерь поступало от одного до 4 эшелонов. Однако один-два эшелона поступали в редких случаях, как правило — 3−4. Все, почти только с редким исключением, эшелоны состояли из 60 вагонов.

На вагонах мелом всегда было написано количество людей, находившихся в них. Это количество колебалось в пределах 150−2<нрзб>. Вагоны прибывали из различных стран Европы. Я хорошо помню, что привозили сотни и тысячи людей еврейской национальности из городов Польши, Франции, Бельгии, Болгарии, Румынии, Югославии и оккупированных городов России. Легко было узнать, откуда прибывали вагоны, по следующим признакам: люди бросали через окна свои документы, фотокарточки, деньги.

<…>

14 мая 1943 года я был уволен с работы и переведен на положение заключенного в лагерь № 1. Непосредственной причиной моего перевода в лагерь была передача хлеба заключенным, работающим на ремонте железнодорожного полотна. Кроме того, я передавал от них письма семьям. Это стало известно немцам, после чего последовал перевод. Меня использовали на различных черных работах: переноска стройматериалов, рубка дров и тому подобное.

Режим был таков. Вставали в 5 часов утра, работали с 6 до 12 часов, затем обеденный перерыв. С 13:00 до 21:00 продолжались работы. Очень часто работа не прекращалась и ночью. В день давали всего 150 грамм[ов] хлеба. На завтрак — суп из воды и одной-двух неочищенных картошек. На обед тот же суп, только с той разницей, что, если дохла лошадь, нам давали мясо. На ужин давали кофе. Людей избивали по любому случаю. Мне один немец выбил два зуба! Однажды дали 25 ударов палкой. Немцы и вахманы чинили в лагере страшный произвол. Избиению и издевательствам подвергались и евреи, и поляки. Каждый день расстреливали заключенных. Если удавалось немцам и вахманам задержать бежавших из лагеря — расстреливали задержанных, если же не удавалось — десятки других ни в чем не повинных людей.

<…>

Из лагеря меня освободили 20 декабря 1943 года.

Из показаний узника Казимира Скаржинского об утилизации пепла сожженных трупов в лагере смерти Треблинка. Деревня Вулька-Окронглик, [август 1944 г.] (65 лет, поляк, крестьянин, житель деревни Вулька-Окронглик)

В порядке принудительного труда я привлекался к работам в лагере. На своей телеге я возил золу от печей, где жгли людей. Зола эта, по рассказам заключенных евреев, подвозилась от печей к ограде лагеря на вагонах и здесь сбрасывалась. Крестьяне, в числе которых был и я, развозили и разбрасывали золу по шоссейной дороге. Мы знали, что этот пепел от трупов. Об этом говорили 12−15-летние мальчики, которые сбрасывали пепел. Евреи, заключенные в лагере, говорили, что плотно запирали заключенных в герметические камеры по много сот людей и выкачиванием воздуха душили их.

Крик, плач, стоны убиваемых были слышны на 2−3 километра. Жители Вулька порой не выдерживали и бежали из деревни. Я в течение года, с апреля 1943 года по май 1944 года, возил и разбрасывал золу. Лагерь был закрыт в сентябре 1943 года. Но для того, чтобы скрыть следы преступления, почти целый год, до мая 1944 года, я возил и разбрасывал по шоссе горы шлака и пепла от сожженных людей. Зола бросалась на мощеное шоссе, соединяющее лагеря № 1 и № 2 (3 километра). Затем железными катками перемалывали и накатывали. Крупные куски шлака, где были заметны человеческие кости, зарывали в землю. Попадали[сь] золотые зубы, золотые доллары, монеты царской чеканки, бриллианты, которые вахманы, разгребая пепел, добывали себе. Я видел, как восемь-девять поездов, набитых людьми, прибывали в Треблинку ежедневно. Поезда так шли около года. Люди плакали, рвали деньги и другие вещи и бросали в окна теплушек. На вагонах мелом было написано 108−120−150 —число людей, находящихся в вагоне. Летом 1943 года из вагонов выбежали люди. Охрана расстреляла многих — из одного поезда 51 человека, из другого — 49. Это были мужчины, женщины и четверо детей 4−6 лет. Эти жертвы были похоронены около Вульки.

