«Бывшая Ленина»: роман о политике и свалке, изготовленный из вторсырья

Политически актуальная художественная литература — явление по определению сложное и имеющее малопонятный статус. Хотя бы потому, что принято считать, будто художественные книги пишутся для вечности, а злободневное хорошо лишь в виде сатиры или иронии. Всерьез писать о злобе и добре дня сегодняшнего пытался соцреализм, за что и был обличен впоследствии как явление антихудожественное, клейменное агитпропом. В вердикте сем, в свою очередь, содержалась немалая доза агитпропа, только с другим знаком.

Есть практически образцовый роман о политике, который пережил свое время, а значит, если не с Вечностью, то с Историей с большой буквы он в родстве — «Вся королевская рать» Роберта Пенна Уоррена. Писать на эту тему что-то слабее можно, но не очень понятно зачем, подражать тоже можно — в качестве ученического задания самому себе, например. Сделать лучше и ярче — планка, которую не стыдно себе поставить.

Сложно знать, какую планку ставил себе уже давно не ученического калибра писатель Шамиль Идиатуллин и какие задания себе давал. Социальная и политико-экономическая тема им давно разношена и обмята, и это неудивительно, ведь он — журналист со стажем. Хотя читателю, пожалуй, он стал довольно широко известен как раз совсем противоположным, фантастикой, точнее, подростковым ужастиком-дилогией «Убыр», замешанным отчасти на Кинге, отчасти на народных татарских мотивах. До Кинга и даже до Крапивина толстый роман все же не домахнул, хотя и получил солидную премию в области детской литературы. Так же точно даже близко не приближается к «Королевской рати» «Бывшая Ленина».

Роман сразу обозначен как «актуальный», прямо на обложке, открытым текстом. Повествует он об экологической катастрофе местного значения, о политическом «движе», раскрутившемся вокруг медленно отравляющей город гигантской свалки и о местечковой политической компании, в которой все, как у больших — политтехнологии, информационная война, манипуляция сознанием, конфликты интересов, подставы и непростые раздумья о роли личности в истории.

Ну и роман не был бы романом, если бы в нем не оказалось нескольких любовных линий. В общем-то, каркасом его и является любовный треугольник, составленный из одного политика районного масштаба и двух его женщин. Политик, по сути, является по отношению к этим ярким и сильным женщинам именем прилагательным, почти служебной фигурой. Это тоже достаточно актуально и «трендово». Хотя и традиционно при этом — сколь бы ни были похожи на орлиц, а не на наседок Лена и Оксана, Митрофанова-кандидата они вполне по-женски «высиживают», одна в прошлом, другая до поры до времени в настоящем. Брошенная жена Лена, оправившись от депрессии, не шагает сама в политику под развевающимися знаменами и надутыми парусами, дабы совместить личную месть с борьбой за справедливость, нет, она, тряхнув политтехнологической стариной, находит новый спутник мужского пола, который начинает выводить на орбиту. Впрочем, как и соперница, сгорает на старте.

Вроде бы, в центре романа борьба и интрига, но почему-то следить за перипетиями этой борьбы совершенно не увлекательно. Может быть, так и задумано, чтобы все линии вели в никуда и обрывались, а все усилия и вся энергетика утекали в песок. Финал даже не открыт, он размыт, как краска на листе. Тут нет даже эффекта подстреленной на лету птицы или недошедшего к успеху «пацана», как у Уоррена, — просто все хлопоты без всяких видимых причин и потрясений оказываются напрасными, а бегуны задумчиво переходят на шаг, засмотревшись куда-то в туманные дали, где неощутимо брезжат смутные перспективы. Нет ни выборов, ни даже хотя бы одной свадьбы, роман заканчивается почти так же, как и начинался, — безрадостно-больнично.

Все же, наверное, это не «баг», а «фича». То есть отражает мнение автора о реальных перспективах политической борьбы в современной России, где нужно не продвигать свои идеи, а осторожно протискивать в образовавшиеся даже не окна, а щелки возможностей, при этом стараясь не «засвечиваться». Другой исход событий был бы чем-то вроде второго тома «Мертвых душ», социальной фантастикой. Может, такую честность и стоило бы похвалить, только вот роман, такой же безэнергийный, как и породившая его «мусорная» действительность, оказывается попросту скучен. На ровном сером фоне радуют (не в оптимистическом, а в эстетическом смысле) только несколько удачных моментов — психологически точное описание депрессии и выхода из нее или цепляющий уже новой актуальностью маркетинговый ход монетизации катастрофы — через торговлю защитными масками с веселыми принтами и внедрение высокотехнологичных анализаторов отравы в воде и пище.

Журналистское прошлое и настоящее не помогло, а помешало автору, смешав жанры. Пространные чисто публицистические пассажи, которые герои словно бы торопятся изложить, выглядят инородными и раздражающими, как внезапно включенный посреди любовного или философского диалога телевизор. Идиатуллин с какой-то ученической старательностью «передирает» куски из политических аналитик и прогнозов телеграм-каналов и столь же педантично вводит в текст «актуальный» слэнг и мемы. Кружат дроны, самоорганизуются в ватсапе молодые бородатые хипстеры, мелькают в интернете забористые ролики с мест событий, герои выходят на пикеты и дерутся с полицией. Постепенно все это приобретает привкус какой-то пародийности. Сегодня в Телеграме и ютьюбе, через несколько месяцев — в романе. Исходный материал выглядит полупереваренным, не переработавшимся в живую ткань. Этакой плотью от плоти пестрой мусорной горы, нависающей над повествованием.

Хотя как документ странной, зависшей то ли над гибельной пропастью, то ли над преображением эпохи с ее спертым и дурно попахивающим воздухом, роман все же состоялся. Эпохи, главной сутью и бедой которой, пожалуй, является то, что бывшие улицы Ленина, в свое время скоропалительно переименованные в Преображенские, ни к какому преображению или храму не привели. Только к огромной свалке разнородных кусков умерших или безвременно убитых идей и вер, не похороненных, не переработанных и не сожженных. С этой чудовищной свалкой все же придется что-то делать, пока она не отравила и не загубила будущее. Вот только что? Одной констатацией факта и робкой надеждой на новые здоровые силы, которые прорастут сквозь токсичную мертвечину, тут не обойтись. И разве не достойный вызов для литературы искать ответы на проклятые вопросы, не оставаясь более-менее честным летописцем беды?