Холодная война между США и КНР неизбежна — National Interest

О том, что Китай и США либо уже находятся в состоянии холодной войны, либо движутся в этом направлении, говорят многие эксперты и обозреватели. В своих работах они прибегают к этому термину для обозначения двухполюсного стратегического противостояния между двумя ядерными державами и их идеологиями. Новый конфликт, уверены они, станет повторением Холодной войны между Советским Союзом и США как борьбы за гегемонию, в рамках которой другим странам придется выбирать, на чьей они стороне — на стороне демократии или автократии.

Однако конфликт останется «холодным», поскольку ни та, ни другая державы не будут стремиться к прямому военному противостоянию или захвату территорий противника. Напротив, такое противостояние между США и КНР будет вестись прежде всего в области экономики, технологий и политики, пишет Пол Хир в статье, вышедшей 3 октября в The National Interest.

Со своей стороны, есть те, кто объявил — с такой же уверенностью, — что никакой холодной войны между США и КНР не будет, поскольку ни Вашингтон, ни Пекин не ведут друг против друга идеологической борьбы за глобальное первенство. Китай не стремится к мировой гегемонии или уничтожению капитализма, а также американского образа жизни. Кроме того, остальной мир не намерен разделяться на американский и китайский лагеря. Бывший посол США в России Майкл Макфол заявил, что, если сравнивать противостояние США и КНР с Холодной войной между США и СССР, существует риск «поставить неправильный диагноз самой сути угрозы», а также «неверным образом понять характер противостояния».

Как указал историк Мелвин Леффлер, Холодная война оказалась возможной, «поскольку после 1945 года США столкнулись с рядом обстоятельств».

Подобное разделение мнений очевидным образом показывает то, что считают ли те или иные эксперты, что холодная война уже началась или нет, зависит от наполнения самого этого термина. К сожалению, единственным историческим прецедентом и доступной для анализа моделью является лишь Холодная война между США и СССР. Действительно, этот термин во многом и сложился благодаря уникальным и совокупным аспектам того конфликта. Однако ими все не ограничивается. Английский писатель Джордж Оруэлл, который, как говорят, и ввел сам термин «холодная война» в октябре 1945 года, еще до того, как сам конфликт между США и СССР обрел форму, указывал на то, что такая формулировка означает попросту «мир, который не мир» — состояние враждебности, находящееся на грани вооруженного конфликта.

Противостояние США и Китая все больше соответствует этому хрестоматийному определению. Хотя Пекин и не стремится к глобальной гегемонии, искоренению демократии или уничтожению капитализма — системы, которую китайское руководство взяло на вооружение, — КНР все же стремится к глобальной легитимации своей модели правления — «социализма с китайской спецификой». Китай также намерен приумножить свои богатства, мощь и влияние, особенно относительно США — во многом потому, что США на протяжении долгого времени были глобальным стандартом богатства, мощи и влияния.

В Пекине пришли к выводу, что Вашингтон фактически встал на курс сдерживания Китая, чтобы дать отпор его все большему влиянию. Такое развитие событий подталкивает лидеров КНР к поиску инструментов, с помощью которых они могли бы обезопасить свои амбиции от посягательств Вашингтона.

Иными словами, имеет место одновременно структурная и идеологическая борьба между глобальными державами за международное влияние — даже если сферы их влияния необязательно должны исключать друг друга. Хотя необязательно, чтобы соперничество было чем-то с нулевой суммой, обе стороны все больше подходят именно к такому характеру противостояния, обвиняя в подобном положении вещей друг друга. И США, и КНР идут на эскалацию противостояния в экономической, научной и технологической областях, по всей видимости, считая, что оставаться глобальным лидерам в них крайне важно для их национальной безопасности, тогда как взаимная зависимость неприемлема.

Обе стороны оценивают военный потенциал друг друга с точки зрения возможности противника бросить вызов своей безопасности, интересам или суверенитету, а также все чаще придают военный характер спорам — по большей части в третьих странах, — которые носят прежде всего политический и дипломатический характер и не имеют военных решений. И США, и КНР, кажется, уверены, что в конечном счете их политические системы несовместимы — в Вашингтоне считают Коммунистическую партию Китая угрозой демократии (КПК), тогда как в Пекине уверены, что США намерены уничтожить КПК.

Такое состояние дел отражает отсутствие стратегической эмпатии с обеих сторон, а также обостряется в связи с таким отсутствием. И Пекин, и Вашингтон, похоже, неспособны — или не хотят — в полной мере понять точку зрения другой стороны, а также признать реакционный компонент своего поведения. Это вышло на первый план со всей очевидностью во время недавних дипломатических переговоров, в ходе которых каждая сторона говорила о своем и не желала прислушиваться к другой. Подобное отсутствие взаимного понимания и доверия способствует как тому, что обе страны сталкиваются с дилеммами в области безопасности, так и к тому, что они неверно понимают стратегические мотивы и намерения другой стороны.

Пропасть между ними расширяется еще в связи с тем, что и та, и другая стороны, по всей видимости, считают, что у противника есть преимущество в нынешней борьбе. Так, в Вашингтоне указывали, что будут общаться с Китаем с «позиции силы», тогда как руководство КНР всегда открыто выступало против такого подхода. Кроме того, руководство КНР, похоже, пришло к выводу, что усиление Китая и упадок США дошли до точки перелома, при котором Пекин может давать отпор давлению со стороны Вашингтона и начать диктовать собственные условия взаимоотношений. И та, и другая стороны, таким образом, переоценивают собственную мощь и недооценивают имеющиеся у них уязвимые стороны.

Обе они ошибаются. Важнее другое — и Китай, и США уязвимы сами по себе. И хотя и та, и другая державы в отношениях другой стороны демонстрируют излишнюю самоуверенность, за этим кроется внутренняя уязвимость, из-за которой возрастает вероятность фактической холодной войны — согласно определению Оруэлла — между ними. Внутриполитическая ситуация и в Китае, и в США подталкивает руководство этих стран к тому, чтобы встать на путь бескомпромиссной конфронтации друг с другом.

Со стороны США уверенность в том, что Китай представляет собой такую же, как СССР, угрозу, отчасти является побочным продуктом политических противоречий, поляризации и экономических проблем, которые развивались на протяжении десятилетия и были обострены тем, что к власти пришел Дональд Трамп, а также начавшейся пандемией коронавирусной инфекции. Возможно, вполне ожидаемым было то, что такое развитие событий подстегнуло формирование чувства национальной уязвимости, которое, в свою очередь, поспособствовало обостренным представлениям о внешней угрозе — прежде всего со стороны КНР.

Помимо того, как Китай ведет торговлю, с чем принято связывать сложности или ослабление американской экономики, операции КНР по оказанию влияния за рубежом часто воспринимаются как угроза американской демократии, а космический и кибернетический потенциал республики — угрозой безопасности самих США. Безусловно, все эти тактики и инструменты представляют реальные и сущностные вызовы для страны, однако опасность, которую они представляют для американского образа жизни, в значительной степени преувеличена.

Администрация президента США Джо Байдена тем не менее не может провести нейтральную и основанную на опыте оценку вызова, который представляет собой Китай, поскольку пойди она на этот шаг, ей бы грозила опасность стать объектом обвинений со стороны республиканцев — и даже многих демократов — в том, что Белый дом занимает по отношению к КНР слишком мягкую позицию. Кроме того, американские общество и Конгресс расколоты во многом поровну, и между сторонниками ведущих партий существует очень деликатный баланс, поэтому ни Баден, ни его возможный преемник-республиканец не захотят рисковать и давать противникам из другой партии возможность обвинить себя в сближении с КНР.

Это уже видно по неспособности или нежеланию Байдена отказываться от резкой риторики Трампа в адрес Китая. По тем же самым причинам Байден не будет признавать открыто относительный стратегический упадок США — и воздействие внутриполитических противоречий на международную репутацию страны, — ввиду которых Вашингтон должен был бы выступать за конструктивное взаимодействие с Китаем. Напротив, нынешний глава Белого дома с еще большим упорством заявил о том, что «Америка вернулась», о том, что с Китаем идет идеологическое противостояние — борьба демократии с автократией, — а также о том, что с Пекином нужно прежде всего конкурировать, а уже потом сотрудничать.

В свою очередь, уверенность китайского руководства в том, что США представляют для Китая экзистенциальную угрозу, отчасти вызвана официальными заявлениями, которые на протяжении последних 10 лет делал сам Вашингтон. В них как косвенным, так и открытым образом звучали призывы к смене режима в Пекине. Подобные заявления лишь подтверждали верность панических страхов лидеров КПК перед возможной внутренней нестабильностью, а также что эта нестабильность может быть спровоцирована или поддержана из-за рубежа.

Тем не менее враждебность к США среди простых китайских граждан также вызвана долгой историей посягательства иностранных держав на суверенитет КНР — в чем Вашингтон сыграл свою роль еще до того, как КПК пришла к власти. Ей же способствует и сложившийся за последние десятилетия образ США как надменной и склонной к иностранным вмешательствам державы. Этот образ постоянно продвигается пропагандистами из КПК, однако во многом такая пропаганда основана на реальных исторических событиях.

В этих условиях лидер КНР Си Цзиньпин и его коллеги в руководстве КПК не склонны делать сущностные шаги навстречу США. Они считают, что не могут позволить себе, чтобы китайские граждане — или коллеги по партии — посчитали, что тот или иной лидер занимает слишком мягкую позицию по отношению к угрозе со стороны США. Кроме того, они не собираются останавливать рост потенциала КНР и отказываться от стремления к глобальному статусу и влиянию, что было императивом Китая на протяжении последних 150 лет.

В Китае верят, что пришло время Китая как великой державы, поэтому Пекин не позволит США лишить себя такой возможности. Подобное мировоззрение со всей очевидностью проступило в агрессивной антизападной риторике МИД КНР. Важнее то, что оно же проступает и в повседневной дипломатии и программных документах Си Цзиньпина и других руководителей Китая. Они утверждают, что КНР «движется к тому, чтобы стать центром мировыхдел», что стало возможно благодаря имеющимся у него в XXI столетии богатству и мощи.

Парадоксально, что обе стороны демонстрируют смесь надменности и неуверенности в себе — и ни одна из них не считает нужным даже рассмотреть возможность взвешенного, рационального подхода к двусторонним отношениям. Напротив, они вступили на путь бескомпромиссности и стратегической паранойи. И та, и другая стороны считают, что у них есть материальное — и даже моральное — преимущество над другой, из-за чего они не могут даже представить себе возможность компромисса по важным вопросам или пойти на действительно партнерские отношения при взаимодействии друг с другом.

В то же самое время руководство обеих стран сталкивается с серьезными внутренними вызовами, которые почти полностью являются последствием их собственной политики. Демократия в США разрушается, тогда как «социализм с китайской спецификой», возможно, является не чем иным, как карточным домиком. Однако и для Вашингтона, и для Пекина проще винить в своих проблемах другую стороны, чем должным образом посмотреть на эти проблемы. Такой подход приводит лишь к тому, что угроза кажется более значительной, что, в свою очередь, не дает ни той, ни другой сторонам оценить самих себя и решить имеющиеся проблемы.

Что же все это означает? По всей видимости, мир ждет бескомпромиссная конкуренция за богатство, мощь и влияние между двумя крупнейшими глобальными державами, в которых сложились фундаментально противоречащие друг другу политические и экономические системы и которые стремятся к международной поддержке этих систем. Более того, внутренняя политическая динамика с обеих сторон практически на 100% гарантирует, что ни Пекин, ни Вашингтон не будут предпринимать активных шагов — или, во всяком случае, не станут делать этого первыми — к тому, чтобы выбрать более разумный подход сотрудничества к взаимоотношениям друг с другом, чем сейчас.

Компромисс считается делом рискованным и политически невыгодным, тогда как взаимные понимание и доверие рассматриваются как вещи тщетные и химерические. Напротив, и та, и другая стороны сконцентрируют внимание на поиске стратегических, структурных и конкурентных преимуществ над противником. Однако они по меньшей мере примут меры к тому, чтобы избежать полноценного вооруженного конфликта, поскольку обе стороны понимают потенциально катастрофические последствия такого развития событий — и поскольку ни одна сторона не уверена в своей способности одержать в таком конфликте верх.

Все это очень напоминает «мир, который не мир» Оруэлла. Холодная война между Китаем и США очевидным образом не является чем-то желанным, как и необязательно, что ее нельзя остановить. Однако очень сложно представить себе, как Пекин и Вашингтон, по отдельности или совместно, пойдут на шаги, чтобы ее не допустить. Ни одна сторона, похоже, не готова преодолевать фундаментальные недоверие и непонимание другой, а также решать сложнейшие внутренние проблемы, которые способствуют этим непониманию и недоверию. На этом фоне актуален вопрос: есть ли у лидеров обеих стран мудрость, смелость и политическая воля, чтобы направить историю по другому пути?