Есть люди, которые верят российской пропаганде, есть и те, кто предпочитает импортное изложение и трактовку событий. Третьи придерживаются позиции «Чума на оба ваших дома», но это не значит, что и они правы.

Александр Горбаруков, ИА REGNUM
Информационная война

Аксиомы и теоремы

Между тем принципиальное отличие российской и западной версий пропаганды заключается не в количестве правдивой информации, а в разных подходах к созданию пропагандистского продукта.

Прибегая к математической аналогии: российские пропагандисты тяготеют к работе с доказательствами — уподобляя информационный повод своего рода теореме, тогда как их западные коллеги-соперники предпочитают работать с бездоказательными утверждениями, воспринимаемыми публикой как очевидность — то есть с аксиомами (а также их разновидностями — стереотипами, клише и т. д.). Неслучайно, как только в информационное поле был вброшен сюжет о Скрипалях, первое, чем обосновали британцы пресловутый русский след, — репутация России. Репутация — один из социальных стереотипов. Чуть позже в подтверждение русского участия была упомянута гречневая каша, которую не привечают на Западе, зато с удовольствием едят в России.

Если же рассматривать пропаганду как вербально-визуальную сферу, то российский подход строится на принципах журналистики, тогда как западный — на принципах художественной литературы.

Для журналистики первичен факт, для литературы — образ.

Вымысел для журналистики — недопустимый грех, для литературы — законный инструмент.

Поэтому нет особого смысла возмущаться тем, как беззастенчиво в западной трактовке событий подтасовываются факты и используется откровенная ложь. «Художника судят по правилам, которые он сам для себя установил», не так ли? И то, что западное художественное видение мира иногда называется новостями, можно отнести к части правил, которые Запад установил для себя.

Не стоит также удивляться, когда, например, Борис Джонсон говорит: «Мы придумали световой меч, а русские — «Новичок». Это не бред оторвавшегося от действительности политического мажора, как может показаться на первый взгляд, а вполне сознательное смешивание реальности с родным для западного обывателя миром англосаксонских комиксов, фильмов и мультфильмов о супергероях и суперзлодеях. В этом контексте русские помещаются в один ряд с доктором Осьминогом, капитаном Холодом, Зелёным Гоблином и другими малосимпатичными персонажами, чья злобная сущность неисправима, а потому и переговоры вести с ними бессмысленно.

Собственно, ничего нового тут нет: советская пропаганда строилась на том же аксиоматически-литературном подходе — разве что с куда меньшей изобретательностью.

Как это работает?

Задача пропаганды заключается не в правдивом информировании, а в том, чтобы под видом правды приумножать сторонников — рисовать в их головах свою картину мира. Пусть западные пропагандистские аксиомы далеко не всегда соответствуют фактам — зато они эффективны.

В одной из своих книг перебежчик Виктор Резун, пишущий под псевдонимом Суворов, признается, что любит читать мемуары генералов вермахта: в них всё по делу — описывается оперативная обстановка, количество своих войск и предполагаемое у противника, боевая задача и варианты её решения. А вот мемуары советских военачальников он не любит: они все, как под копирку, написаны в Политуправлении Советской армии — в них Красной армии постоянно не хватает оружия и боеприпасов, поэтому всегда находится боец, бросающийся с последней гранатой под фашистский танк, и перед последним боем бойцы просят считать их коммунистами.

Те, кто читал «Путь солдата» К. К. Рокоссовского, «Записки командующего фронтом» И. С. Конева, «Танки идут на Берлин» А. И. Радзиевского — можно привести десятки названий — тот знает: они конкретны и написаны без трескучего пафоса, в них есть и о положении на фронте, и о боевых задачах, и о количестве войск и много других деталей, дающих полноценную картину боевой обстановки. Но в 2000-е и, особенно, в 1990-е, когда книги Резуна-Суворова издавались у нас огромными тиражами, у многих постсоветских людей еще были свежи в памяти штампы советского агитпрома. Для тех, кто не читал воспоминания наших полководцев, «аксиома» о написанных в Политуправлении мемуарах не только выглядела вполне убедительной, но и отбивала всякое желание когда-либо их прочесть.

