Дыра в стене, свобода в голове: «Побег из Шоушенка» – 25 лет спустя

25 лет назад вышел дебют Фрэнка Дарабонта по повести Стивена Кинга «Рита Хейуорт и спасение из Шоушенка». Позже режиссер взялся за экранизации кинговских «Зеленая миля» и «Мгла», но «Побег из Шоушенка», хоть и провалился в прокате в 1994 году, сегодня занимает особое место в поп-культуре, и любовь к этой тюремной драме с каждым годом становится все сильнее.

«Побег из Шоушенка» — голливудская классика, которая, по версии IMDB.com, популярнее «Бойцовского клуба», «Крестного отца», «Матрицы», «Чужого», «Космической одиссеи», второго «Терминатора» и пятых «Звездных войн», а также «Форреста Гампа» и «Криминального чтива», которым «Побег» проиграл в кинотеатрах и на «Оскаре» остался с пустыми руками. Однако столько оскаровского внимания, сколько получил «Побег», не получала ни одна другая экранизация Кинга. «Побег» обходит даже «Головокружение» и «Гражданина Кейна», которые признаны величайшими фильмами в истории. Недаром фильм с классической драматургией, который был отвергнут зрителями на большом экране, стал хитом на маленьком.

Картиной хотел заняться Роб Райнер, режиссер «Останься со мной» и «Мизери», выкупив сценарий у молодого Дарабонта, но этот новичок, никому не известный в Голливуде, отстоял право на режиссуру, и «Побег» стал его большим дебютом. Оператором благородной драмы стал Роджер Дикинс, имеющий за плечами коэновский шедевр «Бартон Финк», восхитительную музыку написал композитор Томас Ньюман, позже озвучивший «Красоту по-американски», а историю, которая хоть и разворачивается в родном для Кинга штате Мэн, снимали в Мэнсфилде, штате Огайо, в заброшенной тюрьме, холодная и давящая архитектура которой поражает величием и ужасом, как место страдания и спасения, божьей кары и искупления.

Дебют Дарабонта был номинирован на семь премий «Оскар», включая «Лучший фильм», «Лучший адаптированный сценарий», «Лучшая работа оператора», «Лучший саундтрек» и «Лучшая мужская роль». Правда, статуэтку за лучшую роль мог получить не Тим Роббинс, что кажется разумным, потому что из Шоушенка бежит именно его герой — загадочный банкир Энди Дюфрейн, хитро скрывающий умение глубоко копать. Забрать награду мог Морган Фриман, сыгравший мудрого узника по кличке «Рэд». Главный герой не Энди, а «Рэд», потому что «Рэд» — рассказчик, который вспоминает не столько о Дюфрейне и даже не о тюрьме, сколько о человеке в безнадежном положении, то есть о себе. Даже короткий рассказ Кинга — это мемуар «Рэда» о знакомстве и дружбе с Дюфрейном, который загремел за решетку на два пожизненных за убийство. Чем закончилась эта история, похожая на легенду, думаю, вы знаете. История, особенно триумфальный финал, поражает до сих пор. Хотите — верьте этому черному «ирландцу», хотите — нет, но не поверить трудно — голос Фримана звучит чертовски убедительно.

Судьба Энди абсолютно невероятна. Человек становится жертвой судебной и тюремной систем. Героя сажают за решетку за преступление, которого он не совершал, и там его пытают, унижают, избивают надзиратели-садисты и заключенные-содомиты, а начальник тюрьмы заставляет отмывать деньги. Выжить в этом беспределе помогает дружба с такими же заключенными, которых «поимел адвокат». В фильме неслучайно звучит шутка, что «здесь все невиновны». Особенно «Рэд», который достает молоток по камню, спрятанный беглецом в Библии в страницах «Исхода». Начальник прав — в Библии «кроется спасение». Этим крошечным молоточком герой долбит стену, прикрывая дыру плакатами с голливудскими красотками: Рита Хейворт, Мерилин Монро и Ракель Уэлч. Роковые красотки освобождают. Если и есть сцена, которая отражает величие человеческого духа, то эта сцена под дождем, где герой раскидывает руки по сторонам, воплощая распятие, а голова поднята к небесам — «старая жизнь сметена в одно мгновение, и ты рождаешься вновь». Ощущение, будто сам Бог благословил человека на побег. «Господь явил нам чудо!» — удивляется начальник пустой камере Дюфрейна. Тюрьма, конечно, не сказка. Фильм — сказка.

Кто-то справедливо скажет, что этот фильм о вере, товариществе и, разумеется, искуплении слишком мелодраматичный, слишком старомодный, слишком наивный и популистский, злодеи зверски жестокие, герои похожи на святых, будто не совершали никаких преступлений, а кто-то наверняка обратит внимание, что картина исключительно мужская — женщины только украшают стены. Зато надежно прикрывают тыл борца с тиранией диктатуры.

Пересматривая «Побег» уже зрелым взглядом, бесконечно романтический монолог «Рэда», говорящий нам что думать и чувствовать, очевидно указывает на неопытность режиссера, а побег выглядит поразительно невозможным. Нет, серьезно, как беглец может ползти по узкому туннелю и умудриться заклеить за собой дыру? Да никак, потому что заключенный Энди Дюфрейн, как и вся история устами «Рэда», — метафора надежды и терпения перед лицом страха одиночества и обреченности. «Начни жить или начни умирать» — экзистенциальная истина этого фильма, где герой ползет по дерьму к свету в конце туннеля. Возможно, ни одна сцена в истории кино не изображает свободу так красноречиво, как этот финал.

А был ли Энди Дюфрейн по-настоящему? Персонаж Тима Роббинса — не столько человек из плоти и крови, сколько образ мессии и мученика. Дюфрейн выторговывает у надзирателей холодное пиво для товарищей-апостолов, с которыми смолит крышу тюрьмы, где главное правило — не богохульствовать. Однако именно лицемерно цитирующий Библию начальник и есть богохульник и абсолютное воплощение зла. Персонаж Боба Гантона воспринимает заключенных как рабов, как полезных ручных зверьков. Надзиратель крадет, лжет, мучает и убивает, но Господь не оставляет без наказания грешников и являет то самое «чудо» в лице Дюфрейна, поэтому и голос рассказчика кажется таким божественным, проповедующим.

Герой, как воплощение надежды, видит спасение в шахматах, кино, литературе, музыке, то есть в искусстве. Режиссер показывает как заключенные смотрят «Гильду» — классику нуара о femme fatale в клетке, мечтающей о свободе, а герой отбивается от насильников бобиной с кинолентой. Исцеляют и освобождают не только упорство и время, а искусство. Правда, трудно поверить, что Моцарт заставляет каждого человека в Шоушенке замереть и «на короткий миг почувствовать себя свободным».

«Побег» вовсе не о побеге, потому что «redemption» в названии фильма — нечто большее, метафизическое. Это кино о времени, которое не имеет смысла без свободы, но свободы не внешней, а внутренней, как в «Полете над гнездом кукушки» и «Побеге из Алькатраса», потому что наша тюрьма — наш дух и разум. «Эти стены плохо действуют на людей. Сначала ты их ненавидишь, потом — привыкаешь, а затем ты от них зависишь», — размышляет «Рэд». Тюрьма определяет заключенных. И весь парадокс в том, что на свободе, по ту сторону тюрьмы жизнь узников пуста и одинока. Возникает вопрос: тюрьмы нужны, чтобы наказывать или перевоспитать? А может быть, ломать? «Республиканцы финансируют только решетки, охрану и строительство тюрем», — объясняет начальник, почему не финансируются тюремные библиотеки. Но Дюфрейн не собирается умирать и не теряет надежду, тем самым побеждая тьму. «Я — свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни», — цитата из Библии, произнесенная начальником, но определяющая героя.

«Надежда — хорошая вещь, наверное лучшая из вещей, а хорошие вещи не умирают», — вот та истина в, возможно, вымышленном рассказе «Рэда», «единственного виновного человека в Шоушенке», которому Дюфрейн внушает веру в то, что творческий человек живет, а стены зловещей тюрьмы, места безнадежности и угнетения, где торжествует классовый разрыв между господами и рабами, нас не определяют и не ограничивают. «Человек будет делать в тюрьме все, что угодно, лишь бы его ум был занят», и то, что делает герой, чтобы занять свой ум, является сочной изюминкой истории о том, как выдержать, побороть и сбежать из внутреннего заключения.

«Побег из Шоушенка» — действительно один из лучших фильмов всех времен. Мощный и вечный, хотя, казалось бы, подумаешь, драма о тюремных товарищах. Так что, когда думаешь, что «надежда может свести с ума», это трагическое и целомудренное кино дает силы. Дюфрейн философствует, а мы слушаем и становимся просветленными. И чем ты старше, тем сильнее эта одиссея потрясает и успокаивает. «Я надеюсь».