Азаполье: где сожгли себя 109 человек

Переправиться в Азаполье можно на моторке от Целегоры или Мелогоры. «Горы» на 20 — метровых обрывах-щельях залиты закатным солнечным светом. Яркие, красной глины, склоны создавали настроение радостного возбуждения — красиво до нереальности. Азаполье, по вине того же заката, тенью чернело над темной полосой реки. Кто бы из путешественников ни ехал сюда — готовился в первую очередь увидеть место давнего самосожжения сотни человек.

Максим Пулькин, историк старообрядчества: «…священник Азапольской волости Мезенского уезда в 1725 г. доносил архиепископу Холмогорскому и Важскому: «…весьма в том Мезенском уезде омерзел и развратился от церкви народ, но и о смерти своей радят и небрегут <…> противников святой церкви, не хотящих быть у присяги, собравшись в едину избу мужей, жен, девиц и младенцев сожглось сто осьм душ, как и прочие к этому готовы» (1).

Самосожжение осталось загадкой для местного священника. Ведь прежде «оные крестьяне у меня, богомольца вашего, повсягодно на исповедь приходили, а как поведением и от чего оныя люди сгорели, про то мне, богомольцу вашему, не знать» (2).

С точки зрения традиционного христианства — это самоубийство, смертный грех. Старообрядцы имеют особое мнение — под угрозой «гонителей» погибшие, ради стояния в истинной вере, приняли мученическую смерть. Или самоубийство — или святые мученики. Но угрожали ли «гонители» смертью, понуждающей искать другой смерти — благочестивой?

Максим Пулькин: «…действия властей в конце XVII века создавали такую обстановку, при которой идея самосожжений — быстрого избавления от преследований — могла стать привлекательной для старообрядцев. В первые годы реформ патриарха Никона <…> многих замеченных в симпатии к старообрядчествам сжигали в срубах <…> Петровские указы в отношении старообрядцев ознаменовали собой новый период во взаимоотношениях власти и сторонников «древнего благочестия» <…> Со времени издания указа 1716 г. оно получило право на существование: желающие принадлежать к старообрядческим сообществам записывались в двойной подушный оклад… (4).

Во второй половине XVIII века репрессии, очень медленно, уходили в прошлое…

Екатерининский указ 1762 г. подтверждал права переселяющихся в Россию старообрядцев <…> Последующие указы уравняли старообрядцев с остальным населением, предоставив им право свидетельствования в суде (1769), освободив их от двойного подушного оклада (1782) разрешив занимать общественные должности (1785) (5).

В 1780-е гг. воинские команды, имеющие дело со старообрядцами, готовыми к самосожжению, получали инструкцию «стараться все то окончить с доброхотством, человеколюбием и с осторожною кротостию, дабы все объявленное скопище не погубило себя» (6).

Двусмысленности, заложенные в правительственные документы, давали простор чрезмерно активным администраторам, последствия деятельности которых разбирались в Санкт-Петербурге. Но никакие документы не угрожали смертью за старообрядчество.

Максим Пулькин: «В 1743 г. поиски старообрядцев предпринимались на р. Печоре. С этой целью местная власть создала специальную комиссию, в состав которой, помимо священников, вошли два офицера и 55 солдат <…> Губернатор распорядился применять в отношении старообрядцев репрессивные меры, а епископ, напротив, требовал обращаться со старообрядцами по-христиански, «со смирением, не показывая никакой к ним злости». Действия экспедиции в основном развивались по разработанному губернатором сценарию. Потому ее закономерным итогом стала череда самосожжений <…>

Репрессии, осуществляемые архангельским губернатором в отношении старообрядцев, сурово осудил Сенат. В декабре 1743 г. Сенат рассмотрел документы, поступившие из архангельской губернской канцелярии, и счел чрезмерно жесткими меры, принятые ею для борьбы против местных старообрядцев» (7).

