Народ России перед выбором: «холопская порода» или наследники революции
Эрих Фромм. Анатомия человеческой деструктивности М: АСТ, Neoclassic, 2020
Мы катастрофически недооцениваем собственную способность к переменам. В этом есть злая ирония: человек отличается от животного тем, что он не просто «адаптируется» к среде, а изменяет её и себя вместе с ней. Тем не менее нам кажется (и это представление активно поддерживают), будто существующий в данный момент человеческий мир — это нечто неизменное, безальтернативное, удерживаемое на месте естественными законами или «природой» человека.
История СССР, его внезапного появления и неожиданного краха, должна была научить нас тому, насколько хрупкими и преходящими могут быть самые крупные и очевидные системы. Вместо этого Россия погрузилась в странное отчаяние: Запад (капитализм) победил, индивидуализм и частная выгода восторжествовали, нравы пали, народ утратил надежду, смелость и занялся выживанием. Быть может, тут виновато периферийное (нефтегазовое) положение нашей страны в постсоветской системе, отсутствие каких-то крупных экономических прорывов или строек (как в Китае), делающее жизнь чересчур рутинной и бесперспективной. Можно посетовать на гибель культуры гражданственности и рост патернализма за «спокойные» послевоенные годы, из-за чего перестроечная «рыночная конкуренция» (на деле — игры бывшей советской элиты) нанесла людям глубокие травмы. Но ведь и это — не приговор.
Всякая общественная система стремится к самосохранению и воспроизводству. Для этого она выдвигает определённую концепцию «природы» человека: «непреодолимых», предвечных сил, которые заставляют нас играть по правилам системы. Расхожие в России (по крайней мере среди интеллигенции) представления о народе как вечных терпеливых рабах, глупых напуганных «бюджетниках», становящихся жертвами «волков», агрессивных и сильных господ — одна из таких концепций. Она является дополнением и адаптацией обще-капиталистической идеи об «успешных» и «неудачниках», о «законах джунглей», о том, что страдания масс — это следствие лени и глупости самих масс. История знает много таких теорий, гуманистичных и антигуманных, но её истина — в том, что люди меняются, и изменения эти сметают всех, кто пытается их подавить.
Опровержению капиталистических воззрений на «неизменное» в человеке (слабость, эгоизм, агрессия) и описанию его возможностей посвящена книга социолога и психоаналитика Эриха Форма «Анатомия человеческой деструктивности», написанная ещё в 1973 году. Хотя автор более широко известен своими работами про самореализацию, любовь, спонтанность, его научная деятельность во многом была посвящена изучению «тёмной» стороны человеческой психики — агрессии, садомазохизма, некрофилии, бегства от свободы. «Анатомия» является одной из самых «академических» работ Фромма.
В книге рассматривается большой объём исследований, посвящённых феномену агрессии: от поведения животных и антропологии — до примитивных племён и современных психологических экспериментов. Фромм доказывает, что даже у животных агрессия играет весьма ограниченную роль. Наиболее распространена оборонительная агрессия — один из механизмов защиты, наряду с бегством или кооперацией, причём не самый приоритетный, подключающийся лишь в крайних ситуациях (например, когда животное загоняют в угол). У хищников к этому добавляется узко-инструментальное «использование» агрессии, например, для погони за добычей; но как только жертва поймана, их напряжённость проходит. Конечно, ни о какой «растущей изнутри» потребности в насилии или агрессии не идёт и речи.
Животные не знают человеческого иррационального гнева, наслаждения от разрушений и доминирования («деструктивности»). Более того, их знают далеко не все люди и общества. Фромм доказывает, что разные человеческие общества в разные эпохи вырабатывали различные черты характера, способы поведения и эмоциональные реакции, которые можно охарактеризовать как «агрессивные»: от напряжения, сопутствующего волевому усилию, никак не связанному с причинением кому-либо вреда — до садистской попытки контролировать чужую жизнь. Автор разделяет их на «доброкачественную» агрессию (простое напряжение усилий, игру, оборону и т.д.) и «злокачественную» (удовольствие от причинения другому вреда, стремление угнетать и контролировать, некрофилию и т.д.). На примере примитивных племён показывается, что в разных сообществах присутствуют разные «наборы» этих форм агрессии; в частности, существуют общества, вообще не знающие «злокачественной» деструктивности, ценящие кооперацию и любые формы жизни.
В общем, основание человеческой деструктивности нужно искать в общественном устройстве. Конкретно Фромм указывает на появление частной собственности и эксплуатации, когда угнетение одних людей стало условием развития других. Впрочем, в современном мире такая «собственническая» установка распространилась на множество иных, нематериальных благ: прогресс создал немало общественных противоречий, столкновений интересов разных групп людей, создавших новые и усиливших старые формы агрессии. Соответственно, Фромм приходит к выводу, что решить эти проблемы можно либо ликвидировав противоречия между группами, либо как-то изменив или сократив интересы людей (например, уведя их от неограниченного потребительства к радости творчества и любви), для чего, конечно, требуются изменения в общественном устройстве.
Читайте также: Главная опасность XXI века, о которой Вам не расскажут политики
Однако, разделив агрессию на «хорошую» и «плохую», автор пытается сделать то же самое с интересами. К сожалению, здесь Фромм теряет почву под ногами и переключается в режим философа, воспроизводя аргументы, которые ранее разоблачал.
Со ссылкой на раннего Маркса Фромм возвращается к «природе человека», присущей ему «имманентной цели», хотя и оговаривает, что она отличается от животной. Подавление именно этой «природы» вызывает деструкцию. Но что к ней относится? Автор не может ответить внятно. Он указывает на тело человека, которому нужны определённые материальные условия для «нормального» роста и сохранения здоровья. Автор забывает, что это — лишь самый минимум, создающий лишь условия для развития человеческой личности, но не определяющий её. От культуры зависит, потребуются ли человеку, допустим, сильные мышцы или привычная к ударам челюсть, или ловкость, или хорошая память.
Сложно представить, что отсутствие высшего образования угнетало условного викинга. Более того: по этой логике, в примитивных обществах, где эти потребности по чисто объективным причинам ущемлялись, деструктивность должна была быть максимальной; Фромм же доказывает обратное.
На автора большое влияние оказала теория Маркса об отчуждении родовой человеческой сущности; однако Фромм воспринял её поверхностно, как доказательство того, что и другие великие умы видели в людях «что-то» хорошее. Маркс заметил, что почти всё, относимое гуманистами к «природе» человека, создавалось в ходе истории, как и агрессия у Фромма. В основе остался лишь специфически-человеческий труд: чтобы выжить, людской род вынужден был изменять среду; преобразующий мир труд породил сознание и интеллект, которые затем стали влиять на процесс труда. Главное — взаимодействие труда (производительных сил) и порождённой им «надстройки» порождали всё новые и новые потребности, создавая возможности (хотя бы потенциальные или доступные не всем) их удовлетворения.
Следовательно, то, что нужно человеку для дальнейшего развития, не задано до начала времён, а определяется текущим этапом развития данного общества. В одних условиях феодализм, концентрирующий излишки в руках немногих, был прогрессивен, поскольку позволял в условиях всеобщего дефицита концентрировать ресурсы для передовых проектов и развивать культуру у элиты. Крестьяне же, как отмечает Фромм, спокойно довольствовались малым, пока у них не отнимали землю, еду, минимальные, завоёванные к тому моменту, права или не уничтожали их человеческое достоинство. Если же сегодня производительные силы могут, допустим, каждому человеку обеспечить высшее образование (и немало людей в некоторых странах уже имеют доступ к этому образованию), но вместо этого обеспечивают яхты кучке олигархов — то это уже становится острым противоречием, ситуацией угнетения, порождающей деструктивность.
Вчера людям для развития требовалось пропитание; сегодня — уже целый букет социальных благ и политических свобод. В этом смысле Фромм приписывал к универсальной и вневременной «природе» человека потребности и противоречия, появившиеся у западного либерала ХХ века. Автор правильно наметил путь, но немного не дошёл по нему до конца. Человек на деле ещё более гибок и потенциально свободен, чем следует из книги.
Конечно, все эти рассуждения не отменяют ограничений, накладываемых существующей реальностью, или действующей в них сил и тенденций. Однако люди (в особенности с подачи власть имущих) видят конец и тупик там, где его нет; обманчивое ощущение «естественности» и «очевидности» текущего момента перекрывает даже опыт крушения таких гигантов, как Советский Союз. Реальность скрывает гораздо больше развилок, потенциалов, противоречий, чем нам кажется; мы преуменьшаем наши возможности и список «реалистичных» вариантов.
Человек может многое, но для этого нужно приложить немалый труд, собрать коллектив, изучить реальность и нащупать в ней альтернативные пути. Необходима смелость, ощущение собственного права и силы. Народу России ещё предстоит найти всё это. Для этого нужно по крайней мере осознать, что такой путь существует, и что мир не ограничивается «очевидным» для нас статус-кво.