Летом 1904 года японцы по-прежнему вытесняли русских из южной Маньчжурии. Возможности для крупного сражения не было — Куропаткин предпочитал не сосредотачиваться в этом районе, боевые действия ограничивались более или менее крупными столкновениями. Наиболее важным из них было сражение под Дашичао 10−11(23−24) июля. Куропаткин не считал русские позиции здесь выгодными для решающего боя, хотя они были и неплохо укреплены. В горах на господствующих высотах были построены редуты, многоярусные окопы, орудийные и батарейные места, в тылу — подъездные дороги и мосты. Контроль над Дашичао позволял прикрывать железнодорожное сообщение с Инкоу — единственным портом, откуда можно было поддерживать прямую, но уже весьма опасную связь с Порт-Артуром — по морю.

Николай Самокиш. Русско-японская война. Драгуны на реке Тайдзыхэ. 1904

Бои носили весьма упорный характер — войска вели себя безукоризненно, пехота стойко держалась под огнем артиллерии и принимала штыковой бой. Под руководством великого князя Сергея Михайловича в кратчайшие сроки была налажена подготовка вновь формируемых для Маньчжурской армии батарей, и уже под Вафаньгоу некоторые русские батареи неприятно удивили своего противника. Под Дашичао 76 русских орудий I Сибирского Армейского корпуса смогли даже подавить огонь 186 японских и не дать возможность японской пехоте атаковать русские позиции. Японцы были отброшены, но отступать пришлось русским. Отход был очень тяжелым — под палящим солнцем, при постоянном недостатке питьевой воды. Среди солдат впервые появилось раздражение — «как ни дерись, все равно прикажут отступить».

Куропаткин Алексей Николаевич. Конец 1890-х годов

Потери обеих сторон были относительно невелики — 44 офицера и 1006 нижних чинов убитыми и ранеными у русских, 66 офицеров и 1123 нижних чина у японцев. Отход проходил организованно, и хотя на перевалах перед выходом на равнину возникали пробки, в войсках не было паники. Отступление привело к весьма важным для хода войны последствиям. Порт Инкоу был потерян, а с 13 (26) июня Того объявил полную блокаду морских подступов к Порт-Артуру. Решающего сражения в горной Маньчжурии не произошло, японский довоенный план действий был наполовину сорван. Русский командующий укреплял Ляоян, рассчитывая, опираясь на укрепления, измотать Ойяму в обороне и после этого перейти в контрнаступление.

«Очень буду рад, — отмечал он еще 3 (16) июня, — если ранее работы с Порт-Артуром японцы решились напасть на маньчжурскую армию всеми силами, чтобы отбросить ее из Южной Маньчжурии. Мы выйдем на долину, где наши неуклюжие обозы начнут нам приносить пользу, наши орудия перестанут составлять тяжелое бремя, каковое они составляют в горах, и огромные транспортные средства, которые мы не можем создать, не понадобятся. Войска в долине вздохнут свободнее. Наша конница воспользуется своим превосходством. Коммуникационные линии японцев удлинятся».

Все превосходства своих действий на равнине русский командующий описал верно. Оставалось только суметь воспользоваться ими.

Итак, японцам не удалось добиться стратегического успеха в горной Маньчжурии. План молниеносной войны был сорван. Время начинало работать против Токио. В сложившейся ситуации японский успех зависел от того, удастся ли командующему 3-й армией ген.-л. барону Марэсукэ Ноги овладеть Порт-Артуром до решающего сражения на суше и перебросить свои силы (свыше 90 тыс. чел.) на помощь главной армии маршала маркиза Ивао Ойямы. Кроме того, японская осадная армия должна была решить проблему уничтожения русского флота, по-прежнему остававшегося угрозой для японских морских коммуникаций, с которой так и не смог справиться адмирал Того. Дальние подступы к городу — так называемые «позиции на перевалах», проходившие по Зеленым горам в 20 км от города и Волчьим горам в 16 км от него — до войны не были укреплены по финансовым соображениям. 1(14) июня было принято решение обороняться на Зеленых горах. Позиции начали укреплять, все приходилось делать на пустом месте. Не было ни окопов, ни дорог, позволявших вывести артиллерию на господствующие позиции. Работы продолжались вплоть до начала японской атаки.

Ояма Ивао

13−15 (26−28) июля шли тяжелейшие бои на «позиции на перевалах». Японцы быстро преодолели их и подошли к внешнему обводу укреплений Порт-Артура. Здесь их ждало разочарование. Крепость оказалась более готовой, чем доносила японская разведка. Благодаря колоссальным усилиям, предпринятым командующим 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизией ген.-м. Р. И. Кондратенко ее укрепления были приведены до весьма серьезного уровня, исключавшего возможность успеха штурма без предварительной подготовки. На сухопутном фронте крепости имелось 396 орудий и 48 пулеметов, подвижной артиллерийский резерв составил 60 орудий.

Положение японской осадной армии серьезным образом осложнили и действия владивостокского отряда русских крейсеров, хотя поначалу они и не были особо удачными. 2 (15) мая отряд понес весомую потерю. Вышедший с командиром отряда контр-адмиралом К. П. Иессеном на борту на разведку крейсер «Богатырь» в тумане потерял ориентиры и выскочил на мель в 20 милях к юго-западу от Владивостока. Только 2 (15) июня корабль удалось снять с камней и привести в порт. Более в боях он не участвовал. Командование над крейсерами на короткое время перешло к вице-адмиралу П. А. Безобразову. Отряд постоянно выходил в море, создавая чувствительную угрозу перевозкам Японии. В одном из набегов крейсера потопили транспорты, которые перевозили тяжелую артиллерию — 11-дюймовые (280-мм) осадные гаубицы — для армии Ноги, который на месяцы потерял возможность разрушать долговременные русские укрепления. Взять Порт-Артур с наскока все же не удалось, хотя Ноги не отказался, да и не мог отказаться от идеи ускоренного штурма.

Порт-Артур с горы. 1905

На фронте возникла пауза, и на первый план на фоне новостей о нерешающих пока судьбу войны боях вновь выступила внутренняя политика. Главное событие на этот раз произошло в Петербурге. 15 (28) июля 1904 года был убит министр внутренних дел В. К. фон Плеве. В 10 часов утра министр ехал на Балтийский вокзал, когда в карету бросили бомбу. Сам Плеве и его кучер были убиты на месте, ранения получили девять случайных прохожих, включая трехлетнюю девочку. Взрыв брошенной бомбы был таким сильным, что его услышали практически по всему Петербургу, во всяком случае в центральной части города он был не только слышен, но и виден. Дым от него поднялся на высоту пятого этажа. Известие об этом убийстве вызвало у многих «чувство радости».

В доме П. Б. Струве под Штутгартом новость вызвала «такое радостное ликование, точно это было известие о победе над врагом. Освобожденцы террором не занимались, но и морального осуждения этому способу политической борьбы не выносили». Террор не беспокоил тех, кто в конце 1894 г. призывал к законности.

«Трупы Боголепова, Сипягина, Богдановича, Бобрикова, Андроеева и ф.-Плеве, — заявлял Струве, — не мелодраматические капризы и не романтические случайности русской истории; этими трупами обозначается логическое развитие отжившего самодержавия».

Спасти режим мог лишь большой военный успех, которого по-прежнему не было. Ожидание его не могло быть вечным. Наступало время неизбежных перемен.

22 июля (4 августа) к императору опять обратился его тайный советник — А. А. Клопов. И снова это было перечисление довольно очевидных истин:

«Благоденствие народа есть лучший оплот монарха. Вот почему рядом с мерами чисто охранительного характера должна стоять неустанная забота о народных нуждах. А нужд этих у нас без конца: бедность растет с ужасающей быстротой, население вырождается, иностранцы забирают в свои руки богатства России; школа губит и душу, и тело детей; духовенство пребывает в невежестве и материальной зависимости от паствы; поместное дворянство разоряется; промышленность переживает кризис; кустарь гибнет, несмотря на самоотверженный труд; самодеятельность общества стеснена даже в чисто хозяйственной области… Эти-то аномалии и дают почву таким уродливым явлениям, как политические убийства».

Клопов убеждал — только реформы могут дать возможность правительству отнять почву у революционного движения.

Korolev Alexandr
А. А. Клопов в своем имении Анатолиевка в Новгородской губернии (рядом с Любанью, ныне Ленинградская область)

Плеве был категорическим противником уступок общественности. Доволен его убийством был и Витте. Свои мысли он выразил предельно ясно в письме к Куропаткину, написанном во время Ляоянского сражения, 19 августа (1 сентября) 1904 г. Извещая командующего об убийстве министра внутренних дел, он писал:

«С господином фон Плеве сделалось то, что должно было сделаться, и страшно то, что нигде это преступление не встретило соболезнования… Но что для Вас должно быть интересно, это то, что оказалось, что господин фон Плеве был душою банды квантунцев, приведших Россию к этой несчастной войне. Это теперь несомненно. Я говорю: несчастной войне, ибо не вижу в ее окончании, как бы война для нас ни была победоносна, никаких благ для России. Без преувеличений можно сказать, что, пожалуй, победоносная война даст еще худшие результаты, нежели средний успех».

Витте был опытным демагогом и интриганом, Безусловно, он был и выдающимся государственным деятелем, но масштаб его личности мешал этому человеку достичь высоты, откуда четко видна разница между интригой и политикой. Именно он был одним из инициаторов ультиматума Японии о пересмотре условий Симоносекского мира, именно он был идеологом политики «мирного проникновения» России в Китай, включая не только Маньчжурию, но в перспективе и долин Янцзы и Хуанхе, именно он считал необходимым строительство КВЖД, ЮМЖД, приобретение Квантуна, строительство незащищенного Дальнего и т. п. То есть именно Витте и был творцом политики, которая привела к войне, начавшейся в то время, когда он уже был в отставке. Он ненавидел Плеве, оба министра активно интриговали друг против друга, не особо церемонясь в выборе средств. Плеве сумел подставить своему конкуренту подножку, и тот оказался в немилости у Николая II. Эта опала внезапно оказалась весьма полезной для недавно всесильного бывшего министра финансов, любимым вопросом которого относительно подчиненных и союзников было: «До какой суммы он честен?»

Витте прекрасно понимал, что победа России в войне исключит для него возможность возвращения в правительство, и потому надеялся на «средний успех», во всяком случае, в письме к Куропаткину. Как метко отметил либеральный историк А. А. Кизиветтер, Витте не был государственным человеком «…в настоящем смысле этого слова, был не деятелем, а дельцом…» Причем дельцом вполне современным — для подкупа в распоряжении министра были казенные средства. Это ему не мешало.

Сражение при Ляояне
«Он был, — отмечал его явный поклонник П. Б. Струве, — по натуре своей беспринципен и безыдеен».

Впрочем, одной идее Витте все-таки служил достаточно последовательно — он был властолюбив, и путь к власти выстраивал через создание мифа о собственном величии и непогрешимости. По мнению гр. В. Н. Коковцова, на практике эта идея проявилась довольно обычным и даже тривиальным образом:

«Самовозвеличивание, присвоение себе небывалых деяний, похвала тем, чего не было на самом деле, не раз замечались людьми, приходившими с ним в близкое соприкосновение, и часто это происходило в такой обстановке, которая была даже невыгодна самому Витте».

У него был могучий и влиятельный союзник — вдова Александра III верила в Витте как в ближайшего сотрудника покойного супруга.

В последние годы Российской империи административная волна частенько выносила наверх дельцов-нарциссов и самовлюбленных самодуров. К великому несчастью для страны они вложили немало сил в соперничество между собой. Теперь один был в опале, другой — убит. В Министерстве внутренних дел ожидали назначения преемника Плеве, и на этот пост, как казалось многим, небезосновательно претендовал Б. В. Штюрмер — директор Департамента общих дел МВД, ближайший сотрудник убитого министра. Впрочем, это было весьма специфическое сотрудничество.

Плеве не подкупал союзников и не развращал подчиненных возможностью обогащения за счет казны. Он использовал не финансовый, а административный ресурс. Министр был мизантропом и открыто презирал зависимых от него и ненавидел тех, кто мог позволить себе самостоятельность. Плеве не останавливался перед тем, чтобы прилюдно унижать подчиненных двусмысленными репликами. Это был типаж, хорошо описанный Чеховым и Салтыковым-Щедриным. Штюрмер относился к выходкам начальника как к знакам милостивого к себе внимания. Впрочем, он не был просто угодливым исполнителем. Сильным качеством этого чиновника была способность лавировать. Он прославился этим, еще будучи председателем Тверской губернской земской управы (1891−1894). Тверское земство было настоящей цитаделью русских либералов. На этом посту Штюрмер добился примирения между либеральными членами земства и консервативным губернатором П. Д. Ахлестышевым.

Подобного рода успехи привели Штюрмера на пост новгородского, а затем ярославского губернатора, после чего он был переведен в центральный аппарат МВД. В ноябре 1903 года именно Штюрмеру было поручено провести ревизию Тверского земства, которое вступило в конфликт с губернатором кн. Н. Д. Голицыным. По итогам ревизии было издано Высочайшее повеление, предоставлявшее министру внутренних дел и губернатору чрезвычайные полномочия. Плеве был очень доволен, но ни на йоту не изменил своего отношения к Штюрмеру. Тот вообще был человеком с весьма гибкой спиной и твердой уверенностью в том, что терпение и исполнительность при наличии связей рано или поздно возведут его на самый верх бюрократического олимпа. Так оно в конце концов и произойдет, но не в 1904 году. Эффект Тверской ревизии был еще очень свеж, Штюрмер демонстрировал себя продолжателем дела Плеве, и это оказалось его ошибкой.

В разумности этого курса многие уже сомневались. Вдовствующая императрица Мария Федоровна, которая считала необходимым диалог с обществом, постоянно пыталась убедить сына отказаться от курса Плеве и пойти на уступки, которые позволили бы правительству не диктовать условия общественности, а вести ее за собой. Николай II, как всегда, колебался и с надеждой ждал хороших новостей из Маньчжурии. Решающее сражение должно было произойти под Ляояном.