Применяемые к старообрядцам во времена молодого Петра (до указа 1716 года) и архиепископа Афанасия Холмогорского меры выглядели так:

Василий Верюжский, священник, историк православия: «Как проводился сам розыск раскольников <…> Монастырский посланный и крестьяне должны были сыскать раскольников, «а сыскав их имать, а жилища их раскольничьи, каковы они строением, и в них хлебные запасы и всякую рухлядь их пересмотря переписать и тому учинить роспись <…> за руками <…> а те жилища сжечь до основания, чтобы в них впредь раскольников пристани не было. И тех раскольников привести <…> к <…> преосвященному епископу на Колмогоры <…> за крепкою стражею <…> с отпиской скованных или связанных с нарошными посыльщики».

Пойманные раскольники представлялись на Холмогоры — в архиерейский судный приказ.

Допросы раскольников в судном приказе, как видно: «был расспрашиваем накрепко», соединялись с «битьем» <…> Для раскольников при архиерейском доме существовала особая тюрьма, куда непокорные заключались, по-видимому, на довольно продолжительный срок.

Пойманные раскольники уговариваемы были оставить раскол, отчасти — в судном приказе, но главным образом они убеждаемы были самим преосвященным архиепископом <…>

Дело кончалось обыкновенно тем, что убеждаемые винились в «своей противности» и соглашались сделаться православными.

…преосвященным Афанасием практиковалось нередко предварительное поселение обратившихся в монастырь <…> они неопустительно должны были посещать церковное богослужение, строго соблюдать посты, исповедоваться и причащаться <…> в свободное время сосланные должны были работать в разных монастырских службах.

По истечении известного времени сосланным позволялось селиться на деревенские участки. Но и теперь им запрещалось селиться на старые места жительства, обыкновенно зараженные расколом <…> При этом священнику <…> поручалось сдедить за их жизнью» (8).

Раскол в те времена был реальной угрозой для целостности государства и царской власти, которую раскольники считали «антихристовой». Тайные сторонники старых церковных книг и обрядов пронизывали все этажи власти и слои населения. Некоторых из них, как например архангельских стрельцов, владыке Афанасию пришлось увещевать в 1683 году. Не опасно ли войско, считающее царя «слугой Антихриста»?

Максим Пулькин: «Пономарь Федор Шмаков доносил в 1725 году Варнаве, архиепископу Холмогорскому и Важскому, что по всему Мезенскому уезду ездят старообрядцы, «для своих бездельных корыстей собирают хлеб». Они «сами себя называют святыми <…> в свои раскольничьи прелести привлекают и всячески от святой соборной апостольной церкви простонародных людей отвращают». Далеко не все священники, говорилось далее, принимают меры для борьбы со старцами. Многие из них, напротив, способствуют их деятельности из корыстных побуждений. О бродячих проповедниках «знают всяк в своем приходе священники и об них, раскольниках, они, священники, недоносят и укрывают, а паче им, раскольникам, помогают» (9).

В Мезенском уезде среди готовых к самосожжению старообрядцев следователи увидели наставницу Александру, родом с Ростова. Он руководила женщинами, готовящимися к смерти, в то время как мужчинами-участниками «гарей» руководил ее земляк Иван Анкидинов (9).

В середине XVIII века аналогичным образом действовал старообрядческий наставник Иван Анкидинов. Уроженец Ростова, он оказался в глухом лесу в Мезенском уезде, где «раскольников исповедовал и причащал, и по рождению младенцев жен молитвою очищал, и младенцам имена нарекал и крестил, и пришедших к ним в раскол перекрещивал». После появления карательной команды он стал руководителем самосожжения, произошедшего в декабре 1743 г. (11).

Как удавалось этим фанатичным борцам с государством и церковью убеждать десятки и сотни человек принять мучительную смерть?

Максим Пулькин: «…оказавшись среди потенциальных участников самоубийства, проповедник добровольной гибели, как правило, длительное время скрывал свои намерения. Приступая к своей проповеди, он использовал разные средства, постепенно приводящие местных жителей к мысли о гибели (12).

