«Поджечь театр, чтобы тебя запомнили» или История одного спектакля в Перми

В понедельник 20 января в Перми состоялся показ спектакля «Девочка и спички» по одноименной пьесе Владимира Клименко. Автором действа выступила некая Вера Макаренко из мастерской Марата Гацалова, ныне являющегося главным режиссером Пермского театра оперы и балета.

Пьеса относительно давняя, лет пять ей есть точно. Наполнена она практически бессвязным потоком сознания, в котором цитаты из священных текстов и классики мировой литературы (видимо, для того чтобы убедить постзрителя в глубокой интеллектуальной содержательности сего шедевра) перемешиваются с опять-таки бессвязными сценами сексуального характера и ультранасилия. Разумеется, преимущественно в извращенной форме: повествование ведется от лица девушки, которая мечтает, чтобы ее изнасиловали. Присутствуют здесь бесплодные попытки поразмышлять о судьбе театра, приводящие в конечном счете к печальному выводу: «Чтобы мою пьесу запомнили, мне нужно сжечь театр». Знакомая до боли логика, именно она сегодня начинает доминировать в театральном мире.

Пьеса написана в духе постдраматического театра, модного сейчас у определенной категории зрителей. Ничего не имею против, оговорюсь сразу. Они имеют право на жизнь, на свободу и даже на стремление к счастью в рамках своих театральных представлений, даже, не побоюсь этой крамольной мысли, на финансовую поддержку государства, которое не должно замыкаться исключительно на традиционных постановках.

Читайте также: Рождение постзрителя, или К чему привёл «сократизм морали» в театре

Однако новая драма новой драме рознь, совсем ведь не обязательно, что очередная задумка, очередного творца на ниве посттеатра будет успешной. Поэтому, не отвергая сам жанр, можно попытаться выразить скепсис насчет конкретного произведения в скромной надежде не быть растоптанным вездесущим и всеядным постзрителем.

Представленный спектакль Веры Макаренко интригует своим намеком на то, что он содержит в себе «иммерсивные элементы», которые, вероятно, в силу своей популярности должны были зацепить потенциальных зрителей. Признаюсь, меня они зацепили, однако в спектакле я их почему-то не увидел.

Садясь на отведенное мне место я обнаружил перед собой (хотел написать «на сцене», но как таковой сцены не было, пространство было единым: в каком-то смысле сценой был весь зрительный зал) табурет, на котором лежал телефон с наушниками. Как только начинается действие — телефон звонит.

Он будет звонить до тех пор, пока не найдется смельчак в среде зрителей, который подойдет и ответит на звонок. К несчастью, такой человек нашелся, его предусмотрительно предупредили, что спектакль будет интерактивный. Взяв трубку, девушку, ответившую на вызов, заставляют повторять слово в слово текст пьесы вышеуказанного господина Клименко — точнее, не весь текст, а небольшой отрывок, после чего она должна передать трубку следующему зрителю, который делает то же самое. Все это действо длится целый час, пока не наступает антракт, в котором изнасилованный зритель может сбежать. Постзритель же останется и будет продолжать получать удовольствие в течение еще целого часа.

Любопытно, что самый важный элемент спектакля — наушники — оказался незадействован. Зритель, подробно цитировавший голос в трубке, не стал их надевать, тогда в дело пришлось вмешаться самому Гацалову, перехватившему во время очередной пересменки трубку и гордо водрузившему на свою голову наушники, указав на то, как именно нужно играть спектакль. Последующие добровольцы уже не могли перечить мэтру и послушно цепляли на себя те самые наушники.

Хочется верить, что во втором действии для зрителей открылся весь глубокий метафизический смысл сотворенного Верой Макаренко, но я утверждать этого не могу, так как вынужден был покинуть представление в антракте, чтобы во втором действии мой храп не отвлекал постзрителя, как и всегда, рукоплескавшего спектаклю.

Хотелось бы поговорить о гениальной игре актеров, но ее не было, как и не было самих актеров: их роль занял постзритель, не отличающийся ни харизмой, ни актерским мастерством, ни навыками сценической речи, поэтому мне не удалось даже на 50% уловить текст, им цитируемый.

На программке, любезно разложенной перед началом спектакля, значился возрастной ценз 6+, не уверен, что детям можно слушать про расчлененку и мечты об изнасиловании. Однако все, описанное мною выше, травмирует психику гораздо больше, чем кажущийся на этом фоне целомудренным текст господина Клименко.

Что же я вынес из произошедшего? Что живем мы в эпоху сокрушителей культуры, которые могут запомниться лишь эпатажем и провокацией, в предельном выражении — это, как и говорит автор пьесы, поджог театра. Но в отличие от безумного Герострата, у них даже смелости на это не хватает. Бедному постзрителю приходится убеждать себя на этих бесконечно скучных постановках, от которых за километр несет мертвечиной, в шедевральности происходящего, чтобы потом разразиться криками «браво!» и за бокальчиком дармового шампанского поделиться эмоциями о приобщении к великой культуре.

Единственное, что не дает мне покоя, — а что если бы никто так и не решился снять трубку? Думаю, тогда спектакль бы действительно удался.