Из более известных примеров можно вспомнить фильм 2010 года «Король говорит». Он повествует о том, как отец ныне правящей королевы Великобритании Елизаветы лечился от заикания. Простая человеческая история дружбы британского принца, будущего короля Георга VI, с логопедом-самоучкой Лайонелом Логом. В картине есть эпизод: главный герой (на тот момент — герцог Йоркский) в декабре 1934 года беседует со своим отцом королем Георгом V. Отец жалуется на тяжелое международное положение: «Герр Гитлер запугал пол-Европы, товарищ Сталин — другую половину».

Массовый современный зритель, включая нашего, примерно представляет, что было дальше: как быстро пали Польша и Франция, как последовало нападение на СССР, высадка союзников в Нормандии и капитуляция в Берлине. Ему сложно представить, что в 1934 году даже польская армия оценивалась сильнее немецкой — не говоря уже о британской и французской (последняя считалась не только сильнейшей на континенте, но и в мире). Рейхсвер еще даже не переименован в вермахт (это произойдет лишь в следующем году), у него нет толком ни танков, ни самолетов (оккупация Чехословакии, «оружейной мастерской Европы», еще впереди — так же, как аншлюс Австрии). Герра Гитлера в 1934 году Европа ну никак не боялась — даже подарила ему две Олимпиады, летнюю и зимнюю.

Не могла Европа всерьез бояться и Советского Союза: наша страна едва только начала выходить из международной изоляции. Кроме того, в СССР полным ходом шла индустриализация, и в ней, в частности, участвовали десятки тысяч американских специалистов. Пугать Европу в таком положении было бы равносильно выстрелу себе в ногу. Да и не Россия вторгалась в Европу с интервенцией всего 15 лет назад, а ровно наоборот.

Но задним числом утверждение о Гитлере и Сталине, к 1934 году застращавших всю Европу, сегодня большинством воспринимается как достоверный исторический контекст действий кинокартины.

Попутно в фильме «Король говорит» решаются и иные пропагандистские задачи — связанные с неприглядными моментами британской истории межвоенного периода. Так, главный герой упрекает своего старшего брата Дэвида, взошедшего на трон после отца под именем Эдуарда VIII, за поведение, недостойное короля. Смысл упрека: монархия уже не так популярна, как прежде, быть монархом стало небезопасно: «Где теперь русский царь? Где кузен Вильгельм?» — словно не Великобритания приложила руку к русской и немецкой революциям, и не его родной отец, схожий с Николаем II, как брат-близнец, отказал русскому родичу в пристанище в Туманном Альбионе.

Хотя действие фильма завершается 3 сентября 1939 года, в нем, разумеется, нет ничего про Мюнхенский сговор (1938 год). Разве что есть короткая сцена, где премьер-министр Стэнли Болдуин — впоследствии его будут обвинять в потакании Германии, а Черчилль и вовсе высказался, что Болдуину лучше было б не рождаться — подаёт в отставку со словами: он-де не думал, что кто-то может быть таким циником, как Гитлер. То есть мы видим прекраснодушного английского аристократа, которому только собственные высокие представления о морали не позволили разглядеть в фюрере чудовище. Впрочем, как известно, Мюнхенское соглашение с Гитлером, Муссолини и Деладье подписал уже его преемник Невилл Чемберлен — еще один «прекраснодушный».

Брат Дэвид показан легкомысленным человеком, страстно влюбленным в американку Уоллис Симпсон, дважды разведенную женщину. Ради женитьбы на ней уже взошедший на престол, но еще не коронованный, Эдуард VIII сложил с себя полномочия монарха. На этом, по фильму, собственно, и исчерпываются его отрицательные стороны.

В реальности же Дэвид не стеснялся открыто выражать свои симпатии фашистам — уже после отречения (1937 год) посетил нацистскую Германию, встречался с Гитлером, посещал элитное учебное заведение СС и зиговал толпе. Его профашистская позиция была настолько демонстративной, что британскому правительству пришлось в конце концов насильно сделать герцога Виндзорского (титул после отречения) губернатором Багамских островов, откуда ему разрешили вернуться только в 1945 году. В фильме это позорное пятно на британской монархии маскируется упоминанием (но не показом), что миссис Симпсон регулярно присылает цветы Риббентроп (на тот момент посол Германии в Великобритании). Вроде бы и неприятный факт, но в то же время безобидный — подумаешь, цветы.

Кульминация фильма — обращение по радио страдающего заиканием короля к нации о начале войны с Германией в связи с ее вторжением в Польшу. Глядя на серьезные лица подданных — простых англичан и солдат британской армии, слушающих речь своего монарха, — и не заподозришь, что, объявив войну, Великобритания приложит максимальные усилия, чтобы не произвести по войскам вермахта ни единого выстрела.

Убедительность обновленной истории по-британски придают ювелирная драматургия сценария, великолепная игра актеров, обаятельная атмосфера кинокартины — полученный ею «Оскар» не вызывает вопросов. Не приходится сомневаться, что самая престижная кинонаграда присуждена не только за высокие художественные достоинства, но и за идеологически верную для Западного мира трактовку событий.

Как говорится, сравните с нашими поделками вроде «Матильды» с жалким Николаем II и множеством сериалов, где если и присутствует сотрудник НКВД, то чаще всего в качестве садиста в погонах.

В чем мы проигрываем?

Слабое место пропаганды, построенной на аксиомах: рисуемый ею мир не должен вопиюще отличаться от реального — как мы могли наблюдать в позднесоветское время и отчасти наблюдаем в современной западной действительности. Однако и метод, применяемый российскими пропагандистами, содержит целый ряд уязвимостей. Одна из его проблем заключается в том, что теоремы вытекают из аксиом, а не наоборот. Аксиома не может быть опровергнута с помощью доказательств, поскольку принимается на веру.

Ключевая мысль книг упомянутого Резуна-Суворова: Гитлер отдал приказ о нападении на СССР вынужденно — в целях, так сказать, самозащиты. Он якобы видел, что у Сталина уже всё готово для нападения на Третий рейх, и потому нанес превентивный удар. В ответ «Ледоколу», «Дню М» и прочим резуновским опусам у нас был написан с десяток «Анти-Ледоколов» и «Анти-Суворовых», где авторы, приводя факты и объяснения, пункт за пунктом опровергали измышлизмы перебежчика. Но ни одна из них, ни все они, вместе взятые, по известности и близко не смогли приблизиться к успеху предмета опровержения. И только с появлением «Бессмертного полка» ложь Резуна утратила свою силу: псевдоочевидностям «Ледокола» была противопоставлена намного более мощная очевидность — сотни тысяч портретов солдат Красной армии.

Еще одна проблема: выбор метода определяет дистанцию между пропагандистом и его аудиторией. Работа с аксиомами подразумевает их равенство. Всё тот же Резун по ходу текста много раз повторяет: ребята, я ничего не выдумываю, сами посмотрите и убедитесь — вы придете к тем же выводам, тут нет ничего сложного. Разговор на равных предполагает уважение говорящего к своему слушателю и вызывает у последнего доверие к тому, что он слышит.

Работа с доказательствами нередко возвышает пропагандиста до положения посвященного, излагающего профанам то, что они самостоятельно постичь не в состоянии. В одной из наших новостных программ, подводящей итоги недели на федеральном канале, когда дело доходит до руководства страны, регулярно применяется следующая подача материала: приводится высказывание, сделанное на неделе главой РФ, а затем ведущий несколько минут объясняет, что же президент имел в виду и почему в текущем контексте это высказывание так важно. Условно говоря: «На международном саммите Владимир Путин сказал: «Доброе утро». Тем самым он подчеркнул, что у России — исключительно добрые намерения, и она — еще в самом начале своего пути». По сути — это профанация, и у нее есть как минимум два неприятных последствия.