В сборе сторонников самосожжений выдающаяся роль принадлежала родственным отношениям <…> о некоем отроке, который перед самосожжением размышлял: «никако бы аз не сгорел самоубийственным сим огнем, но ради отца и матери и всех своих домашних вметаю себе» (13).

<…> собравшиеся в «сгорелом доме» всецело оказались во власти старообрядческого наставника. С этого момента он становится фанатично беспощадным <…> (14).

«Згорелый дом», как правило, отличался <…> своими огромными размерами, наличием нескольких комнат и небольшими окнами, через которые нельзя спастись от огня <…>(15).

В большинстве случаев <…> старцы-наставники и их подопечные терпеливо дожидались прихода гонителей. «Все это время <…> обреченные на смерть люди должны были находиться в небольшом сравнительно здании, переполненном людьми, претерпевая голод и холод» <…> Этот стиль повеления постепенно приводил всех собравшихся к религиозному экстазу и полному подчинению каждого из добровольных страдальцев воле наставника <…> на крыше «згорелого дома» днем и ночью стояли караульные, нередко с ружьями в руках» (16).

Гениальный писатель Русского Севера и уроженец мезенской земли Владимир Личутин о самосожжении в полумифическом Беловодье: «Целую неделю иные без пищи и сна, иные в последние два дня ни хлеба, ни воды не вкушали, каялись чистым покаянием, готовились на смерть единодушно. Набилось в церковь народу, как в удачливый невод сельди; воздух сюда худо поступал, и потому задыхались беловодцы, особенно старые годами, а прилечь чтобы и растянуть онемевшие члены места не хватало; да так и кончались страдальцы. И умерший стоял прижатый к живому, и сам ровно живой, но только заколелый, негнучий, как снулая рыба, и безгласный.

И дети малые стояли, прильнувши головенками к молодым еще, плоским и мало рожавшим животам яснолицых матерей, и раскосые туземные глазенки их светились, однако, тем упорством и любопытством, кои отличают истинную русскую натуру; и отроки в этом заточении выглядели куда терпеливее родителей своих, ибо вся затея казалась им лишь игрою, в коей проверялись накопленная сила и воля» (17).

Максим Пулькин: «Перед самосожжением «воины и поселяне» «мирными словесы и жалостными гласы» пытаются увещевать «насмертников», но успеха не достигают. Собравшиеся для самосожжения старообрядцы «сему отнюдь не внимают», но «яко из гроба» «клятвенные глаголы отрыгают, втуне и всуе проклинают царя и владыки, иже во власти сущех, и всякого судью своими клятвами — всех анафеме предают» (18).

Перед небольшим (17 человек) самосожжением в Мезенском уезде Архангельской губернии в 1744 г. старообрядческий наставник Алексей Бродягин в полночь внезапно выкинул из окна письмо <…> Как говорилось в документе, главной причиной раздоров с православной церковью стало троеперстие: «Мы по-вашему усумнимся креститься тремя персты, крестимся мы двумя персты и того ради в ваши церкви не ходим <…> вы возлюбили крест крыж и на церкви и прочих тайнах церковных <…> И что с вами говорить? Что вы старым книгам противитесь, а мы ваш крест проклинаем троеперстный». Пока чиновники и представители духовенства, присланные для полемики и «взятия» старообрядцев, читали письмо, А. Бродягин и его сподвижники подожгли свою избу изнутри и сгорели» (19).

Владимир Личутин: «А молодые парни, в самом соку молодцы, стояли прижатые к своим избранным, соприкасаясь всеми членами, и дыхания их, тревожные и любопытные, сливались в одно; и затуманенные взгляды встречались и гасли, никли в стыдливо опущенных глазах; и грешили они, не греша, и любили, не любя, воспламенялись, и замирали, и вновь вспыхивали, чтобы потухнуть в объятиях. И непорочной была эта любовь, и сквозь сермягу проливалось, прожигало тепло невинного девичьего тела, согревало и обнадеживало, и грядущая смерть отступала, как бред очнувшегося от сна человека. В груди жила любовь, а спину холодило тело уже скончавшегося старца, и не понять было, отчего так стыдливо лопаткам и шее, будто их обложили свежей глиной.

И так колыхались беловодцы единою массою, мешая дыхания, и последний поцелуй доставался невинному, во влажной испарине лбу; тысячеголовое тело если бы и захотело вдруг расплестись и пасть, расползтись по церкви иль запроситься вон на милость врагу, то и тогда бы не смогло, повязанное кореньями родства, любви и единой совести. Не гибели оно хотело, но внезапного ухода через огонь и нового возвращения» (20).

Максим Пулькин: «Иногда в документах встречаются свидетельства о том, что перед самосожжением разворачивались настоящие бои — вооруженные столкновения между старообрядцами, целенаправленно готовящимися к смерти, и вполне профессионально осаждавшими их воинскими подразделениями. 189 жестоких столкновений с «гонителями» не только демонстрировали ненависть к «гонителям», но и подталкивали собравшихся для самосожжения к мысли о фатальной неизбежности суицида (21).

Перед самосожжением 1743 г., произошедшим в Мезенском уезде, старообрядцы, выслушав увещевания присланной от холмогорского преосвященного комиссии, стали рассуждать о предстоящей «гари». Одни из них утверждали, что гореть нельзя, «понеже де они все положены в подушный оклад» и платить немалые подати придется оставшимся в живых «бедным сиротам и вдовицам». Другие возражали: «надобно сгореть» и не верить увещевателям (заметим, что в этом споре победили сторонники «огненной смерти») (22).

…наставник убеждал их в том, что лучше сгореть «здешним огнем», чем вечно гореть в огне геенском <…> они «беспрестанно и сильно внушали, что по нынешним временам, когда каждому грозит осквернение антихристовою печатью (троеперстием), горение — необходимый и неизбежный исход» (23).

Владимир Личутин: «Десятки свечей горели вдоль стен, и сальный чад, запах пота, голода и усталости были бы невыносимы иному свежему человеку. Но страдальцы притерпелись, отупели, худо соображали, паморока овладела всеми. Пасть бы кто захотел, иль откинуться головою, иль свалиться под ноги, чтоб там навечно уснуть, — но не было той возможности. И вместе с тем молчание овладевало теми, кто еще что-нибудь соображал; ожидание теперь мыслилось куда непереносимее грядущего горения, и беловодцы уже роптали, выражали недовольство, торопили исход. Апостол Геннадий почуял всеобщую готовность к смерти и сказал строго: — Пора…

И тут старец Геннадий запел: «Сладко мне умереть». Два монаха вынесли из алтаря загодя припасенную пудовую свечу на особой треноге. Елизарий взял огня от лампадки и возжег свечу.

Секиры с уличной стороны рубили стену глухо, лениво, неурядливо. С такой работой им понадобится год, чтобы вломиться в церковь. Страдальцы же торопили казаков и проклинали их за леность. И вдруг снова все стихло, слышалось лишь потрескивание свечей да прерывистое натужное дыханье слитного народа» (24).

Максим Пулькин: «…стрельцы ворвавшиеся в постройку, предназначенную для самосожжения, увидели следующее: «у них в избы де солома и скалвы береста и лну и пеньки на полу и по гряткам навешено горит, а они де з женками и з девками обнявшися, стоя шатаются и стонут, и малые де робяты на ошестках и по лавкам крычат и все де стонут, а никаких речей не говорят» (25).

Как писал Ефросин, если бы перед началом самосожжения «да ворота отворили, не един бы от страха и ужаса не остался, — вси бы разбежались» (26).

Владимир Личутин: «Учитель запел: «Тебя ради, Владыко, предаемся огненному сему страданию». Апостол Геннадий оглянулся и взмахнул рукой. Два монаха немедля опрокинули треногу, пламя поползло ровно, украдкою, лизнуло распростершиеся по полу монашьи рясы апостолов <…> А царские врата уже занялись яро, огонь пролился дальше, стало жарко, трескуче, невыносимо, когда он обнял ноги беловодцев.

