«На Париж»: бордель вместо Лувра, мародер вместо героя

После просмотра этого фильма не стоит садиться за руль. А также пользоваться открытым пламенем — на всякий случай. В какой-то момент показалось, что зрителей пытаются виртуально заживо заспиртовать — сколько на экране плескалось чистой, аки слеза, жидкости. Она была повсюду — в бутылках, рюмках, бокалах, жестяных кружках, стаканах, канистрах и трехлитровых банках. И не просто присутствовала как некий потенциал, а активно употреблялась героями по назначению. Нет — отнюдь не для промывки форсунок танкового движка…

Еще в кадре много женщин — в форме, в кокетливых нарядах, почти без ничего и одна ню — правда, нарисованная. Женщины реальные и женщины снящиеся. Правда, при этом ни одной настоящей фривольной сцены — все как-то наполовину, намеком, то ли было, то ли нет. Этакое нереализованное стремление, вечно манящее, но мучительно недостижимое.

Еще там присутствует почти как действующее лицо роскошная «тачка», которой главный герой — на то он и герой! — умудрялся управлять в любом состоянии и которой в финале все-таки лишился, ибо не по чину, знай свое место! Очень грустная нота посреди всеобщего ликования. Капитулировавшим немецким офицерам, взятым героем на абордаж и вытряхнутым из машины в начале фильма, тоже было грустно, но так им, гадам, и надо, да и вообще — они же ехали в плен, и «мерседес» у них все равно бы отобрали…

Присутствует в фильме нота и еще более грустная — синие фуражки с красным околышем. Которые не дают жить и культурно отдыхать фронтовикам-победителям, талдычат о каком-то дезертирстве и грозят трибуналом. Ну, это же совсем невинная шалость — сесть под влиянием возлияний в «трофейный» автомобиль и рвануть из Германии в Париж — смотреть в Лувре Мону Лизу, но не доехать и приземлиться в провинциальном борделе. За что тут карать? Ладно, грозный начальник оказался сентиментальным и отпустил путешественников на все четыре стороны. Но не все «смершевцы» такие добрые и не для всех встреча с ними кончается легким испугом…

Фильм немолодой дебютант Сергей Саркисов снял красиво, сочно, с размахом. Яркие пейзажи, яркие типажи, мощный актерский ансамбль, и на главных ролях, и в эпизодах — Певцов, Маковецкий, Рената Литвинова, статный красавец Зайцев, Ефремов-младший… В общем-то, грех было бы плохо и невзрачно снять фильм по сценарию, написанному Станиславом Говорухиным, для которого эта работа оказалась финальной точкой. Как водится, в основе сюжета лежит реальная история, точнее, байка, рассказанная танкистом-асом, Героем Советского Союза, а потом и кинематографистом Александром Милюковым. Его портреты для большей солидности помещены и в начале, и в конце фильма. Не очень понятно зачем, ведь у героя фильма совсем другие фамилия и биография — например, он не участвовал во взятии Берлина, а медаль за Берлин ему повесили на грудь просто так — из генеральской благодарности за престижный «трофей», тогда как Милюков при штурме германской столицы весьма отличился. Получается какая-то некрасивая медвежья услуга Герою, зритель невольно начнет думать, не миф ли, в самом деле, его берлинские подвиги?

Ох уж эти армейские байки! Через одну о самоволках, поездках на танке или БТРе за водкой, гусарских подвигах… В общем, специфический такой жанр, рожденный в замкнутом мужском коллективе. Что-то из этого — правда, что-то — похвальба или сладкие мечты. Солдаты и офицеры — отнюдь не ангелы — в том числе, советские. Тем более — фронтовики. Фронтовая жизнь аномальна и тяжела, и недаром выпивка фигурирует в столь многих военных песнях. Было бы, наверное, ханжеством игнорировать эту сторону жизни. Но одно дело — не игнорировать, а совсем другое — строить на этом — выпивке и тоске по женскому полу — весь сюжет. Много спирта, чуть поменьше женщин и немного репрессий — вот ингредиенты странного терпкого коктейля, поданного авторами к великому празднику.

Нет, фильм ни в коем случае не является совсем уж пошлой поделкой. В нём нет жестокости, злобы, «чернухи». Напротив, он полон доброты. Правда, доброты аморфно-абстрактной. Так, например, авторы подчеркнуто жалеют побежденных немцев, а местами немцами даже любуются. В начальной сцене хочется чуть ли не стоя аплодировать мужественному гитлеровскому генералу, несмотря на всю его комиксовость, а бесцеремонный отжим «мерседеса» у другого генерала вызывает, как минимум, легкий моральный шок. Хотя «трофейная Япония, трофейная Германия» — это исторический факт. Но ведь дело в акцентах! Вот так вот легко, задорно и весело совершить по сути гоп-стоп — и остаться молодцом. Или авторы своего героя осуждают? Или проповедуют моральный релятивизм и учат быть тотально снисходительными ко всему и ко всем — к фашистам и их победителям, падшим женщинам и ловеласам, репрессирующим и репрессированным, а также дезертирам и мародерам?

Похоже, так оно и есть. Авторы потихоньку и последовательно проводят мысль о том, что все люди сделаны из одного теста. У них одинаковые способы развлекаться и отвлекаться от бед, одинаковые телесные потребности и радости, одинаковые грешки и причуды. Не важно, кто ты — француз, американец, русский, грузин, украинец, фронтовик или тыловик. Сотрудник строгих органов может проявить доброту, а участник Сопротивления быть ничтожеством, спьяну бьющим женщин. Советский офицер в борделе поет «Белую акацию» и это, будучи подано под нужным соусом, не вызывает когнитивного диссонанса. Человек, мол, везде и всегда одинаков и неизменен, а любая идеология — всего лишь морок, наваждение, сухие фиговые листки пропаганды. Когда Воронину читают идеологические нотации, то это звучит так ненатурально, что вызывает — в контексте фильма — невольный смех. Безумная поездка в Париж выглядит рывком на волю из душного бункера идеологической «выдержанности», а не просто нетрезвой авантюрой. Париж как символ свободы… или бордель как ее символ?

А ведь это злокачественное лукавство! Ибо будь люди столь одинаковы, то почему гитлеровские армии были остановлены под Москвой и разгромлены под Сталинградом, а не под столь свободным Парижем? Вероятно, что-то особенное было в советских солдатах и офицерах, что-то кроме тоски по телесному расслабону, хорошим машинам и возможности беззаботно подставить ветру лицо. Какая-то великая мечта, какой-то твердый стержень. Некий зародыш совсем нового человека, собиравшегося строить мир не только без войн, но и без продажной любви.

Финал фильма выглядит совсем уж некрасивым гротеском. Это то ли очередной сон, то ли греза наяву, навевающая своим купечески-приказчицким размахом мысли не о послевоенном времени, а о 90-х. Но, может быть, это не странный глюк? Может, авторы, специально или нечаянно, проговариваются о том, что усталость от войны и страсть по простым радостям — одна из причин нашего падения, произошедшего спустя десятилетия? И, может быть, черт возьми, пришло-таки время трезвиться и стремиться к воздержанию и ответственности — ведь война идет и до новой Победы путь не близкий.