Почему гуманитарии нам вешают лапшу?
Сама гуманитарная наука окончательно сформировалась очень поздно — в 19 веке. Причем формировалась она в рамках очень определённой картины мира, идущей, в частности, от Ньютона. В рамках этой картины существуют только субъект-объектные отношения. Ученый — это субъект, а изучаемый им предмет — всегда объект. Если в естественных науках на этой субъект-объектной «лошади» долго ещё можно было ехать, а проблемы начались несколько позже, то гуманитарные науки, изначально исповедовали неадекватный подход, пускай он и по началу тоже давал свои плоды. Ведь с самого начала было ясно, что предметом изучения гуманитарных наук был совсем не «объект», а «субъект» — будь то общество, человек, или великое произведение и его автор. Лишь намного позже стали разрабатываться более адекватные подходы в гуманитарных науках, которые учитывали «субъект-субъектную» специфику. Но это уже отдельная тема…
Такой генезис гуманитарной науки является основной причиной нехватки того, что можно назвать словом «понимание» почти во всех академических сочинениях. Ведь понимание требует диалога, а значит субъект-субъектных отношений между исследователем и произведением. В рамках же субъект-объектного подхода исследователь, грубо говоря, пользуется той или иной «логарифмической линейкой», которую он «прикладывает» к изучаемым «объектам». После этого исследователь «логарифмирует» произведение и получает, с позволения сказать, результат, который, разумеется, имеет очень отдаленное отношение к смыслу произведения. Что же касается смысловой составляющей, то, если она и есть, то обычно оставляет желать лучшего.
В связи с таким положением дел ученых-гуманитариев можно условно разделить на две категории. Первая категория — это большинство. Условно назовём их «логарифмометрами». Вторая категория (процентов примерно 10) — это ученые, которые всё понимают, но не могут, или не хотят по разным причинам делиться своим пониманием прямо и публично, а пишут свои работы почти так, как это делают «логарифмометры».
Особо интересна именно вторая категория. Ведь именно на основании написанных ею работ, мы можем обнаружить то смысловое, настоящее поле, которое от нас, по сути, скрывает «академическая наука».
А на этом поле идут настоящие бои! Ведь люди, которые в состоянии что либо понять, то есть войти в режим субъект-субъектных отношений, по определению, в том или ином смысле идеологичны и не могут быть нейтральными. Ведь субъекта делает таковым его мировоззрение, ценности, идеалы. От того, какие это ценности и идеалы, во многом зависит и результат. Мне, может быть, скажут, что лучше точный, пускай и «логарифмический» результат, чем такая субъективность. На это я отвечу, что если мы хотим понимания и смысла, то других, «несубъективных» путей — не существует. Приведу конкретные примеры.
В своём ставшем уже классическим трёхтомнике «История веры и религиозных идей» профессор Чикагского университета Мирча Элиаде писал о взаимоотношениях гностицизма и христианства. Он сначала верно излагает, что гностицизм это смертельный враг христианства, что существует, наряду с прочими, такой известный гностический текст, как «Евангелие от Фомы», что с текстами такого рода христианство боролось всю свою историю. Всё это он сначала верно описывает, а потом заявляет следующее:
«Ап. Павел говорит также о том, что в крещении находят примирение противоположности: «нет раба, нет свободного; нет мужеского пола, ни женского» (Гал 3:28). Другими словами, принимающий крещение человек обретает изначальное состояние андрогина. Эта идея ясно выражена в Евангелии от Фомы: «И когда ты сделаешь одного из мужчины и женщины, так что мужчина не будет мужчиной, а женщина — женщиной… тогда войдешь ты в Царствие». Нет нужды подчеркивать, что андрогинность — древнее и повсеместно распространённое символическое выражение человеческого совершенства. Возможно, постепенный выход из обращения этого символа после апостола Павла объясняется тем, что андрогинии очень большое значение придавали гностики. Но полностью из истории христианства она все-таки не исчезла».
Не слабо! Не правда ли? То есть, сначала Элиаде вырывает из контекста слова апостола Павла, потом пришпандоривает к нему в качестве пояснения цитату из гностического «Евангелия от Фомы», о котором буквально несколькими страницами выше сам же и написал, что оно в крайней степени враждебно христианству, и начинает свои спекулятивные размышления по поводу важности андрогина для христианства…
Всё дело в том, что Элиаде не только гностик, но и большой любитель этой самой андрогинности. Обладая колоссальной компетенцией, он сам себя загоняет в угол, из которого только и можно справедливо сказать, что либо андрогинность, либо христианство. Но Элиаде так сказать не может! Ибо это означало бы признаться во враждебности своего любимого андрогина даже не только христианству, но и всей христианской культуре. А ему нужно, образно говоря, андрогина спасти, что можно сделать, только хоть как-то отстояв возможность соединения его с христианством.
Эта коллизия типична, и можно найти массу примеров такого рода. Сначала компетентный человек своей же эрудицией загоняет себя в угол, из которого он должен сделать неприемлемый для своего мировоззрения вывод. Сделать он его не может и поэтому начинает врать, причём порой самым возмутительным образом. Такие примеры очень ценны, ибо позволяют нам при должном внимании прикоснуться к подлинному нерву и что-то по-настоящему понять. Другой пример.
В «Божественной комедии» Данте есть эпизод, когда Данте со своим проводником Вергилием, идя по Аду, видит обломки разрушенных скал. Вергилий поясняет Данте, что это следы того землетрясения, которое случилось, когда Христос испустил последний вздох на кресте. Но самым главным является то, что Вергилий сравнивает любовь Христа с любовью древнегреческого философа Эмпедокла, согласно которому любовь в конце времён обращает весь мир в Хаос. Совершенно ясно, что либо любовь Эмпедокла, либо любовь Христа. Дабы затушевать этот момент, Александр Львович Доброхотов в своей книге «Данте Алигьери» выдал следующий перл:
«Продолжая путешествие, Данте и Вергилий попадают в седьмой круг Ада. Данте видит как бы следы большого землетрясения, и ему на миг приходит мысль, что это действие силы любви в ее эмпедокловском толковании,
В этом «перле» длинной всего в несколько строк очень компетентный Доброхотов допускает сразу три «ошибки», а, если говорить честно и по-народному, то «лжёт как сивый мерин».
«Ошибка» первая. Это не Данте чудится любовь в её «эмпедокловском толковании», а Вергилию! «Ошибка» вторая. Вергилий, разумеется, ничего не опровергает, ибо это он же всё Данте и поясняет! «Ошибка» номер три. Согласно Данте, который виртуозно владел текстом Библии, и согласно евангелию от Матфея, землетрясение произошло одновременно с тем, как Христос испустил последний вздох. Его сошествие в Ад произошло спустя аж два дня нахождения его тела во гробе. Это знает любой гуманитарий и Доброхотов в том числе. Но ему нужно солгать. Невыносимо нужно…
Элиаде и Доброхотов в той или иной степени схожи по своему мировоззрению. И общее в их миропонимании то, что всем троим очень мешает Христос. Однако все они очень компетентны, и для них ценен их статус в академических кругах и поэтому они вынуждены все втроём «лепить горбатого». Читать ли подобных понимающих гуманитариев, которые, однако, время от времени вынуждены лгать, или «логарифмометров», которые не лгут, но и ничего не понимают, — пускай каждый решает сам. Я же, перефразируя знаменитую фразу Сталина, могу только сказать: «других гуманитариев у меня для вас нэт».