Церковь вспыхнула факелом, осаждающие отпрянули, заслоняя руками лица, заржали лошади, сами собой зазвонили на угловых башнях Беловодья колокола. Исправник стоял недвижно на площади <…> Губы тряслись на его меловом лице. Кто-то из более решительных, не дожидаясь команды, подбегал к пожарищу и пробовал выхватить кого-нибудь из полымени» (27).

Максим Пулькин: «Пришедшие на место, где еще недавно бушевал огонь, видели «позор ужастен». Тела сгоревших «в толстоту велику раздулись». Они жареным мясом пахнут: «иные же лежат целы, а за что не потянешь, то и оторвется». Среди сгоревших тел «пси же ходят, рыла зачерневши, печеных тех мяс едущие» <…> «когда де та изба до окончания згорела, тогда по разрытии угля и пеплу згоревших в той избе человеческих тербухов иных всех за згорением, а других в мелкие части за разгорением, сколко оных имелось, счислить было невозможно <…> оных обрав, ту же зарыли в яму» (28).

Так все же — самоубийство или мученическая смерть? Обе стороны — власть и старообрядцы — понимали важность этой оценки, дающей правоту той или другой стороне в глазах православных и старообрядцев. В конце XVII века был широко распространен трактат старообрядческого наставника и основателя Курженского скита старца Ефросина: «Отразительном писании о новоизобретенном пути самоубийственных смертей», где пункт за пунктом раскрывал «лукавство» наставников самосожжений: «почто таких плюгавцов-поганцов в домы пущаете? Почто окаянных врагов Божии и своих пищею питаете? Достойни они, окаянии, со свиниями жировати, песию же пищю, яко пси, пожирати» (29).

Правительственные документы со времен Петра Первого не угрожали смертью простым старообрядцам, она грозила организаторам огненной смерти. В инструкциях подчеркивалась необходимость не дать повода для обвинений в сжигании раскольников. Отсюда многочасовые увещевания — вместо быстрых и решительных действий по вызволению людей из опасности.

Сторонники огненной смерти понимали «уязвимость своих богословских теоретических построений. Поэтому «чтобы не самим себя поджигать», они в некоторых случаях старались переложить ответственность перед Богом на штурмующую их убежище воинскую команду. Непосредственно на засов, заперев дверь, ставили зажженную свечу, а на пол накидывали соломы. При первом же толчке в дверь свеча падала, и самосожжение свершалось».

А как оценить насильственное удержание части людей, желающих покинуть «згорелый дом» во время самосожжения, — о чем есть многочисленные свидетельства? А как назвать присутствие в «згорелом доме» детей и подростков, выбор жить или умереть за которых делали родители или старец-наставник?

Об этом мы говорили с Яковом Васильевичем Авдушевым — жителем Азаполья и главой муниципального образования «Целегорское». «Как мы можем оценить тех, кто сгорел?» — по голосу было заметно, что тема дается ему с великим трудом, в 2017 году он помогал ставить крест на месте самосожжения. Сошлись на том, что память о событии надо хранить — «чтобы не повторилось» — добавил Авдушев. «Чтобы не повторилось надо дать оценку случившемуся», — потащил я разговор в колею выводов.

«В 2017 году с помощью старообрядцев поставили в Азаполье поклонный крест, — говорит Яков Авдушев. — Место самосожжения определил краевед Иван Михайлович Фофанов — там раньше на месте амбара, где сгорели люди, стояли киоты. Но как могли поместиться в амбаре сто человек? Есть предание, что тот, кто уговорил их пойти в огонь, перед самосожжением ушел».

Самосожжение старообрядцев было протестом против несправедливостей мира, но в большинстве случаев — самоубийством. Память об этих событиях и людях следует хранить.

Примечания: