В глубины эротики и сквозь неё: путь Константина Сомова
Павел Голубев. Константин Сомов: Дама, снимающая маску. М.: Новоелитературное обозрение, 2019
Для московского историка искусств Павла Голубева жизнь и творчество Константина Сомова (1869−1939) не являются новой темой. Ранее, в 2017—2018 гг. им были подготовлены и изданы дневники знаменитого живописца. В новой книге, основанной на кандидатской диссертации, исследователь останавливает свое внимание на двух аспектах сомовского творчества: эротическом начале и мотивах потустороннего.
Художник признавался: «Все, что меня может интересовать, — быт, эротика, скандалы, сплетни». Поэтому, справедливо отмечает ученый, «своеобразие эротических произведений Сомова — в их насыщенности бытовыми деталями, глубоком погружении в повседневность». Исключение составили лишь в работы 1930-х гг., в которых мастер избегал бытовой конкретики.
Тема любви противопоставляется живописцем теме смерти (главный мотив потустороннего). Голубев пишет о «нежелании Сомова говорить о чем-либо, за исключением антагонизма Эроса и Танатоса». Итоги их извечного спора, оговаривается автор книги, разнятся на разных этапах сомовского творчества. На полотне «Арлекин и смерть» последняя кажется бессильной, но на рисунке на титульном листе сборника драматических произведений Александра Блока можно, напротив, с уверенностью говорить о триумфе Танатоса.
В приложении к монографии приводятся письма Елизаветы Мартыновой, художницы и модели (именно с нее рисовал Филипп Малявин свою знаменитую «Больную»), к Сомову. Она позировала живописцу для «Дамы в голубом». Помимо обсуждения новинок искусства (Мартынова восхищалась полотнами Бенуа) и рассказов о своем здоровье (подозрение на туберкулез заставило ее несколько лет лечиться в Европе), в посланиях затрагивается современная политика, возвращающая живописца на землю. Вот как Мартынова описывала коронационные торжества 1896 г. в Санкт-Петербурге:
Похоже, несмотря на искреннее желание уйти в мир эротики и сплетен, Сомову это так и не удалось. В отличие от его знаменитой статуэтки, действительность оказалась дамой, снимающей маску. При том не с себя, а с художника.