«Петровы в гриппе»: жизнь как диагноз

Гриппом в наши ковидные времена никого не удивишь и почти не напугаешь. Это даже какое-то облегчение — всего лишь грипп, старый-добрый, почти забытый. Так получилось случайно, ведь книга уральского писателя Алексея Сальникова вышла в 2016 году, задолго до пандемии, да и фильм-экранизация начинал сниматься до нее, но этот несчастный грипп как бы подчеркивает общий легкий и ироничный, несмотря на старательно нагнетаемую «чернуху», настрой. Можно даже прийти к выводу, что у героев — потерянных, мятущихся, убивающих, умирающих, зачинающих новые жизни и даже восстающих из мертвых, не приходя в сознание, в общем-то все хорошо. Им бы наши проблемы…

Серебренников экранизировал первоисточник очень близко к тексту, почти без отсебятины, в основном просто сжав некоторые моменты, а некоторые развернув из нескольких строчек, а то и пары слов. Так все встреченные Петровым в транспорте когда-либо психи, блаженные и маньяки оказались пассажирами одного автобуса, а отсутствующая в книге сцена кровавой «охоты» Петровой не только материализовалась, но и растянулась до такой степени, что стала не ужасной, а утомительной, как суточное дежурство. Герои пребывают в этом состоянии — усталости на грани обморока — перманентно, то и дело выпадая из реальности в бред или из бреда в реальность — что есть что, понять невозможно. Собственно, реальности и нет, есть лишь разные пласты бреда и полубреда — гриппозного, алкогольного, шизофренического, токсикозного. Время и пространство сдвинуты и спутаны, а потому непонятно, видим ли мы предысторию отразившихся в теленовостях событий или же грезу, вызванную просмотром этих самых новостей. Свернув за угол, можно оказаться в собственном прошлом, маленьким мальчиком с потрепанным сорокалетним лицом. И это совершенно не удивляет.

Обстановка, которую показывает нам режиссер, на редкость неприятна, несмотря на то, что происходит все в канун Нового года. Хамоватые или полубезумные кондукторши, озлобленные на всех и вся пассажиры, обшарпанные стены с абсурдными и депрессивными надписями, казенная кафельная плитка, жуткие грохочущие лифты, похожие на шахтные подъемники, отвратительные детские площадки с ржавыми горками-ракетами… Гротескная безысходность, в которой происходят то предельно заурядные, то совершенно дикие события. Главный герой болтается среди всего этого без всякого смысла и цели, меняет автобус на катафалк с покойником в гробу, катафалк — на квартиру, где идут пьяные бессвязные споры о религии и политике, снова оказывается в катафалке… Но и вроде бы обычная домашняя жизнь не более осмысленна и реальна, разве что в те короткие моменты, когда лежащая на столе чужая вставная челюсть лежит спокойно, а не щелкает зубами и не напевает обрывки песен.

Фильм постоянно меняет жанры, как это и бывает во сне или в бреду — от томительной транспортной фантасмагории к зарисовкам из жизни спивающихся интеллигентов и непризнанных гениев, через скучноватую семейную драму к внезапному провинциальному маньяческому хоррору, по рассыпанным крошкам воспоминаний о детстве — к почти неотличимой от оригинала черно-белой фантазии на тему кино 70-х. Все завершается панической пробежкой восставшего из гроба бывшего покойника по неприветливым заснеженным окраинам.

Серебренников играет со зрителем, манит прохладным облегчением ностальгии, как таблеткой аспирина 79 года выпуска, но это именно игра, сыр в мышеловке. Такая внезапно «нормальная» с виду история «Снегурочки» насквозь пародийна и, в отличие от книги, не только не несет в себе жизнеутверждающих нот, но и оказывается грубой насмешкой — маленький Петров принял Снегурочку за настоящую, а она на самом деле была безмужней беременной студенткой, блевавшей после веселого хоровода в туалете.

Вообще, главное отличие фильма от книги — именно изымание из происходящего последнего призрачного смысла, симпатии и сострадания к героям, да и самих героев. У Сальникова внутренний мир персонажей прописан детально и тонко, Серебренников же заменяет внутреннее внешним, тонкость — эксцессом. Задача Петрова (Семен Серзин) — в основном выглядеть несчастным, больным и дезориентированным, но не внимательным и отстраненным созерцателем, как в первоисточнике. В сцене самоубийства-убийства он совершенно внезапно ведет себя как психопат, подрывая квартиру самоубийцы, что совершенно никак не вяжется с его характером наблюдателя, как бы отсутствующего в том, что он делает, и совершенно не склонного к чрезмерности и аффекту ни в чем. Работа Петрова автослесарем возникает лишь в кадрах пародии на «художественное» гейское п***о, тогда как в книге это, пожалуй, единственный якорь, который держит героя в реальности. Безумие Петровой, весьма неплохо сыгранное Чулпан Хаматовой, при этом слишком демонстративно безумно, да и по отношению к сыну она ведет себя как истеричка. Книжная же Петрова — характер намного более интересный и сложный, очень сдержанный и затаенный, и этим, пожалуй, куда более пугающий.

Не удержался режиссер и от переизбытка обнаженной натуры в кадре. Снегурочка Марина «раздевает» в воображении всех встречных мужчин, отчего выглядит законченной нимфоманкой, оба родителя маленького Петрова расхаживают голыми по квартире. Отчасти это оправдано первоисточником, но режиссер неизменно удваивает и утраивает количество наготы, при этом изображая ее как-то удивительно асексуально, даже в постельных сценах, что заставляет думать скорее о морге, чем о плотской страсти. И неудивительно, ведь похоже на то, что весь окружающий героев мир — это загробное царство Аида, а все они на самом деле давно умерли и скитаются в безрадостных полях античного посмертия, где нет никакого Бога, Отца и Сына, только Зевс, Геракл и Гермес, абсолютно равнодушные к смертным, и только сам Аид проявляет к своим подопечным какое-то ленивое любопытство.

Безнадежность и отвращение ко всему окружающему, пожалуй, главный грех фильма. Здесь нет ни капли теплоты к непарадной и не слишком уютной, но вполне пригодной для обитания российской провинции, которая для автора книги все же родная. Героям же автор, похоже, желает поскорее исцелиться от затяжного гриппа, который зовется жизнью, чтобы их температура наконец-то снизилась — до комнатной. Воскресать же в этот мир и вовсе глупая затея, как, впрочем, и рождаться. И очень похоже на то, что окончательно поехавшая крышей Петрова все же зарежет вскоре бывшего мужа и сына остро наточенным кухонным ножиком, и Нового года для них не случится, потому что в тягучем безвременьи он в принципе невозможен.

Красота, как и уродство, в глазах смотрящего, и если справедливо высоко оцененная в Каннах операторская работа Владислава Опельянца доносит до зрителя хорошо знакомое и навязшее в зубах впечатление именно о «родине-уродине», то дело все же не только в многострадальной нашей стране, которую, конечно же, вполне здоровой сегодня не назовешь. Когда живые люди превращаются всего лишь в крошечных и нелепых обитателей кукольного домика, в окошко которого заглядывает огромное недоуменное лицо — главного героя, режиссера или некоего не особо милосердного божества — то это вовсе не способствует объективности и справедливости восприятия, а как раз наоборот. Занедуживших кукольных человечков или героев комикса вряд ли всерьез захочется вылечить, а потому проблема вовсе не в том, что в аптечке остались только просроченные таблетки. Если сострадание и любовь к жизни покидают тех, кто вроде бы призван свыше творить искусство и врачевать душевные раны, то взывать об исцелении, в самом деле, остается разве что к пилотам НЛО.