«Опосредованно», но в измененном состоянии сознания

Алексея Сальникова так и тянет припечатать штампом: «Однажды утром он проснулся знаменитым». Тем более что почти так и есть: до недавнего времени автора этой книги знали только в родном Екатеринбурге, да и то в основном как поэта, время от времени балующегося прозой. Но потом роман «Петровы в гриппе и вокруг него», выдвинутый на премию «Новая словесность» по публикации в саратовской «Волге», прочитала журналистка Елена Макеенко — и поспешила поделиться восторгом первооткрывателя с широкой публикой. Следом за Макеенко «Петровых» высоко оценила Галина Юзефович и другие книжные обозреватели, роман был издан отдельной книгой в редакции Елены Шубиной, Сальников стал финалистом «НОСа» и лауреатом «Нацбеста» — и внезапно (кажется, неожиданно для него самого) превратился в медиафигуру, востребованного спикера, «лидера мнений». Кстати, не в последнюю очередь на руку автору сыграли многочисленные хейтеры, наперегонки спешившие сообщить urbi et orbi свое мнение о «провинциальном графомане».

«Опосредованно» — четвертый роман Сальникова, и первый после тех самых «Петровых». На этот раз обошлось без скандалов в соцсетях и преувеличенных восторгов и прессе — хотя, казалось бы, книга располагает и к тому, и к другому. Главная героиня романа Лена, школьница, студентка, затем учительница математики в средней школе, живет в мире, похожем на наш до степени смешения. Учится, преподает, переезжает из родного Нижнего Тагила в соседний Екатеринбург, сходится-расходится, обрастает чудаковатыми, но симпатичными друзьями, нянчит своих, почти своих и совсем не своих детей — словом, проживает целую жизнь, с начала 1990-х до наших дней включительно… и почти все это время пребывает в измененном состоянии сознания разной степени тяжести. В альтернативной реальности, которую описывает Сальников, список наркотических веществ несколько шире, чем в нашем мире: тут не только обдалбываются, пыхают и закидываются — в поисках запретных удовольствий здесь еще читают стихи, дающие легкий, но устойчивый психоделический эффект. Точнее «стишки» или «литру» — так наркостихи отделяют от официально разрешенной поэзии, иногда беспомощной, иногда чрезвычайно сильной, но не торкающей и не вставляющей. Кто-то покуривает травку, а кто-то читает Пастернака — и еще неизвестно, что дает более мощный эффект. Разумеется, вокруг «стишков» разрастается подпольная индустрия, пушеры и диллеры сколачивают капиталы, наркоманы готовы заложить ради дозы последние штаны, а за хранение и распространение можно запросто загреметь на лесоповал. Но сложнее всего приходится изготовителям, поэтам, вечно сидящим на измене — мало кто из них доживает до пятидесяти, а лучшие гибнут еще до сорока, как Пушкин, Лермонтов или Байрон.

Сальников со своими «стишками», конечно, не открыл Америки: актуализация метафоры «литература — наркотик» — трюк не то чтобы тривиальный, но и не уникальный. Можно вспомнить, например, пьесу Владимира Сорокина «Dostoevsky-Trip», герои которой закидываются текстами классиков как тяжелыми наркотиками: «Набоков, да! Дико дорогая вещь… Дико дорогая. На одну дозу Набокова можно купить 4 дозы Роб-Грийе и 18 доз Натали Саррот. А уж Симоны де Бовуар…» Или более экзотический пример, «Танцы с медведями» американца Майкла Суэнвика, где поэзию употребляют как алкоголь: «Аркадий Иванович Гулагский был пьян стихами. <…> В одной руке у него покоилась бутылка Пушкина, а в другой — жидкая антология мировой поэзии. Хранились они в отцовском винном погребе, который представлял собой запертое помещение в подвале, но Аркадий вырос в этом доме и знал все его секреты. От него ничего нельзя было скрыть. Аркадий проскользнул через окошко в подвал, а затем обнаружил среди балок широкую свободную доску, которая сдвигалась на добрый локоть, быстро просочился внутрь и, пошарив в темноте, ухватил две бутылки наугад. И ему повезло: об этом свидетельствовало то, что в первой емкости оказался чистейший Пушкин! Правда, решение пить его одновременно с плохо составленным сборником иностранных виршей и коротких прозаических отрывков в бездарных переводах говорило о крайней незрелости похитителя».

Обычно это опьянение литературой описывают с точки зрения читателя, потребителя хитро увязанных друг с другом слов, вызывающих наркотическую зависимость. Прозаик, поэт — он где-то там, вовне, на другом уровне бытия (а в случае с классиками — как правило уже дал дуба), о его судьбе авторы не задумываются. Новаторство Алексея Сальникова именно в том, что он рассказывает, как работает голова производителя «стишков», дает нам возможность взглянуть на этот мир глазами «химика», а не просто заурядного наркомана.

Главной героине «Опосредованно» повезло (или наоборот, это уж сами решайте). У Лены рано открылся дар поэта, создателя настоящих, мощных и забористых «стишков». При этом с уголовным миром она соприкасается только по касательной: пока ее знакомые мотали сроки и получали травмы разной степени тяжести, она вела тихую и размеренную жизнь школьной училки — но никогда, даже сразу после родов, не бросала «литру» надолго. Это соотношение «стишков» и всей остальной жизни, пожалуй, самое интересное, что есть в романе Алексея Сальникова. Что такое «литра» — протез жизни, форма эскапизма, или наоборот, то самое увеличительное стекло, очки для слабовидящих, которые позволяют разглядеть окружающий мир в самых мелких, самых удивительных подробностях? В том-то и штука, что в «Опосредованно» нет противопоставления, нет никакого «versus», «или-или». Лена десятилетиями умудряется сохранить свои болезненные пристрастия в тайне от родственников и домочадцев — и судьба ее складывается не менее счастливо, чем у большинства окружающих.

Эта глубокая конвергенция, взаимопроникновение «стишков» и «жизни» зафиксировано у Сальникова уже на уровне языка. Длинные, многословные, заговаривающиеся, усыпляющие, переполненные запятыми, пестрящие раскавыченными цитатами фразы знакомы нам еще по «Петровым в гриппе», но здесь выглядят куда более уместными: это бесконечный внутренний монолог поэта, переполненная житейскими мелочами исповедь человека, десятилетиями употреблявшего (и изготовлявшего) «стишки». Общее впечатление от книги неплохо передает сам Сальников, когда описывает приснившийся Лене «кошмар, где она все шла вдоль очень толстого змеиного хвоста, полного изгибов… этакое впечатление от написанных за эти несколько лет цепочек, сросшихся в один сплошной, если перечитать, текст».

Здесь все уравновешено, все связано. Жизнь без «стишков» — серая, скучная, бедная деталями, как провинциальный пейзаж туманным утром. Но и «стишки» без жизни — одна выматывающая нервотрепка, сплошные эмоциональные качели, да еще под угрозой ареста и вполне прозаического тюремного срока. Но в то же время жизнь смазывает колеса поезда «литры», а «стишки» — наполняют вагоны содержимым. Одно уравновешивает другое, одно без другого неполноценно. По крайней мере, у Лены, одаренной изрядно, но без перебора, сложилось именно так.

Подозреваю, потому и скандала после выхода романа не случилось: ну какой может быть хайп вокруг книги, где все так по-буддистски гармонично?