Из протокола допроса свидетеля Хени Трач (польской еврейки) о положении евреев в трудовом лагере Треблинке и массовом расстреле 23 июля 1944 г. Деревня Косув-Ляцки, 21 сентября 1944 г.

<…>

В рабочем лагере Треблинка я пробыла до 23 июля 1944 г[ода]. Когда Красная армия стала подходить к Треблинке, немцы решили уничтожить всех евреев — мужчин, женщин и детей, находившихся в рабочем лагере, для чего утром 23 июля 1944 г[ода] нас всех согнали вместе, всего около 570 человек — мужчин, женщин и детей, затем всем велели лечь на землю. После этого заключенных группами по 20−30 человек отводили в лес к ямам, где убивали и бросали трупы в ямы. Я вместе со своими детьми попала в последнюю партию в количестве 32 человек, в эту же партию попал и мой муж. Нам пришлось пролежать на земле до вечера, пока подошла наша очередь. Нам велели подняться с земли и всем положить руки на голову, а мужчинам велели спустить до колен брюки. Это делалось для того, чтобы затруднить побег, если кто-либо вздумает бежать. Таким образом нас подвели к огромной яме, которая почти до верху была заполнена человеческими трупами убитых перед нами людей. Когда нас вели к яме, то сопровождавшие нас вахманы зверски избивали мужчин прикладами винтовок, палками и ногами. Моему мужу, чтоб он не мог бежать, один вахман прикладом пробил голову и разбил бок. Когда нас вели, то я сказала мужу: «Давай бежать, лучше пусть стреляют в спину, чем смотреть, как будут расстреливать». Муж, будучи сильно избитым, бежать не мог, поэтому сказал: «Беги ты одна с детьми». Когда нас подвели к яме и немцы открыли по нам стрельбу, поднялся сильный крик женщин и детей, которые метались из стороны в сторону, ища спасения. Я, воспользовавшись этим, схватила за руки своих детей, дочь 13 лет и сына 8 лет, и бросилась бежать в сторону, в лес. Дети не хотели бежать и с криком «Мы к папе» вырвались у меня из рук и побежали назад. Я же продолжала бежать в лес, так как уже стемнело в это время, то немцы в лес не побежали, а открыли по мне стрельбу и ранили меня в правый бок. В лесу я скрывалась одну ночь, а затем ушла в дер[евню] Малешев, где пряталась у одного крестьянина 7 дней, пока зажила рана, а затем ушла в дер[евню] Олехня, где и скрывалась у одного знакомого до прихода Красной армии. Что случилось с моим мужем и детьми, я ничего не знаю. Предполагаю, что они были убиты.

Из протокола допроса местного Владислава Крука о последних днях трудового лагеря. Деревня Вулька-Дольна, 25 сентября 1944 г.

Как-то в первых числах июля месяца ко мне на дом зашел вахман и потребовал свезти его в соседнюю деревню к девчонкам. Я отказался. Он снова повторил свое требование и нанес мне по лицу удар кулаком. Несмотря на это, я снова повторил отказ.

На третий день за мной зашли два вахмана и забрали в лагерь № 1. В самом лагере мне уже сказали, что являюсь заключенным. Так я расплатился за свое неповиновение. В лагере я пробыл три недели. За это время выполнял различные работы, на станции Малкиня грузили в эшелоны, упаковывали в пачки предметы одежды, гражданской и военной, также другие вещи (на каждой пачке были какие-то таблички), работал на песчаном карьере, рубил лес.