Первое: когда перед мысленным взором телеобозревателя — толпа людей с неразвитыми когнитивными способностями, неизбежно снижается и его собственное умение работать с информацией. Иногда — даже если эта информация изрекается им самим. Так, например, ведущий из еженедельной программы долго рассказывал телезрителям, почему к отравлению Скрипалей российские спецслужбы не имеют никакого отношения и обвинения британцев взяты с потолка. А заключил свой анализ фразой: «Произвол спецслужб — наша давняя традиция».

Разумеется, она звучала иначе: «Спасибо, мы это уже проходили в тридцать седьмом!» Но смысл, согласитесь, абсолютно тот же. Если уподобить информационную войну уличной драке, то данную фразу уместно сравнить с попыткой устрашить вражеский ботинок гордо выпяченным причинным местом. Казалось бы, при чем тут 1937 год? Почему не крепостное право, когда помещики, случалось, пороли дворню без всякой причины, «для острастки»? Зачем вызывать у зрителей ассоциацию именно с «ежовщиной» — чтобы напомнить о тогдашней чистке в разведке, включавшую порой и уничтожение «невозвращенцев»? И как это соотносится с делом Скрипалей?

Второе: наша пропаганда зачастую достигает противоположного эффекта. Особенно хорошо это видно по теме Украины. Владимир Путин неоднократно подчеркивал: украинцы — наш братский народ. Однако российские телевизионные ток-шоу формируют противоположное отношение. В лучшем случае российский зритель начинает думать: Малая Русь потому и Малая, что, сколько ей Великая Русь ни дай, ей всё мало — всё равно найдут на что обидеться и обвинить Москву во всех смертных грехах. В худшем: ну, в баню таких «братьев» — чем надежней от них отгородимся, тем лучше. Причина: приглашенные украинские гости, судя по всему, подбираются с таким расчетом, чтобы их позицию можно было легко опровергнуть. Чем откровенней и заковыристей будет их антироссийский вздор — тем лучше. Тогда даже самый туго соображающий россиянин поймет: наше дело — правое, их дело — левое. Но на эмоциональном уровне просмотр подобных ток-шоу ничего кроме возмущенного раздражения в адрес братского народа вызвать не может.

Еще один побочный эффект: приглашенные с Украины регулярно превышают ожидаемый уровень неадекватности и агрессивности, и тогда ведущие, забыв о своей роли арбитров, самолично бросаются с воплями и криками объяснять украинским гостям, насколько они неправы, — нередко перебивая и затыкая рот. Выглядит это очень неприглядно, даже неприлично. Когда из-за подобных сцен на той же Украине наши ток-шоу оценивают как оголтелую российскую пропаганду, то и возразить особенно нечего. То, что многие украинские ток-шоу еще крикливей, — сомнительный контраргумент.

Кто мы?

Журналистика и художественная литература отличаются не только разным отношением к вымыслу. Они в принципе нацелены на разное. Журналистика рассказывает о частном, единичном, наиболее на данный момент важном или шокирующе-экстравагантном. Литература же тяготеет к обобщению: она — о типовом. Ванька Жуков, пишущий письмо «на деревню дедушке», — символ тысяч и тысяч мальчишек, отданных «в люди». Даже когда речь идет о подвигах — а литература началась именно с героических эпосов, и неслучайно литературных персонажей по сей день называют героями — ее цель: сделать воспетый подвиг примером для подражания, типовым поведением в экстремальных обстоятельствах.

Отсюда: пропаганда, построенная на принципах литературы, может успешно работать лишь общими усилиями СМИ, литературы, кино, комиксов, компьютерных игр. И мы видим: провозгласив какой-либо тезис — например, «Сталин и Гитлер — два тирана, стоящие друг друга» — западная пропаганда продвигает его комплексно и всесторонне, пока он не станет (по крайней мере, в глазах западного обывателя) аксиомой.

Но совместные усилия невозможны без общественного согласия в оценке самих себя как нации. Образ врага помогает консолидировать общество, но на нем одном далеко не уедешь, и без него обойтись вполне можно. Без более-менее общего представления о себе — нет. И тут следует констатировать: выбор журналистско-доказательной пропаганды — зачастую возмущенной-возражающей-оправдывающейся — для нас в какой-то мере вынужденный. Других возможностей у нас сейчас и нет.

Наше общество расколото по многим линиям — социальным, политическим, отчасти национальным, культурным. Когда у нас время от времени сокрушаются об отсутствии государственной идеологии и образа будущего, который мы могли бы предложить потенциальным партнерам, это видится бегом впереди паровоза. Даже если придумать завтра идеологию, ее некому нести в массы — людей, которые не очень успешно управляют бригадой, не назначают начальником цеха и тем более завода. И о каком образе будущего может идти речь, когда у нас отсутствует единый образ сегодняшнего и даже вчерашнего-позавчерашнего?

Мы смутно представляем, как разваливали СССР. Почему в союзных республиках националистические «Народные фронты» возникли, как по команде, в 1987 году, и во главе их зачастую стояли (как выяснилось позже) агенты КГБ? Кто вывозил в перестройку наших будущих реформаторов и банкиров на зарубежные семинары? Действительно ли смерти маршала Ахромеева и генерала МВД Пуго, последовавшие сразу за падением ГКЧП, были самоубийствами? Это лишь малая часть вопросов.

Но при этом в нашем обществе не утихает скорбь о падении российской монархии и продолжается ментальная война между «красными» и «белыми».

У нас не названо, сколько — хотя бы приблизительно — людей погибло у нас в стране в 1990-е, удушенных «невидимой рукой рынка» и общим беспределом (одна молодежно-подростковая наркомания чего стоит). Но при этом продолжается борьба со сталинскими репрессиями, хотя со смерти Сталина прошло уже почти 70 лет, и очевидно, что потери 1990-х — существенно выше.

Ответ на вопрос «Кто мы?» наше общество может дать только 9 мая: «Наследники Победы». В остальные 364 дня в году единодушие случается крайне редко. Это было бы не так печально, если бы мы могли ответить: «Какими мы хотим себя видеть?»

Возвращаясь к литературе: советское литературоведение делило литературу на два типа: критический реализм — тот, который был до революции, и социалистический реализм — собственно советскую литературу. На деле же оба реализма возникли намного раньше и советского литературоведения, и самой России. Естественно, они никуда не делись после крушения СССР. Их суть как раз в этих двух вопросах: критический — «Кто мы?», социалистический — «Какими мы хотим себя видеть?»

В этом смысле «Государство» Платона, «Энеида» Вергилия, «Утопия» Мора — образцы социалистического реализма. Или прото-образцы. Почти такие же, как «Волга-Волга» и изрядная часть продукции Голливуда, показывающего жизнь в США не такой, какая она есть, а такой, какой американцам приятно ее видеть (в этом, вероятно, и секрет огромного успеха голливудских фильмов в мировом прокате). Столь некогда популярные у нас «Служебный роман» с недотепой-неудачником, умудрившимся охмурить директрису института, и «Москва слезам не верит» со схожим любовным сюжетом, по сути мало чем отличались от множества американских картин о любви с немного другими персонажами — простым журналистом и дочкой мультимиллионера или душевной воспитательницы летнего лагеря и миллиардера.

К слову, о «Волге-Волге». Известно, что Сталин очень любил этот фильм и много раз его пересматривал. Некоторые предполагают, что вождь народов был тайно влюблен в Любовь Орлову — отсюда и тяга к повторным просмотрам. Более правдоподобной видится другая версия: вождю народов очень импонировал показанный в «Волге-Волге» образ молодой советской страны — где едва ли не каждый трудящийся обладает своим художественным талантом, и наиболее талантливые заслуживают всенародной славы. Несомненно, ему хотелось, чтобы так всё и было на самом деле, хотя, как практик и реалист, Сталин не мог не отдавать себя отчета, что в жизни «всё немного не так».

Точно так же члены британской королевской семьи при просмотре фильма «Король говорит» прекрасно знали, что «всё было немного не так и в чем-то ровно наоборот» — не только в отношении исторического фона, но и при показе дружбы принца-короля с простым логопедом. Что не помешало королеве Елизавете возвести актера Колина Ферта, исполнителя роли ее отца, в командоры ордена Британской империи.

Поле для экспериментов

Печальный факт: даже когда в нашей культуре случается яркое событие — что происходит намного реже, чем хотелось бы, — наше государство само по себе не способно его по достоинству оценить и отметить. Трудно понять, почему Государственная премия РФ за гуманитарную деятельность была вручена даже Жаку Шираку, но при этом обойдены инициаторы «Бессмертного полка» — томские журналисты Сергей Лапенков, Сергей Колотовкин и Игорь Дмитриев. Это то самое неумение ответить: «Какими мы хотим себя видеть?» — только уже на самом высоком уровне.

Вручение Госпремий в области литературы и искусства и вовсе производит впечатление лотереи протекций. При том, что литература в формулировке стоит перед искусством, премии писатели получают далеко не каждый год — хотя и нельзя сказать, что ее попросту некому вручать. Например, песни Александра Городницкого страна поет уже более полувека, а «Севастополь останется русским» написана за несколько лет до возвращения Крыма в состав РФ, по ней в самых разных российских городах проведены флешмобы — песня стала поистине народной.

Документальный роман Леонида Юзефовича «Зимняя дорога» — книга, которая с огромной силой и убедительностью показывает трагическую суть Гражданской войны для обеих сторон в ней участвующих.

Казалось бы, дорогое государство, это ведь твое — патриотизм, стремление к гражданскому примирению. Но при существующем порядке сложно представить, что А. Городницкий и Л. Юзефович когда-либо станут лауреатами Государственной премии.

Очевидная очевидность: русская литература утратила 90% своего было влияния на умы и сердца. Вероятно, это одна из причин, почему современному российскому государству она малоинтересна. Наше литературное отставание от Запада началось ещё в советское время — когда фантастика и детективы находились на самой обочине книгоиздания, фэнтези разрешалось разве что в детской литературе, а описание природы в родных краях считалось «про духовное». Статус писателя поддерживался искусственно за счет государственной поддержки, а без нее ожидаемо рухнул. Как следствие: в жанровой литературе мы зачастую по-прежнему пытаемся воссоздать западные копии. Можно, конечно, вспомнить, что и в «Капитанской дочке» есть влияние Вальтера Скотта, а Толстой и Достоевский взахлеб зачитывались Диккенсом. Однако наши классики творили во времена, когда российское общество придерживалось более-менее одних этических ценностей, единого нравственного климата — сейчас этого нет и в помине.

Не вызывает сомнения, что теперешнее состояние русской литературы — прямое следствие проигрыша в холодной войне. В 1989 году она еще была невероятно популярна во всех слоях общества, в 1992-м до нее уже почти никому не было дела. Ни в Европе, ни в Америке не было подобного — почти отвесного — обвала. Даже в крохотной Норвегии тираж 5 тысяч экземпляров для художественной книги считается на сегодняшний день небольшим, у нас же и 2 тысячи — приличным.

При всем при том литература остается самым дешевым полем для экспериментов. У нас ежегодно тратятся сотни миллионов бюджетных денег на поддержку отечественного кино — при более чем скромном выхлопе. Результат закономерен: в стране, где нет сильной литературы, не может быть и сильного кинематографа, ибо, как говорил Хичкок: «Для хорошего фильма нужно три вещи — сценарий, сценарий, сценарий».

Писателям и не снились деньги, которые выделяются на производство фильмов. Но перенаправлять денежные потоки из кинематографического русла в литературное на данном этапе нет смысла: имеющаяся литературная инфраструктура — союзы писателей, толстые литературные журналы — соответствовали советским реалиям и совершенно архаичны для современности. Они создавались для руководства сверху, и наивно ожидать, что, предоставленные сами себе, они смогут стать самоорганизованной силой, выдающей шедевры благодаря бюджетным дотациям.

Главное же: литераторы как сообщество не способны к беспристрастной оценке своего труда. Они подвержены двумя крайностям: либо по Булату Окуджаве: «Давайте говорить друг другу комплименты», либо по Дмитрию Кедрину: «У поэтов есть такой обычай — в круг сойдясь, оплевывать друг друга». На практике все сводится к хвалам в адрес «своих» и ругани или замалчиванию «чужих».

Если уж и говорить о финансовой поддержке литературы, то намного целесообразней осуществлять ее в виде целевых грантов или премий за произведения по определенной тематике. Хотите пропагандировать семейные ценности — выдавайте каждый года 50 грантов по 100 тысяч рублей на написание повести о семье, где родители любят детей, а дети родителей. Желательно, чтобы детей в семье было несколько. На выходе вы будете получать 3−4-5 отличных сценария, и тем самым и много сэкономите, и сильно повысите вероятность появления хороших фильмов.

Точно так же — по подростковому кино, по военным и историческим фильмам. Почему выделяются государственные деньги на тот или иной фильм, сейчас знает лишь узкий круг специалистов. Сделайте этот процесс более открытым — пусть приоритет на экранизацию получают произведения, чья драматургическая убедительность выверена еще на бумаге и подтверждена читательским вниманием. Только так начнется возвращение интереса к отечественному кинематографу.

В сухом остатке

В сложившей системе международных отношений надо понимать, что Россия для Запада — не просто экономический, военный и идеологический противник. Наше противостояние в не меньшей степени — эстетическое, поскольку именно нам выпала честь служить образом врага в западной картине мира. Рассматривать эстетику с позиций этики — правды и справедливости — можно, но не конструктивно. Ничего кроме огорчений и возмущения это не даст, а поскольку наше возмущение не воспринимается контрпартнерами как нечто, что следует воспринимать всерьез, то и бессмысленно. Противостоять эстетике можно лишь эстетикой. Для начала хорошо бы понять, как действует эстетика противника.

Так, например, не приходится сомневаться, что в Великобритании еще не раз погибнет какой-нибудь русский эмигрант, причем погибнет именно от отравляющего вещества, а не, скажем, в результате автокатастрофы. Просто потому, что таковы законы жанра.

Если раньше в зарубежных детективах преступнику в обязательном порядке полагался мотив, то последние десятилетия все чаще посланником зла выступает маньяк.

«Почему он убил столько людей?» — «Потому что маньяк».

«Почему русские опять кого-то убили?» — «Потому что они — русские».

Возможно, именно для этого на Западе (а теперь, к сожалению, и у нас — по западным рецептам) проводится инфантилизация населения. Ребенок не спрашивает, почему Баба-яга и Кощей Бессмертный — злые. Злые — потому, что яга и Кощей.

Но еще насущней — выработать собственную эстетику и картину мира. Не стоит забывать, что гении литературы рождались в самых разных странах, но великая литература появлялась только в великих державах — тех, что добились внушительных военных побед. Так великая русская литература началась после победы над объединенной европейской армии под командованием Наполеона.

Все достижения России последних лет не оставят видимого следа без их запечатления в литературе и искусстве. И ответ на вопрос «Кто мы?», вполне может статься, лежит через представление «Какими мы хотим себя видеть?»