Боль и братство сопротивления: Псковская область в нацистской оккупации

На первоначальном заглавии к своей трагедии «Борис Годунов» Пушкин написал: «Писано бысть Алексашкою Пушкиным, в лето 7333 на городище Ворониче». В трех километрах от городища находится Михайловское, сельцо Пушкиных. Такую невероятную красоту поэт называл «приют спокойствия, трудов и вдохновенья», а Анатолий Луначарский, нарком просвещения РСФСР и непосредственный участник создания заповедника, говорил: «Редко где видел я такую гармоничную и многозначительную красоту… Все здесь умеренно, каждая отдельная часть пейзажа кажется почти миниатюрной. Но, переходя одна в другую, сплетаясь в целое, холмы и озера, дороги, здания и рощи зовут, зовут ваш взгляд в бесконечное, в неопределенное, к будущему, за край зримого, к неизвестному, великому, и, дойдя до горизонта, взгляд ваш сам собой поднимается, чтобы тонуть в синеве неба…»

Псковский край ― родина моих предков, все они с незапамятных времен жили на этой земле, а моя мама, Валентина Алексеевна Петрова, хоть и родилась в Ленинграде, но всегда тянулась в эти места. Да и как не любить их! Волею судьбы во время войны она оказалась в оккупации в окрестностях Пушкинских Гор. Воспоминания об этих тяжелейших годах, как и память о дне освобождения, навсегда остались в ее сердце. Это устная история, свидетельство человека, пережившего и пропустившего через себя весь ужас и все величие случившегося.

Итак, моя мама, Валентина Алексеевна Петрова, родилась в Ленинграде. Но все предки ее родом из Псковской области, из деревень, которые окружали имения Пушкиных и Ганнибалов. После революции жизнь на Псковщине изменилась. Множество людей снялись со своих мест и поехали в города. Так сделали и родители мамы. И не только они, но и родственники ее отца, бабушка, тетя, братья отца. В Ленинграде, где в годы первых пятилеток активно развивалась промышленность, требовались рабочие руки. И дед (мамин отец) был железнодорожником, бабушка и тетя работали на фабрике, а родной брат деда и вовсе стал партийным работником, руководил партийной организацией Торгового порта, а другой дядя тоже отметился движением по партийной линии. Жили дед, бабушка и их четверо детей (три сына и дочь) на Выборгской стороне, на проспекте Карла Маркса, в одном из самых промышленно развитых районов Ленинграда. Жизнь, по детским воспоминаниям мамы, была непростая. Родители трудились с утра до вечера, старшие братья уже были школьниками, весело гоняли во дворе, играли в «Чапаева», «Махновцев», разнообразно шалили, за что и получали от отца трепку, а мама, совсем маленькая девочка, запомнила атмосферу предвоенного Ленинграда.

Самыми яркими впечатлениями были, пожалуй, посиделки в комнате, где собирались вечером знакомые маминой тети, Анны, танкисты, вернувшиеся с Халхин-Гола, и пели они «Три танкиста», и атмосфера была неповторимая, та, которая позже никогда уже не встречалась: особого веселья, радости, силы, устремленности в будущее. Маленькая Валя ни за что не захотела покинуть комнату и сидела, и слушала! Помнит она очень хорошо и детскую площадку, куда регулярно ходила в одиночестве, игрушки, неизменно работавшее радио в комнате, майские и ноябрьские демонстрации, похоронную процессию на лошадях (такую мы видели только в кино), магазин, где продавали вкусные булочки, баню, куда ездили с персональными тазиками, и другие, уже неизвестные нам, реалии быта. Жизнь бежала вперед, росли братья, семья должна была получить в 1941 году квартиру…

Незадолго до начала войны, в марте 1941 года, маму отправили в деревню к бабушке. Тогда, в 1941 году, это была не Псковская, а Калининская область. Летом к ней должны были приехать родители и старшие братья, а мама готовилась пойти в первый класс. В то время железная дорога проходила в Тригорском (немцы во время войны ее разобрали), через Сороть в районе Пушкинских Гор существовал железнодорожный мост, поезд шел из Ленинграда до конечной остановки Великие Луки, а выходили тогда на станции 8-й разъезд, там и до бабушкиной деревни Блажи было рукой подать.

Гитлеровская оккупация началась в середине июля 1941 года, уже через три недели после начала войны. Штаб находился в Пушкинских Горах, а в окрестные деревни немцы наезжали присматривать за населением. Чередовали репрессии по отношению к населению (убийства и пытки активистов и подозреваемых в связях с партизанами, угон в фашистское рабство, массовые убийства цыган и евреев) с раздачей мыла и спичек, организацией танцулек, приглашением работать на них в канцелярии. Разделили колхозную землю и велели населению взять скот, разгуливавший по полям. Так у прабабушки оказалось две коровы. Сеяли и собирали хлеб, трепали лен. 1 сентября мама пошла в первый класс. Все было сделано по-немецки педантично: отпечатанные учебники, портрет Гитлера на стене. Однако уже во второй класс она не пошла. Обстановка была напряженной. Немцы нервничали, борьба против них нарастала. По маминым наблюдениям, по деревням находились немобилизованные мужчины, они, по всей видимости, координировали возникшее сразу подполье и связь с партизанами. За Сороть, где находились территории Зарецкого и Русаковского сельсоветов, немцы не совались. Там был партизанский край.

Некоторые эпизоды оккупации запомнились навсегда… Летом 1943 года в деревню верхом приехали партизаны. В тот же момент в нее въехали и немцы. Завязалась перестрелка, в ходе которой партизаны дали несколько выстрелов по прабабушкиному огороду. Одна из пуль задела маму. Ранен был один из немецких офицеров. Настичь партизан не удалось, немцы были в бешенстве. Сразу же собрали всю деревню (8−10 домов, не больше) и согнали в дом прабабушки. Обыскивали все дома, и нашли у одной из жительниц немецкие ботинки. Тут же было объявлено, что все будут наказаны за содействие партизанам. Точнее, деревня будет сожжена вместе с ее жителями. Всю ночь они провели с мыслью о смерти. У мамы началась истерика. Бабушка, как могла, успокаивала. Разрешение на сожжение не было получено. Вместе с жителями. Но так деревню сожгли полностью. Ужас той ночи не забыть никогда!

За Соротью, в деревне Носово, немцы организовали штаб. В конце августа 1943 года (штаб существовал не более недели) партизаны провели дерзкую операцию по его уничтожению. Имя одного из партизан, Петра Терентьева, мама запомнила. Жители предварительно покинули деревню, разведка спланировала операцию. Одновременно с поджогом домов партизаны врывались в них и расстреливали пытавшихся спастись гитлеровцев. Не уцелел никто. Запах горелого мяса и огромное количество гробов ― вот что осталось от штаба фашистов!

Однако уже через четыре дня в окрестные деревни прибыли каратели и, предупредив жителей о том, что деревня будет гореть, поджигали. На сборы давалось 20 минут. Страх и ужас парализовал тогда маму. Она выбежала босиком (день был жаркий), ее бабушка повесила на корову вещи, и они пошли. Через Сороть, они пришли в Воронич. По приказу немцев возле шоссейной дороги дети вырубали кустарник, дабы не прятались партизаны. До зимы они оставались там. Оказывается, немцы следили, кто и где живет. Вели учет, и не просто так. Зимой перегнали их в село, которое было ближе к шоссе, и вот однажды пришла команда: всем идти в Остров. Под конвоем (собаки и автоматчики) их гнали в Остров, очевидно, что в Германию (ближайшая железная дорога в Острове и находилась). В одной из деревень, в Рубилово, остановились на ночлег. Жителей уже там не было. Родственница прабабушки, бывшая с ними, уговорила их бежать. Под покровом ночи, перейдя шоссе, они углубились в болото, по пояс в снегу. Если бы только немцы заметили беглецов, то расстреляли бы сразу. Но, видимо, судьба уберегла их. Сразу скажу, что горели деревни и вокруг. Множество деревень. Как утверждает мама, на 100 км в округе. Некоторые из сгоревших деревень так никогда и не возродились.

К весне 1944 года мама и прабабушка не имели почти никаких источников информации о положении на фронте. Существование было полуголодное, и дети ходили побираться по дорогам. Людей косили эпидемии с множеством умерших, мама даже на некоторое время ослепла (правда, потом зрение вернулось). Вши были совершенно обычным явлением. Везде находили минные поля, в лесу оккупанты застрелили ребенка, собиравшего ягоды. Надо сказать, минные поля были повсюду, и уже позже, после освобождения, подрыв наших солдат и жителей не был чем-либо необычным. Прошла один раз по минному полю и мама, спасло то, что мины оказались противотанковыми.

Однажды в Кунцево, деревню, где в то время жили погорельцы, припожаловал немец и засел на березу, принялся рассматривать в бинокль окрестности. А что рассматривал? Местные жители почувствовали, что войска наши наступают. Раздались крики: «В окоп, в окоп!» Вначале побежала наша пехота, а потом и танки подтянулись. Остановились на минуту-две, шлемы сняли. Их обнимали, целовали, приглашали зайти! «Никак не можем, идем на запад, в Прибалтику!» Радость была неимоверная!

Тем временем мама со своей бабушкой перебрались в Тригорское, где нашлась комнатка для них, целая пачка писем дошла с фронта, от маминого дяди, Никандра Матвеевича. Он писал, и вести были неутешительны: в Ленинграде умерли мамины братья, тетя, бабушка, погиб отец. А мама ее и тетя Аня эвакуировались в Краснодарский край. Только в 1946 году мамин дядя мобилизовался, а жить было негде. Он уехал в Прибалтику и жил там до 1951 года, а затем вернулся в Пушкинские Горы.

Перед решительным наступлением на фашистов, в канун освобождения святых для каждого русского, советского человека мест, лейтенант М. Останин написал стихотворение, опубликованное в армейской газете:

В лиловой дымке русские просторы,

Плывут над нами облака,

Родные с детства Пушкинские Горы

Мы узнаем с тобой издалека.

Усадьба, парк, великая могила

Сейчас еще во вражеском кольце.

Но вся стихов пленительная сила

Живет в готовом к подвигу бойце.

Чудом удалось спасти могилу Пушкина от уничтожения. Она, как и весь Святогорский монастырь, была заминирована. Сам монастырь дважды подрывали, в результате чего был разрушен собор, рухнула колокольня, просела могила поэта.

Как писал в своей книге «Пушкинские Горы» многолетний редактор местной газеты «Пушкинский край» А. М. Савыгин, сразу после освобождения в поселок прибыла Чрезвычайная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников. По результатам расследования, положение было ужасающим. Фашистские варвары полностью уничтожили Пушкинский заповедник, рубили на дрова вековые рощи, устраивали на территории настоящие укрепрайоны, вывезли из музея все ценности (перехватив предназначенные к эвакуации предметы музейного фонда). Сам поселок пострадал не меньше. На всем лежала печать запустения и разорения. Однако уже в 1944 году, сразу после освобождения, дети, пережившие оккупацию, были отправлены в пионерский лагерь, где, конечно, они были одеты, обуты, накормлены. На стадионе поселка был грандиозный праздник! А Пушкинские Горы восстанавливались, местные жители очищали завалы, высаживали деревья, ремонтировали здания, восстанавливался и заповедник. Огромную роль в его возрождении сыграл С. С. Гейченко.

Война принесла большие беды, гибель близких, тяжелые психологические травмы. Но главное, запомнилось братское единение людей. С беженцами и погорельцами делились всем, что было. Ели из общей плошки, каждый ставил на стол то, что имел. Рискуя жизнью, многие помогали партизанам. Знали ведь, что немцы такого не простят, но все равно несли им хлеб.

Были и предатели, и перешедшие на службу к немцам. Об этом свидетельствуют и послевоенные судебные процессы, особенно запомнившийся пушкиногорцам процесс над В. Юпатовым в 1959 году. Этот жестокий и страшный человек лично принимал участие в массовых казнях, зверски убивал цыганских детей, казнил партизан и подпольщиков.

Но люди выстояли и продолжали жить! И научились по-новому ценить мир и помнить прошлое. Ради будущего. Такова эта история, мелкая вроде бы, незначительная, но именно из таких складывается история всего народа, страны. «История проходит через дом человека, через его частную жизнь. Не титулы и царские милости, а, как писал советский ученый Ю. М. Лотман, «самостоянье человека» превращает его в историческую личность».