Работа начиналась в 7 часов и заканчивалась в 6−7 вечера. На день давали до 200 грамм хлеба. Утром на завтрак — кофе, в обед — суп из воды с одной-двумя неочищенными картошками, на ужин кофе или снова суп. Я был в последние дни работы лагеря. Среди немцев в связи с приближением частей Красной армии чувствовалась какая-то растерянность. Заключенных избивали, но, по рассказам тех, кто длительное время находился в лагере, меньше, чем прежде. В последних числах июля месяца 1944 года под предлогом пресечения готовящегося вооруженного восстания евреев немцы как-то вечером оцепили еврейский барак, вывели на наших глазах около пятисот евреев на плац и предложили им лечь на землю. Затем по группам приказывали им подниматься и опускать брюки для того, чтобы стеснить их в движениях, и выводили в лес на расстрел. Весь вечер длился расстрел евреев. Рабочим-полякам, в числе которых и я был, приказано было закопать трупы.

Из протокола допроса Гени Марчинякувны (1925 г. р.) о строительстве и функционировании лагеря смерти Треблинка. Деревня Косув-Ляцки, 21 сентября 1944 г.

Вопрос: Каким образом вы поступили на работу в Треблинский 2-й лагерь?

Ответ: В январе месяце 1942 года в связи с заболеванием моей знакомой Розы Шлайновой, работающей в качестве уборщицы в жандармерии, я временно заняла ее место и проработала в жандармерии в течении двух месяцев — до момента ее выздоровления. Примерно в марте месяце я ушла с этой работы. По существующему тогда порядку наниматель рабочей силы при увольнении кого-либо из работников обязан был сообщить об этом бирже труда. Так было и со мной. Жандармерия соответствующим образом уведомила о моем увольнении биржу труда. Последняя зарегистрировала меня как безработную.

В последних числах мая месяца 1942 года меня как-то в дом знакомой Каляты позвала подруга Зося Митовская. Когда я зашла в квартиру Каляты, там в это время уже были Митовская, Калята и оберштурмфюрер из войск СС, как я впоследствии узнала, немец по фамилии Ламперт, по имени Эрвин.

Зося Митовская, зная о том, что я безработная, в присутствии Ламперта предложила поехать вместе с ней на работу в Треблинку. В наш разговор вмешался Ламперт. Он сказал мне тогда, что ему для работы в качестве поварих в Треблинке нужны две женщины. Зарплата, как мы у него узнали, была 250 злотых в месяц. Единственное, что он нам сказал, — это было то, что предстоит ехать на станцию Треблинка и размер оплаты 350 злотых в месяц. В отношении лагеря им не было произнесено ни единого слова. Мы с Митовской дали свое согласие. Я должна совершенно откровенно признаться, что я не была особенно разборчива при выборе места работы по той простой причине, что мне следовало побыстрее устроиться вблизи от Коссува, так как в ином случае, бесспорно, была бы отправлена в Германию. Тем более что однажды меня биржа тогда намеревалась услать в Германию, но на тот раз удалось избежать этой участи. На следующий день после моей первой встречи с Лампертом он приехал на машине в Коссув и увез меня в Треблинку. Это было 28 мая 1942 г[ода]. На машине мы выехали в лес в 3 километрах от деревни Вулька-Окронглик. В то время в лесу стоял один небольшой барак. Второй, значительно больших размеров, строили. Строительством барака и рубкой леса было занято к моменту моего приезда примерно 50 поляков и 150 евреев. На третий день из Венгрува привезли еще 150 евреев. И тогда началось поспешное строительство забора из колючей проволоки. Только с тех пор мне стало известно, что я нахожусь на территории лагеря. Причем следует заметить, что немцы по этому поводу мне ничего не говорили. Узнала я о создании лагеря от одного еврея, который сказал мне, что в этот лагерь будут свозить людей для различных работ.

Строительство лагеря длилось два месяца. В основном на строительстве были заняты евреи. Кроме тех трехсот евреев, о которых я уже говорила, за эти два месяца на автомашинах в лагерь привезли до трехсот евреев — жителей Варшавы и Венгрува. Всех их использовали на различных строительных работах в лагере. Первый из двух месяцев строительного периода общее руководство строительством осуществляли двое немцев, одетых в гражданскую одежду.

<…>

С конца июля месяца в лагерь стали поступать непрерывной вереницей эшелоны с еврейским населением. Поезда следовали вдоль ограды у того участка лагеря, где размещался служебный персонал, и заезжали на основную территорию лагеря. Что было там, я не видела. Однако хорошо было видно, как почти каждый час к лагерю подходил поезд из 10−15 вагонов, полностью набитых евреями. Вагоны были закрыты. Для поступления воздуха оставались небольшие окна, из-за железных плетей которых высматривали обезумевшие лица. Из вагонов доносились страшные несмолкаемые крики. По жестам этих людей можно было понять, что они спрашивали, какая смерть их ожидала: расстрел или повешение.

Мне рассказывала впоследствии одна еврейская женщина из Варшавы по имени Чеся, что из Варшавы до лагеря эшелон шел трое суток. В каждом вагоне было около 250 человек1. Не только прилечь, но и присесть не было никакой возможности. Воды трое суток им ни разу не давали. Оправлялись там, в вагоне. Дети умирали. Одного умершего ребенка пришлось после особого разрешения немцев выбросить на ходу из вагона. Чеся дошла из-за отсутствия воды до такого состояния исступления, что перегрызла сама кровеносный сосуд и пила свою кровь. Как я уже показывала, первый месяц эшелоны по 10−15 вагонов шли бесконечным потоком, сменяя друг друга через каждый час. Последующее время эшелоны приходили регулярно, однако значительно реже — 2−3 в сутки. В лагерь свозили еврейское население из различных стран оккупированной Европы. Мне самой приходилось в лагере встречаться с евреями из территории собственно Германии, а также из Болгарии, Чехословакии, Польши, Австрии, России, Греции, Бельгии.

<…>

В декабре месяце 1942 года я заболела и в течении двух месяцев отсутствовала в лагере. И когда вернулась, сразу же бросилось в глаза значительное расширение площади, занимаемой лагерем. Не говоря уже о том, что каждый из многих тысяч людей, попадавших в лагерь, через определенный, а чаще всего — незначительный промежуток времени лишался жизни, то ограниченное время, которое ему удавалось прожить, он подвергался целой системе самых диких издевательств.

<…>

Комендант лагеря доктор Эберт не раз на моих глазах избивал евреев кнутом. Он частенько выпивал, и тогда излюбленным его зрелищем были под силой оружия танцы молодых евреек. При этом он расходился каким-то страшным смехом, оскорбляюще покрикивал на них и производил бесцельные выстрелы из пистолета. Заместитель коменданта Стади имел свой, им самим выработанный порядок методического избиения. Всех в чем-либо «провинившихся» за день он вечером вызывал к себе и вместе с другими немцами избивал евреев плетями. Об этом мне говорили неоднократно евреи из чисто рабочей команды. Франц Курт прибыл в лагерь примерно в сентябре или октябре месяце 1942 года. Все время он замещал при отъездах коменданта, не имея при том офицерского звания. К весне 1943 года он выслужился до офицерского звания и в мае месяце получил должность коменданта. Курт отличался своей свирепостью. Его комната была расположена в том же бараке, где жила и я. Часто он приводил евреев в свою комнату и избивал их. Причем всегда он любил ходить с бульдогом. Эта собака была им особым образом выдрессирована: стоило ему начать бить кого-либо из евреев, собака тотчас же бросалась на жертву и кусала ее. Нередко доносились стоны и крики из комнаты Курта.

<…> 3 августа 1943 года содержащиеся в лагере евреи подняли бунт. В 4 часа дня, находясь в кухне, я услышала стрельбу, которая доносилась из территории основного участка лагеря. Беспорядочная стрельба становилась все сильнее. В лагере началось смятение. С украинцами я выбежала из барака и устремилась к выходу, но вахманы преградили мне путь. На моих глазах некоторым евреям все же удалось бежать. Немцы и вахманы жесточайше расстреливали всех находящихся в то время в лагере евреев. Раненных несмертельно вахманы добивали ударом топора по голове. Таким образом, это то, что я смогла заметить, было убито не менее 5 евреев. Бунт был подавлен. Большая часть евреев расстреляна. Остальные увезены в Люблинский лагерь. Следует заметить, что сразу же после бунта в августе месяце я была уволена с работы в лагере. Последняя же партия евреев в Люблин была отправлена в ноябре месяце. Поэтому, что произошло после моего ухода из лагеря, сказать ничего не могу.

Из показаний показаний Станислава Кона об убийстве евреев в лагере смерти Треблинка, 17 августа 1944 г.

Я проживал в гетто в городе Ченстохове. Оттуда был направлен в лагерь Треблинка вместе с семьей (мать, жена и сын 9 мес[яцев]). В лагерь прибыли 2 октября 1942 года. Лагерь для истребления евреев был построен в июле 1942 года. Он имел план (см. приложение). В течение 13 месяцев ежедневно убивали людей по 15−18 тысяч. Около 2 месяцев эшелонов поступало меньше: 1−2 или вовсе не было. Думаю, что всего уничтожено людей до 3 миллионов.

При сжигании пепла оставалось мало. Он улетал вместе с дымом. Остаток пепла накапливался в яме (в печи), он перемешивался с землей в той же яме. Пепел не вывозили. Комендант лагеря приказывал петь песни. Песни пели на немецком языке.

В лагере можно найти трупы. Когда я бежал из лагеря, мне поляки говорили, что дым и смрад были видны и слышны за 20 км. В лагере были крик и плач. Дети спрашивали взрослых: «Нас будут стрелять, жечь?» Иногда дети уговаривали матерей: «Не плачь, мама, русские отомстят за нашу кровь».

Из показаний Бренера Хайноха о положении узников лагеря смерти Треблинка. Местечко Жаркий, 17 августа 1944 г.

<…> В лагерь прибыл со всей семьей в октябре 1942 года. В нашем вагоне за два дня пути умерло 25 человек. Когда приехали в лагерь, я знал, что здесь будет смерть. Поцеловал семью, попрощался с нею. За это меня немец ударил по голове нагайкой.

Одна женщина, беременная 8 месяцев, нагая спряталась в ворох одежды. Ее нашли, били нагайками, а потом в «лазарете» убили.

Перед удушением женщин стригли. Я спрятался в одежде, оделся и пристроился к работающим в лагере. Стриг женщин. Так пришлось остричь и свою жену, подготовить ее к смерти. Евреи, временно выделенные для работы, денег не сдали. У одного еврея обнаружили деньги. Комендант лагеря капитан Ранц (СС) повесил этого еврея за ноги. «Рабочих» выстроили и показали: «Повешен за то, что имел при себе деньги, то будет и вам, если не сдадите». С нами были привезены продукты. Если увидят, что кушаешь, — убивали. Каждый эшелон составлял 6 тысяч человек. За один раз «баня» убивала 5 000 человек.

Оставшаяся тысяча нагих людей размещалась на площади. Их заставляли заниматься боксом, играть в футбол. Один еврей дал украинцу деньги, чтобы тот купил хлеба. За это еврея поставили и велели руки поднять вверх. Немцы и украинцы подходили и били его палками. Он весь опух и потом умер.

Утром давали по 150 гр[аммов] хлеба и кофе. В обед жидкий суп «вода», вечером по 6−8 картофелин в мундирах. Около уборной был поставлен еврей, одетый в одежду раввина. На груди висела табличка с надписью: «Шайсен цвай минутен». На груди висели часы. Был факт: комендант Франц подошел к уборной. Заметил время пребывания еврея в уборной. Еврей не уложился в 2 минуты. Когда вышел из уборной, был комендантом убит. Евреи работали над сортировкой одежды. Они должны были спороть со спины и груди одежды знаки, которые носили евреи по указанию немцев (Щит Давида). Цвет желтый. Чтобы сохранить тайну о лагере, немцы делали следующее:

Красивых евреек немцы брали для себя и жили с ними. В лагере была сестра [14] профессора-психиатра Зигмунда Фройда, проживающего в Америке. Она предъявила немцам документы о том, что она сестра знаменитого психиатра. Немцы приняли ее «приветливо». Предложили помыться в «бане» и отдыхать, ничего не работать. Показали ей путь в дом смерти. Она пошла и была убита. После немцы смеялись и хвалились перед нами: «Сестра знаменитого Зигмунда Фройда тоже убита».

Из протокола допроса Абрама Гольдфарба, работавшего в команде по переноске трупов из газовых камер Треблинки. Деревня Косув-Ляцки, 21 сентября 1944 г.

Через неделю после моего прибытия в лагерь я в составе 32 заключенных был направлен на строительство здания с кабинами, в которых впоследствии умерщвляли людей. Уже к моменту моего прибытия в лагерь имелось здание, в котором было три кабины для умерщвления людей. Здание это было расположено в лесу на расстоянии 200 метров от перрона станции Треблинка. Подход к зданию был огражден забором из колючей проволоки, в который для маскировки были вплетены сосновые ветки. Само по себе здание представляло обыкновенное одноэтажное кирпичное строение с железной крышей. Поднимаясь по входной лестнице, вы попадали прежде всего в пристройку деревянную, напоминающую коридор. Как входная дверь в здание, так и три железных двери, ведущие из этой пристройки в три камеры этого дома, герметически закрывались. Каждая из трех камер имела такие три измерения: длина — 5, ширина — 4, высота — 2 метра. Пол и стены уложены из кафеля, потолок цементный.

В каждой камере одно отверстие проделано в потолке. Причем прикрыто оно сеткой. Из стены в камеру выходит труба со своеобразным раструбом с сетчатым дном. Раструб смонтирован почти у самой стены. Стена в этом месте имеет значительное загрязнение копотью. Напротив входной двери имеется также герметически закрывающаяся выходная дверь. Все три двери этих камер открываются в сторону установленной у самого дома цементной рампы. Таково статическое краткое описание этого здания. В связи с тем, что в средних числах сентября месяца как-то ночью я с группой заключенных получил задание выносить из этого здания трупы умерщвленных людей, я могу кое-что сказать о методе этого умерщвления. Каждая из этих камер была исключительно плотно загромождена трупами. Как в самих камерах, так и от трупов отдавало запахом отработанных газов от горючей смеси. Из носоглотки у большей части были заметны следы обильных кровавых выделений. Первое время к зданию была проведена узкоколейка, по которой мы возили трупы на вагонетках к ямам. К вопросу об устройстве здания и механики истребления людей чрезвычайно важно дополнить, что в пристройке к зданию был установлен обыкновенный тракторный двигатель, который приводили в движение в двух случаях: в то время, когда камеры заполнялись людьми, и для осветительных целей. Причем от этого генератора одна отводная труба, по которой выходили отработанные газы, была проведена в здание через чердак к каждой камере и, как я уже показывал, в каждой из камер газы выходили через раструб. Другая труба от генератора выходила непосредственно на улицу. И это ясно: когда мотор служил в целях умерщвления людей, газы вводились через систему труб в камеры, когда же основной целью было питание электросети, газы выходили непосредственно наружу. У мотора работало два вахмана.

Первый из них Иван, которого в лагере назвали «Иваном Грозным». Это выше среднего роста мужчина, брюнет, лет 27−28. Имя Грозный, которым он был окрещен, досталось ему не случайно. Своей жестокостью он, пожалуй, превзошел многих немцев. Помню один такой случай: я работал тогда по переноске трупов. Иван подозвал к себе одного еврея из нашей группы и на глазах у всех саблей отрезал ему ухо и в виде насмешки вручил отрезанное ухо этому еврею. Через час этот еврей им же был застрелен. Помню и другой эпизод: одного из наших работников он убил ударом металлического прута по голове. Когда я был занят переноской трупов из камер к яме, предстала страшная картина изувеченных людей. Кроме того, что люди отравлялись в этих камерах газами, у многих из них оказались отрезанными уши, носы, другие органы и телеса, у женщин — груди. Так утонченный способ отравления газами дополнялся физическими предсмертными мучениями из-за наносимого им членовредительства.

Второй рабочий, Николай, низкого роста, с широкими, как бы сбитыми плечами, шатен, 32 лет. На одной из рук заметная татуировка. Он принимал равное участие в зверствах, чинимых Иваном и приходившими в это здание немцами.

Примечания: