Комиссар Кулаков: спасти жену или уничтожить мятежников?

Деревня Кузомень на Пинеге интересна «кирпичом» на въезде в деревню. Почти все северные деревни стоят не на трассе, дорожники стараются провести ее параллельно центральной улице — в одном конце стороны въезд с трассы в деревню, на другом — выезд. Поток машин идет не под окнами, а мимо. В Кузомени есть такой объезд, но, чтобы наверняка поехали не через деревню, кузомяне выставляют «кирпичи» в концах центральной улицы. Характер! И основания для характера есть.

В XVI—XIX веках кузоменский стан являлся одним из центров поморского судостроения. Здесь для Великой Северной экспедиции 1733−1743 гг. по картографированию побережья Ледовитого океана братьями Федором и Тимофеем Кармакуловыми спущены на воду кочи «Обь» и «Экспедицион». В 1891 году в Кузомени создано первое потребительское общество в Холмогорском уезде. Причем лидерство продолжалось не столетия, а тысячелетие — в 1908 году К. П. Рева раскопал здешнее городище бронзового века. Находками стали бронзовая пряжка, форма для бронзового литья, керамика. Через год местный крестьянин нашел еще топор-кельт и бронзового идола. Здесь был центр древней металлургии и языческое капище.

Еще один кузомянин с высокой внутренней планкой родился в 1895 году в семье Якова Кулакова — Николай. На его недолгом жизненном пути было немало интересного, но с современной точки зрения интересен случай как комиссар Н. Кулаков спасал из рук мятежников свою жену.

Жизнь перед расстрелом

«Кулаков Николай Яковлевич (1895−1938). Родился в 1895 году, в крестьянской семье деревни Кузомень, Архангельской губернии. Отец — Кулаков Яков Федорович, мать — Обрядина Авдотья Ильинична, братья — Артемий, Ефим, Павел, Тихон, сестры — Ульяна, Катерина, Груша, Аля.

Окончил два класса церковно-приходской школы. С 15 лет работал разнорабочим на Печорском лесопильном заводе, 1 мая 1914 года участвовал в стачке, за что преследовался.

В 1915-м призван в армию, служил в Петрограде рядовым, в электротехническом батальоне, направлялся в радиотелеграфную школу. В армии приобщился к революционному движению, под руководством профессионального революционера Стриевского К. К. До 1917-го распространяет революционную литературу по заводам.

В Февральскую революцию семнадцатого года солдатами гарнизона избирается в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов от воинских частей. В июльские дни в схватке на Марсовом поле с казаками получает ранение. Принимает активное участие в октябрьском вооруженном восстании, участвовал во взятии Зимнего дворца.

14 мая 1918 года принимается в Р.К.П.(большевиков) Архангельской уездной партийной организацией, номер выданной членской книжки 4545. Находясь на родине, на Пинеге, он принимает активное участие в становлении советской власти, чудо спасло его во время покушения. В марте 1918 года избирается крестьянами членом I съезда Советов Пинежского уезда, где его избирают председателем Пинежского уездного исполкома, далее избирается членом исполнительного комитета союза коммун Северной области и продолжает свою деятельность в Петрограде.

14 августа 1918 года он отправляется добровольцем на Пинежский фронт. До 1920 года сражается с англо-американскими оккупантами на Пинежском направлении. Занимал пост комиссара отряда, бригады, командиром которого был его друг Щенников А. П. По мере продвижения по Пинеге освобождает Север от оккупантов и устанавливает Советскую власть, налаживает мирную жизнь. 4 мая 1919 года во время боя под деревней Поча получил сильное отравление газами.

До 1 января 1920 года находился непосредственно на фронте, но был отозван в распоряжение штаба армии. После освобождения Севера от интервентов в феврале 1920 года Николай Яковлевич занимает ответственные посты: Пинежский уездный военком, председатель Пинежского уездного исполкома, председатель Архангельского губернского революционного трибунала, член Архангельского губкома, член президиума Архангельского губисполкома, а в октябре 1920 года избирается председателем Архангельского губернского исполнительного комитета Совета рабочих, крестьян и красноармейских депутатов. В мае 1921 года он лично встречается с Лениным по вопросам Архангельской губернии. На этом высоком посту Кулаков Н. Я. находится по 1922 год. Он избирался членом ВЦИКа VIII и IX созывов.

В 1922 году отзывается в Москву и направляется на дипломатическую работу. В 1935 году направляется на ответственную работу во Владивосток, но в этом же году был арестован. Осужден 17 февраля 1938 года Тройкой УНКВД по ДС по статье: контрреволюционная троцкистская деятельность. Расстрелян 9 марта 1938 года. 12 ноября 1956 года был реабилитирован» (1).

«Мы уничтожим интеллигенцию»

Федор Абрамов, российский писатель, «Чистая книга»: «Кудрин (командир 2-й бригады 54-й дивизии РККА, комиссаром которой был назначен Н. Кулаков — прим. автора) — офицер царской армии, с высшим образованием, умный и думающий интеллигент.

Щенников (командир «отряда специального назначения» установившего в 1918 году на Пинеге советскую власть — прим. автора) и Кулаков — выходцы из народной среды. Два человека, вышедшие из народа. Но как они различны! Кулаков — воплощение томящегося русского духа. Щенников — грубая сила революции, решительная, все ломающая…

Кудрин часто замечал, что слово Щенникова, по крайней мере на первых порах, более доходчиво до сердец крестьян и красноармейцев, чем слово Кулакова. Хотя он говорил самые примитивные вещи. Но потом положение изменилось. Это было отражение роста самой революции, самих крестьян.

У Кулакова была опасность: мало культуры. А при сосредоточении власти в его руках это было опасно. Так оно и случилось.

Однажды Кулаков вбежал к Кудрину — радостный, в руках газета.

— Смотри, наши — то, наши — то!

Кудрин посмотрел, но радости не выразил.

— Ты что? — удивился Кулаков. — Не рад?

— Нет, отчего же. Все ближе к концу.

— А я радуюсь, что мы расколотили сорок тысяч…

— Н-да. А ты знаешь, во сколько обходится государству подготовка одного офицера?

— Какому государству?

Короче, разговор заходит серьезный. Кудрин рассматривает Гражданскую войну как истребление лучших сил нации (с той и с другой стороны)…

— Четыре года… А другие страны куда за это время уйдут? Да потом восстановление. Я думаю, что люди не будут решать этим способом проблемы. Слишком дорого.

— Так что же, против диктатуры пролетариата? Давай, говори…

Разговор об офицерах. И Кудрин вспоминает одного офицера, который учился с ним. Этот офицер ушел в белую армию. Расстреляли. А какой это математик…

— Математиков мы своих вырастим. Кудрин покачал головой.

— Гении неповторимы. Может быть, такого и не будет. Может быть, смерть его на десятилетия задержит человечество. По крайней мере, России.

— Как это?

— Как? А вот представь себе открытие. Мы вступаем в век, когда наука становится самым главным помощником человечества, руководящей силой. Радий. Атомная энергия… Самолеты. Ракеты.

Вот есть чудак Циолковский. Со временем человечество полетит на планеты.

Потом вот самое страшное: мы интеллигенцию уничтожим.

Кулаков вышел. Все было для него ново. Наука… А потом стал мучить вопрос: кто же такой этот Кудрин. И как комиссар должен поступить с ним? Может быть, доложить: непригоден.

Идет снова объясняться с Кудриным» (2).

«О приказе никто не знал»

Владимир Васев, архангельский историк: «…В конце сентября РВС 6-й армии начал склоняться к решению о ликвидации (Пинежского) фронта и эвакуации войск. Комбриг Кудрин возражал, доказывал бесполезность отхода, убеждал, что отступать откажутся красноармейцы, наполовину состоящие из населения уезда и дравшиеся за свои селения. … Но участь Пинежья во второй половине октября предрешилась. По распоряжению РВС армии в начале ноября штаб бригады приказал отступать. … Приказ об отходе настолько засекретили, что о нем не знали ни Архангельский губисполком, ни Пинежский уездисполком» (3).

Анисим Никулин, участник Гражданской войны: «Пинежское направление к тому времени сыграло свою роль: не было допущено соединение интервентов и белых через Пинегу с войсками Колчака… Кроме того, оно требовало больших затрат. А ведь от Котласа, базы снабжения, до Пинеги было 500 с лишним километров.

А на других участках Северного фронта обстановка требовала усиления действующих частей Красной армии. Несколько полков Северного фронта было переброшено на другие фронты. Командир И. И. Кудрин и комиссар Н. Я. Кулаков опять ходатайствовали об оставлении бригады на Пинеге… Однако командование 54-й дивизии… настоятельно потребовало выполнения приказа… О нем не были поставлены в известность даже партийные ячейки» (4).

Федор Абрамов: «Потом докладная Кудрина о ликвидации Пинежского фронта. Кулаков взбешен. Такой энтузиазм у народа…

— А зачем жертвы? Нас сейчас расколотят. А Архангельск и так будет взят.

Кудрин:

— Чтобы людям лучше жилось. Во имя нового и свободного человека.

— Так. А ты уверен, что в будущем появится человек лучше и беззаветнее, чем сейчас?

— Уверен.

…И, быть может, знает: он обречен. Ему враг теперь Кулаков, благодаря которому только и поддерживался авторитет его в войсках. Армейская масса его не терпит…» (5).

Кудрина убили, Кулакова захватили

Владимир Васев:«Караульным ротам также приказано эвакуироваться, но Веркольская рота восстала против эвакуации, закрыв членов уездисполкома в помещениях монастыря. По плану исполком должен эвакуироваться 12 ноября, но фактически находился под арестом караульной роты. За ограду выпускали только без вещей, а с 2 числа не выпускали вовсе. Веркольская рота ограничилась изоляцией исполкома, а Карпогорская пошла еще дальше, решив не давать подводы войскам и всемерно препятствовать отступлению. К ротам примкнули частично подразделения 483-го полка, отказавшись выполнить приказ об эвакуации. Комбриг Кудрин и комендант штаба Ивановский 9 ноября выехали к восставшим в район д. Олькинской, Кудрин потребовал немедленного выполнения приказа» (6).

Анисим Никулин: «Выехавший за несколько дней до этого в Карпогоры комбриг Кудрин вместе с комендантом штаба бригады Ивановским созвал в школе собрание крестьян и потребовал предоставить подводы под грузы отходящих частей. На собрание пришли… кулацко-эсеровские прихвостни и с мест начали выкрикивать:

— Уезд разорили, а сейчас бросаете нас… Не дадим подвод, чтобы вы увозили ценности их уезда… Схватили Ивановского, затем двинулись к Кудрину… Кудрину удалось выбить раму и выскочить на улицу. А с Ивановским бандиты жестоко расправились: в ход были пущены штыки, приклады…» (7).

Владимир Васев: «Разгоряченные восставшие уже никого не хотели слушать. Ивановского, не раздумывая, подняли на штыки. Кудрин бросился к окну» (8).

Анисим Никулин: «Кудрин вбежал в дом Ивана Немирова, где расположился штаб… Связался по телефону с д. Чаколой, поставил в известность находившегося там командира 481-го полка Смелкова об обстановке в Карпогорах и потребовал выслать роту лыжников-разведчиков…» (9).

Передел имущества и мятеж

Карпогоры в Гражданскую оказались между «белой» Пинегой и «красной» Верколой и переходили то в одни, то в другие руки. Это развивало в местных жителях чутье на перемены и неспокойный характер. Поэтому мятеж в преддверии ухода красных, скорее всего, должен был возникнуть в Карпогорах. Красные уходили, белые приходили, и местные имели причины для тревоги. Осенью 1918 года перед приходом отряда Щенникова зажиточные карпогорцы собрали, что успели, и бежали в Пинегу. Многое из имущества оставили. Советская власть к домам врагов и эксплуататоров относилась однозначно — «грабь награбленное». Возвращающиеся с белыми частями бывшие хозяева вряд ли оставили в покое соседей завладевших имуществом. Назревал новый передел со всеми вытекающими разборками, арестами и убийствами. А белая контрразведка не оставила бы в покое всех сотрудничавших с красными. Мятеж и созрел — задержать части Красной армии, заставить бригаду И. Кудрина защищать «завоевания советской власти». Столкновения местных жителей и красноармейцев с командованием начались вокруг подвод для эвакуации — местные их не давали, командиры — требовали.

Владимир Васев: «Далее свидетели во мнениях расходятся, то ли с комбригом разобрались на месте, то ли он выскочил, пойман и только к вечеру убит. Мятежники схватили в заложники и комиссара бригады Кулакова. Дежурный телефонист сумел предупредить о происходящем командира 481-го полка Смелкова» (10).

Федор Абрамов: «Мятежники убивают Кудрина. Это ненужное геройство — он сам знает. Но, может быть, хоть с опозданием поймет Кулаков? Ведь все зависит от Кулакова.

И Кулаков понял. Понял, что Кудрин настоящий человек. Что он прав. Что он мальчишка по сравнению с ним. И вот почему так угнетен Кулаков (он понял, что за человек был Кудрин). Вот почему все замечают, как на их глазах меняется Кулаков: нерешительность, подавленность.

И он не разыскивает Кудрина. Нет больше мальчишеского задора. Он думает только о том, чтобы как можно меньше погибло людей. И устремляется вверх по Пинеге» (11).

Анисим Никулин: «Утром 15 ноября в Карпогоры прибыл отряд т. Смелкова, а с ним конная разведка, команда пеших разведчиков и лыжная рота. Тов. Смелков вступил в командование бригадой.

Вот к каким последствиям привела недооценка парторганизацией и командованием разъяснительной работы среди красноармейцев и крестьян и опасности контрреволюционной агитации» (12).

Федор Абрамов: «Отступление.

Страшная драма комиссара Кулакова. Мужики, которые еще вчера шли под знаменем революции, сегодня отвернулись от нее. Поддались на уговоры каким-то тупицам? Что случилось? Как это могло произойти? Ведь еще вчера положение казалось прочным, незыблемым. А сегодня все развалилось. Как игрушечный домик…

Сегодня мятежники козыряют: хватит, походил Щенников с плеткой. И почему он не остановил во время Щенникова, не пресек его замашки. Ведь видел же, понимал, что это несовместимо с действиями представителя советской власти. И вот сегодня воспользовались мятежники этим. Ах, черт побери, сама советская власть била себя нагайкой. Он думал контрреволюцию из мужика выбивает, а на самом деле советскую власть из него выбивал» (13).

Владимир Васев: «Нейтрализация командования бригады перечеркнула запланированный в тиши кабинетов организованный выход войск из боя, который превратился в беспорядочный хаос бегства. Командир 481-го полка вместо организации отступления бросился с отрядом разведчиков на освобождение Кулакова, а подходящие с фронта подразделения рассеяли карпогорских восставших. Сумбурность происходящего не позволила пресечь мятеж в зародыше. Большинство бунтовщиков, в том числе главные зачинщики, переместилось в Верколу. Там они продолжали удерживать Пинежский исполком и работников советских учреждений уезда» (14).

Гнездо мятежников — монастырь

Анисим Никулин: «Центром мятежа… стал Веркольский монастырь. Здесь мятежники и все, кто примкнул к нему (всего около 1100 человек), организовались во взводы, заняли оборону на левом берегу Пинеги. Мятежников возглавляли Антон Чаусов и Архип Лохновский…

Веркольское гнездо нельзя было оставлять в руках контрреволюционеров. Когда в Верколу прибыл первый батальон 481-го полка, там уже находилась батарея трехдюймовых орудий под командованием Максимова, а также в Верколе были вступивший в командование бригадой т. Смелков и комиссар бригады Н. Я. Кулаков.

Первым делом командование красных попыталось освободить блокированных в монастыре членов уездисполкома. 17 ноября 1919 года в результате телефонных переговоров комиссара Кулакова с одним из главарей мятежников Чаусовым последний дал согласие освободить председателя уездисполкома А. Н. Никулина и комиссара по продовольствию Е. К. Федорова… Была освобождена также жена т. Кулакова. На требование комиссара бригады освободить всех членов исполкома мятежной руководство ответило отказом» (15).

Верколу от мятежного монастыря отделяет обрыв, заливной луг, снова обрыв, Пинега-река и обрыв на монастырском берегу. В те ноябрьские дни лежал снег, тонкий лед образовался на реке. С точки зрения атаки монастыря что-либо хуже трудно было представить. Мятежники имели пулеметы, и луг устлали бы скошенные наступающие. Некоторые имели шанс добраться до Пинеги, но переправа под огнем невозможна — лед не позволял идти в атаку цепями, а переправа на лодках была уже невозможна. Можно было ночью переправить за реку выше или ниже монастыря пару десятков красноармейцев, но что они могли сделать с 1100 мятежниками? Атаковать можно в случае как минимум равенства сил. Да еще наступавшим на пятки белым полкам надо выставить заслон — еще как минимум 1000 бойцов. Этих сил у Смелкова с Кулаковым уже не имелось, части были неустойчивы. Даже небольшое поражение или панические слухи, и красноармейцы начали бы разбегаться.

Главное — не было уже смысла подавлять мятеж. Увести сдавшихся мятежных красноармейцев с собой — значило влить в неустойчивые части сотни неподчиняющихся людей, не желающих покидать родные избы. «Отсутствие решительности в подавлении», которое предъявляет командованию бригады историк Владимир Васев, — напрасное обвинение. Риск заключался в задержке в Верколе на несколько дней. Веркольская пауза — вот самое неправильное в действиях красного командования. Отступление остановили переговоры с мятежниками об освобождении членов уездисполкома и жены Кулакова.

Без жены Кулаков не ушел

Чего хотели мятежники? Уберечь от снарядов монастырские корпуса, где они спасались от холода. Батарея сравняла бы с землей келейные корпуса, но и исполком, и жена Кулакова, и мятежники оказались бы под обломками. Что нужно было Смелкову и Кулакову? Без исполкома красные ушли бы, а вот без жены Кулаков, видимо, уйти не мог. Переговоры велись примерно так — сначала Смелков открыл по монастырю артиллерийский огонь. Попаданий в келейные корпуса и храмы ни тогда, ни сейчас обнаружено не было. Один снаряд в здание, где содержались исполкомовские заложники, и говорить было бы не о чем. «— Можете стрелять по нам и святым стенам — перекрикивал помехи в трубке мятежник Чаусов. — Не боимся». «— Освободи исполкомовцев и жену», — требовал Кулаков. «Супругу Вашу освободим, — отвечал разбирающийся в тонкостях Чаусов, — остальных нет». «— Я что, жену спасаю? — горячился Кулаков, — я товарищей спасаю!» «— Хорошо, освободим еще пару ваших, — понимающе улыбался Чаусов». На том и закончили.

Совершали преступление командир бригады Смелков и комиссар Кулаков, ведя такие переговоры три дня и рискуя попасть под удар белых в спину или быть отрезанными от Верхней Тоймы белыми партизанами с Вашки? Смелков нес ответственность за военную сторону дела, пошел на поводу Кулакова и рискнул всей операцией ради, по сути, жены Кулакова. Но освобождение вместе с ней двух исполкомовцев формально снимало обвинения по «использованию Красной армии» в личных целях.

Владимир Васев: «К несчастью, среди захваченных оказалась жена Кулакова. Управление бригадой было утрачено: комбриг убит, а вызволенный из плена комиссар занялся освобождением супруги. Прибывший к Верколе Кулаков в ходе переговоров личную задачу решил: договорился с мятежниками об освобождении жены и в довесок к ней двух членов исполкома. Управление войсками из общего бригадного распалось на полковые и батальонные. Более стойкий 481-й полк остался в рамках воинской дисциплины. После начальной растерянности он повел наступление на мятежников при поддержке артиллерийского взвода. Завязалась перестрелка, но решительности в подавлении мятежа не отмечалось» (16).

Анисим Никулин: «18 ноября по мятежникам был открыт орудийный огонь. Мятежники, занимавшие позиции на берегу реки Пинеги, на опушке леса от монастыря до монастырской мельницы и ниже монастыря, ответили ружейным и пулеметным огнем. После орудийных выстрелов некоторые мятежники побежали в лес. Однако большинство осталось на позициях. Командование красных не приняло дальнейших мер к разгрому мятежников. Члены уездисполкома поняли, что воинские подразделения не могут помочь им, и тогда они сами сделали попытку освободиться. Некоторым членам уездисполкома удалось вырваться из блокады и уйти в лес» (17).

Исполкомовцев топили в проруби

Владимир Васев: «Члены исполкома, убедившись, что помощи ждать бесполезно, находили способы освободиться каждый по-своему. Военком Коровин забрался в церковный купол и сидел там три дня, пока, переодевшись в гражданское платье, сумел выскользнуть из монастыря и в д. Сура догнать отступающие части. Другой, взяв в заложники лидера мятежников Чаусова, вынудил написать его пропуск и беспрепятственно прошел через ворота. Остальные смельчаки по веревочным лестницам спустились с монастырских стен. Оставшиеся члены исполкома Никулин М. М., Мельников И. Д., Федоров И. А. и начальник милиции Смоленский переданы восставшими в руки белых и, по ряду свидетельств, утоплены в проруби» (18).

Анисим Никулин: «Другие же не смогли выйти из осажденного здания и на второй день по прибытии белых они были переданы мятежниками в руки белогвардейской разведки, и та учинила над ними жестокую расправу. М. М. Никулина… И. Д. Мельникова… М. Г. Смоленского… вывели на Пинегу, били топорами и прикладами по голове и по рукам, а потом, еще живыми, спустили под лед.

Итак, красные ушли вверх по Пинеге. В Верколу вступили белогвардейцы… Белые сразу же расформировали мятежные роты. Наиболее подозрительные из этих бывших красных были посажены в карцер… Повальные аресты сторонников советской власти проводились во всех деревнях… Бесславная участь постигла и вожаков мятежа. Все они были убиты белой разведкой» (19).

Он ее любил

Федор Абрамов: «…Собственно, с чего все началось? С приказа об отступлении.

Еще вчера говорили: «Даешь Архангельск. Ни шагу назад». А назавтра — отойти на сотни километров, без боя… И что самое главное — делается это скрытно.

…Да, он, Кулаков, понимал, что нельзя уступать, не объяснив массам…

Да, у командования дивизии, могла возникнуть такая мысль — отступать без подготовки населения.

В конце концов, оно подходит к делу чисто по-военному… Говорят, что внезапность и сохранение в тайне отступления важно, чтобы не знал противник. Возможно, в военном отношении это и даст выигрыш, хотя трудно предположить, что от противника осталось это в тайне. Ведь разведка работает…

Да, вот что такое — утрачено доверие к народу. И между нами и народом стал тотчас же кто-то другой.

Думы эти иссушили Кулакова. Он постарел за несколько дней…

Странная вещь: два года назад он вступил в этот край с горсточкой людей и народ всюду встречал восторженно эту горсточку, которая обрастала как снежный ком. А сегодня, через два года, тот же народ выступил против него. Он отступает с большим отрядом, но сила этого отряда меньше горсточки тех людей. Что произошло?» (20).

Святая Сура, родина Иоанна Кронштадского, усмешками провожала замерзающие колонны красных. Прошел год с небольшим, как Щенников с Кулаковым расстреляли здесь 17 «контрреволюционеров», что для села с монастырскими звонами и инокинями стало шоком. «Господь рассудил!» — радовались не подозревающие о событиях в стране мужики, угнавшие ночью у красных обозных лошадей и подглядывающие, как артиллеристы топят в реке свои безлошадные пушки. А на юге добивали Деникина, Юденич и Колчак ушли в прошлое, и до победного возвращения красных на Пинегу оставалось три месяца.

Комиссар Кулаков спас жену и по-другому поступить не мог. Он ее любил.

Примечания: