Как во Франции пытались спасти свою революцию

Хотя Великая французская революция (а также последующие события) и ассоциируется у нас с именами Робеспьера, Дантона и Марата, — её историческое значение отнюдь не заканчивается на выдающихся личностях. С одной стороны, она наиболее явно вскрыла конфликты больших социальных групп, классов, стоящие за «актуальной» политикой, с их нетривиальной динамикой. С другой стороны, в те годы на политическую арену вышли организованные «низы»: секции Парижа, ополчения из регионов, коммуны, товарищества рабочих, общества взаимопомощи и сопротивления, тайные союзы… Рядовые граждане, подчас не имевшие формальных прав, попытались заняться политикой всерьёз.

Конечно, им и их лидерам не хватало понимания, что они делают, представления о себе самих и об их врагах. Сильна была вера в просветительский идеал — нахождение компромисса и примирение всех враждующих сторон, излишним было доверие к вождям, для которых всё происходящее тоже было в новинку. Однако французская революционная и постреволюционная история — это уже настоящая политика: не дворцовые игры, а движение масс к радикальному переустройству общества.

Выдающиеся революционные лидеры так или иначе опирались на «низовые» структуры, в той или иной степени выражали их интересы. Попытка сделать шаг в сторону оканчивалась для них печально: гибелью от рук политических противников из «элитных» слоёв. Одним из таких лидеров, пытавшихся выстроить отношения с «низами» и осмыслить идущую борьбу, был Гракх Бабёф. Ему посвящена книга историка Марии Чепуриной «Гракх Бабёф и заговор «равных».

Бабёфа часто считают первым коммунистом, поскольку он требовал уничтожения частной собственности и построения общества, в котором будет устранено разделение между умственным и физическим трудом, людям обеспечат равное образование и равные условия труда (сокращая и равномерно распределяя «необходимые» работы и увеличивая долю свободного творчества), на что будет наложено и равное распределение благ. В годы революции он выступал за улучшения положения неимущего населения, а с началом контрреволюции (термидорианского переворота) организовал неудачный заговор «Во имя равенства».

Естественно, в этой истории Чепурина по-своему расставляет акценты. Цель её книги — показать непоследовательность Бабёфа, перешедшего от идей полного народовластия и уничтожения частной собственности к авторитарному, вождистскому заговору с умеренно-социалистической политической программой. При этом Чепурина критикует как первое (высмеивая «уравниловку» и якобы пустое фантазирование про самоорганизацию масс), так и второе (как деспотию, сектантство и антидемократизм).

В итоге, создаётся впечатление, что автору просто не нравится Бабёф, весь, целиком, что бы он ни делал. Вероятно, связано это с отношением Чепуриной к революции как таковой. Единственная положительная оценка дана автором в начале книги, когда она рассуждает о том, что после термидорианского переворота женщины сменили старые наряды на новые, античные, и в моду вошли короткие стрижки: «Это ли не подлинная революция?!» Такое восклицание можно было бы списать на простое литературное кокетство, однако никаких иных положительных черт революции Чепурина (в явном виде) не выделяет.

Вероятно, именно позиция автора и задаёт общее небрежное отношение к материалу. Так, выводы Чепуриной о «непоследовательности» тех или иных лиц основываются во многом на том, что она считает якобинский клуб и якобинцев монолитным целым, не выделяя там левых и правых, не учитывая влияние низовых организаций и других организаций на практическую политику Робеспьера. Историк почему-то забывает, что монтаньяры объединяли столь разных политиков, как Марат и Дантон; партия приводила к власти, а потом свергала Робеспьера.

Автор вообще игнорирует все подобные «нюансы»: её удивляет, что Бабёф критикует одних якобинских (в широком понимании) деятелей, а других — превозносит; что в одной ситуации и в одном аспекте он критикует Робеспьера, а в другой ситуации и в другом аспекте — хвалит. Чепурина обвиняет своего героя в «бинарности», в делении всего на «чёрное и белое», однако сама страдает тем же.

Неудивительно, что грешит неточностью и неполнотой её изложение идей Бабёфа. Так, автор высмеивает предлагаемую революционером «уравниловку», делая акцент на том, что Бабёф требует введения равной оплаты труда для всех людей — хотя они «очевидно» не равны. Но никак не комментирует попавший в приведённые ею отрывки момент, где условием «уравниловки» называется уничтожение разделения труда, в первую очередь — физического и умственного, а также выравнивание рабочих часов и трудозатрат каждого гражданина. Хотя с этими пояснениями равенство зарплат уже не кажется таким абсурдным?

Наконец, Чепурина ссылается на «коммунизм» и «коммунистичность» Бабёфа как на нечто всем известное (и похоже, что в негативном ключе), не утруждая себя какими-то определениями или разъяснениями. В итоге при чтении оказывается недостаточно делать поправку на позицию автора: каждый раз нужно ставить под вопрос её компетентность, глубину понимания, корректность предсказывания идеологического материала и обоснованность оценок. Что, естественно, сильно осложняет чтение. Вообще, к середине книги закрадывается впечатление, что она является лишь «отчётной» работой, написанной ради обнародования нескольких писем, найденных автором в архиве Бабёфа.

Всё вышесказанное не значит, что Чепурина совсем не понимает особенностей своего героя. В книге, особенно второй её части, посвящённой собственно заговору «равных», мы находим ряд фактов, свидетельствующих о двусмысленном положении революционера.

Организуя сопротивление контрреволюции, Бабёф собирает широкую коалицию. И если изначально его соратниками являются условные «левые радикалы», то в итоге он соглашается на союз с умеренными депутатами-якобинцами. Понятно, что каждый такой союз и компромисс заставлял Бабёфа делать всё большую ставку на общие, более мягкие лозунги, и отодвигал всё дальше на второй план его «коммунистическую» специфику.

Как мы можем судить из данных, приводимых Чепуриной, сама структура заговора мешала подключению к нему широких масс населения, не говоря уже о восстановлении и развитии «низовой» организации, «придушенной» предыдущими годами. Бабёф занимался выстраиванием элитных и полуэлитных связей, а также исполнял роль идеолога самого высокого уровня — работу же с народом он полностью отдал на откуп случайным, плохо организованным и стеснённым секретностью агентам. Иными словами, самый важный для коммунистического лидера аспект он максимально пустил «на самотёк».

Впрочем, здесь нужно повторить замечание, данное самой Чепуриной: данные по поводу заговора, дошедшие до нас, — по определению не полны и однобоки. Его «элитный» аспект освещён в воспоминаниях ряда выдающихся людей — участников заговора, чьи сочинения сохранила история. «Внизу» же находились лица, зачастую неграмотные; даже если у них и были какие-то записки и дневники, эти документы до нас не дошли. Требование секретности также не способствовало сохранности. После ареста участники заговора в целом просто отрицали все обвинения и делали вид, что ничего не знают, — так что и здесь сведений мало. Остаются только не очень правдоподобные донесения правительственных агентов да доносы частных лиц — зачастую основанные на вымыслах, домыслах, нелепых слухах или на психическом заболевании.

Короче говоря, самая интересная для нас область, низовое движение, до сих пор остаётся и самым неизвестным. Мы знаем только, что работа велась и с секциями Парижа (хотя Чуперина на поясняет, имеются ли ввиду остатки тех политических структур, что привели к власти Робеспьера), и в регионах. После провала заговора тут и там предпринимались попытки частных выступлений, хотя их численность и организованность оценить трудно. Однако «коммунистические» идеи Бабёфа не играли в этих процессах значимой роли, по крайней мере, по мнению образованной публики.

Вероятно, Бабёф действительно увлёкся «вождизмом» или, по крайней мере, элитными связями. Возможно, он мог бы больше внимания уделить низовой организации. С другой стороны, Бабёф явно не хотел ждать, пока контрреволюция развернётся в полную силу, а «здесь и сейчас» он мог рассчитывать только на широкий альянс.

Отрицать роль лидеров в революционном движении — предельно странно, даже в наше «цивилизованное» время. Важно другое — в чём состоит эта роль. Должна ли на «переходный период» установиться диктатура партии или диктатура класса? Должен ли лидер направить все свои усилия на обучение народа критическому мышлению, на его организацию, — или же должен делать всё сам, думая за других и спуская все решения «сверху»? К сожалению, в рассмотрении таких нюансов Чепуриной доверять трудно. Но даже проекты декретов об управлении и экономики, приводимые участником заговора Буонаротти, описывают общество на высокой степени самоорганизации.

Наконец, Бабёф был ещё далёк от полноценной классовой теории: «народ» был для него единым целым, положение новой республиканской элиты было не до конца им осознано. Естественно, что он не очень-то представлял реальные интересы тех людей, от лица которых говорил и действовал; его революция потому не могла не натолкнуться на внутренние противоречия, даже если бы она состоялась. Эта проблема оказалась актуальна и для последующих неудачных «народных» выступлений, что хорошо описано Марксом в работах, посвящённых французскому 1848 году.

В общем и целом, после книги Чепуриной остаётся больше вопросов, чем ответов. Это не целиком её вина: материалов по вопросу действительно не хватает. Но агрессивно продвигаемая и плохо обоснованная позиция автора мало помогает делу.