Советская власть и церкви: документы конфессиональной политики, 1917-1924

Издательство РОССПЭН опубликовало четыре книги документов, посвященных конфессиональной политике СССР в период с 1917 по 1924 год. Представлены 1850 документальных материалов из 17 архивов, более половины из них публикуются целиком. Среди них — стенограммы заседаний высших органов государства, документы центральных и местных органов власти, материалы переписки церковных иерархов с представителями государства и между собой, газетные статьи и воззвания.

В дальнейшем планируется и публикация более поздних документов — в целом шести томов. Первый том из четырех книг ограничен начальным периодом советской истории. С одной стороны, отсечкой может служить смерть первого главы государства, с другой, к 1924 году уже были намечены все основные линии отношений советского государства с конфессиями, прежде всего — с Русской православной церковью.

Столь масштабная документальная база, с одной стороны, подтверждает сложившиеся представления о характере отношений советского государства и религиозных конфессий. С другой стороны, собранные вместе материалы в немалой степени уточняют характер этих отношений.

Первая важнейшая деталь, которая обращает на себя внимание — практически полное предварительное незнакомство новых властителей с Церковью и полное же отсутствие предварительной конкретной программы действий. Невоцерковленные руководители государства в подавляющем большинстве своем готовились решать церковный вопрос разве что в самых общих чертах, на уровне «церковь должна быть отделена от государства». Но как конкретно будут устроены отношения, что именно вызовет самые серьезные проблемы — никто этими вопросами, если судить по документам, предварительно не занимался.

А самые серьезные проблемы на местах, для рядовых граждан, вызывали не абстрактные споры об отделении школы от церкви и церкви от государства, а конкретный, «бытовой» уровень борьбы с религией. За связанные с религией материальные предметы, от икон до гробниц, переживали по крайней мере не меньше, чем за священнослужителей, не говоря уже об идеях.

К тому же в новой власти не было конкретного ответственного за этот участок. Точнее говоря, ответственных было сразу несколько, по культурной, внешнеполитической, собственно, религиозной и иным линиям. Та же разноголосица дублировалась и в регионах, и это в ситуации весьма слабой и небыстрой (по понятным причинам) коммуникации.

Следствием такого положения вещей становится, как отмечает в одном из документов Вацлав Воровский, хаос при принятии решений. Следствием неразберихи, в свою очередь, становится победа сторонников жесткого метода отношений с Церковью. Он был, по крайней мере, понятен.

Аналогичным образом неготовой к выстраиванию отношений с советским государством была и главная конфессия страны — Русская православная церковь (как, впрочем, и все остальные конфессии). В течении многих месяцев иерархи РПЦ исходили из того, что Советы — это ненадолго. Отсюда и менее компромиссная, чем это могло было быть, политика в отношении государства, вплоть до призывов к несоблюдению законов и заявлений об отлучении (соблюдающих закон об изъятии имущества).

В стране в течение нескольких лет все вокруг поляризировалось и политизировалось, эти тенденции не могли миновать и не миновали и православную Церковь. Вкупе с верой в скорое падение большевиков это ожесточало дискуссию.

Другое важнейшее обстоятельство историкам известно лучше. Церковь в сознании большевиков рифмовалась в царским режимом. У нее, по крайней мере формально, были хорошие отношения и с царями, и с «белыми». Из этого не мог не быть сделан простой вывод о том, что церковь не безразлична, а прямо враждебна советской власти. Гражданская война добавляла воинственности и риторике тех, кто был далеко от фронта.

Хронологический осмотр показывает, что в течение нескольких лет, во время активных боевых действий, церковный вопрос отходил на второй план. В этой атмосфере неустойчивости власти Владимир Ленин был готов «не оскорблять чувств верующих», а патриарх Тихон — призывать православных не противодействовать большевикам, а уклоняться от политики, а также повиноваться властям.

Однако шанс, если только он действительно существовал, был упущен. Победив в гражданской войне, большевики перенаправили силы на внутренние фронты, в том числе и на церковный. К моменту, когда Тихон готов к компромиссу с советской властью, советская власть уже готова сделать ставку на «обновленцев», то есть на уничтожение противника (Церкви) методом сеяния раздора. Лев Троцкий указывает как всегда прямо: поддержку нужно оказывать не «обновленцам», а смуте как таковой.

В итоге, как известно, Церковь была подавлена и разобщена, а «обновленцы» остались с неясными перспективами. Две искусственно спровоцированные проблемы — «битва за мощи» и «битва за церковное имущество» — вроде бы и не сломили РПЦ окончательно, но уж точно оставили поле за властью.

Выбор советским государством двух этих тем — им посвящено подавляющее большинство документов, начиная с 1919 года, — неудивителен. Большевики работали с тем, что было им понятно. Позолоченные сосуды для литургии — это материальное имущество, и отбирать его ради борьбы с голодом — почти беспроигрышный ход: при наличии монополии на высказывания в сознании граждан, особенно не самых близких к Церкви, будет нетрудно зафиксировать, что сопротивляющиеся изъятию ценностей попы якобы ценят золото дороже жизней. То, что золота окажется намного меньше, чем ожидалось, да и продать удастся не все — останется за скобками.

Еще проще было разыграть карту с мощами: если верующие веруют, что мощи нетленны, значит, так утверждала церковь, а если открыть и показать, что они очень даже тленны, то, стало быть, «Бога нет». Католический архиепископ Иоанн Цепляк будет долго объяснять, что никто никогда не говорил о нетленности мощей святого Андрея Боболи, что дело совершенно не в «чуде», но слушать его уже никто не будет.

Иерархи, и не только православные, исходили из того, что новая власть будет с ними договариваться. Деталь, важная для понимания уровня непонимания: католический кардинал Джузеппе Пиццардо в начале 1920-х годов рассуждает о том, что какую бы «экономическую систему» не строили большевики, им так или иначе понадобится выстраивать отношения с конфессиями. Он не понимал, что мир советского государства базируется вовсе не на экономике. Комиссары ни с кем ни о чем не собирались договариваться, они просто постепенно выдавливали оппонентов со все новых участков.

В целом история первых лет отношений советского государства и церкви — это история встречи двух оппонентов, один из которых (государство) не представляет, чем является другой, а второй (Церковь) не сразу осознает, что власть первого — это надолго. Ни у одной из сторон не было никакого предварительного плана, не было никакой стратегии; советское государство последовательно одерживало одну ситуативную победу за другой, пользуясь то своей силой, то несовершенством оппонента. Но итогом всей этой драматической цепочки стала, несомненно, победа государства.

Опубликованные документы позволяют уточнить и представления об отношениях советского государства с другими конфессиями. В отношении большинства из них можно сказать, что они изучены и известны значительно меньше, чем отношения большевиков и православных. Один из примеров — история отношений с католической Церковью, которые имели особую роль для советской власти. Во-первых, из-за особой, примиряющей и центральной, роли папы в послевоенной европейской политике. Во-вторых, из-за того, что для множества европейских реальных или потенциальных сторонников советского государства не было никакого четкого противоречия между верой и социалистическим убеждениями.

При этом комиссары не могли позволять католикам больше, чем православным — это привело бы к множеству вопросов. Об этом, к примеру, писали в Москву представители полоцких властей в период кампании по борьбе с мощами: не нужно делать исключений для мощей Боболи, иначе граждане могут решить, что католики в советском государстве — на привилегированном положении.

Если борьба с голодом требовала отъема церковного имущества у православных, то отнимать его надо было и у католиков. Если был арестован патриарх Тихон, то привлечь к ответственности надо было и Цепляка. Если были расстреляны многие православные священники, то должен был быть расстрелян и священник Константин Будкевич.

Лавируя и договариваясь с папой, ища его политическую помощь в период проведения генуэзской конференцию и принимая его материальную помощь в виде сбора средств для помощи голодающим, руководители советского государства выстраивали отношения с католиками гораздо дольше и терпеливее, чем с православными. (Хотя католикам и тот метод общения, который использовался властями, небезосновательно казался грубым вмешательством в их жизнь). Дольше всего в переписке с участием кардинала Гаспарри, Георгия Чичерина и некоторых других лиц обсуждается возможность «выкупа» папой имущества католических храмов в России.

Но нужно было не только договариваться с папой и решать внешнеполитические вопросы. Не менее важным большевикам представлялось подавление самостоятельности конфессий. Поэтому в газетах, как свидетельствуют выдержки, не принимающие правил советской власти католики осуждаются, пусть и несколько мягче, чем их православные братья. Тезисы газетных авторов просты: при царском режиме католиков угнетали в пользу православных, советы дали им равенство с православными (равенство каких именно прав — конечно, не указано), а они еще и недовольны, и имущество не хотят отдавать для борьбы с голодом. Как и в случае с православными, контраргументов (католики помогают голодающим всем, чем могут, и голод не повод забирать сосуды для богослужений) никто не слушает.

Аналогичным образом проходит дискуссия о том, кто владеет католическими храмами — конфессия или государство. Ни комиссарам, ни советским журналистам неинтересно, что все эти храмы строились без какой-либо поддержки со стороны государства, как сказано в одном из обращений, на деньги католического рабочего класса. Верующим предложены правила, обсуждать с ними эти правила никто не собирается. Большевики вовсе не считают верующих равными и вообще не считают ни одну церковь субъектом — по крайней мере, на своей территории. Молитва — дело частное и при том вредное; ни одна конфессия не получает никакого юридического статуса. Государство не мешает молиться, но настаивает на принятии своих, малоприемлемых для верующих условий, в случае отказа от принятия последуют вполне предсказуемые шаги.

Итогом всего этого лавирования становится, с одной стороны, смягчение приговора Цепляку, с другой — расстрел Будкевича. Георгий Чичерин предупреждает, что казнь католического священника нанесет большой урон имиджу советской страны в еще довольно католической Европе. Но реакция общественности превосходит даже его ожидания.

В этот момент и выясняется, что бывают рабоче-крестьянские католики, для которых расстрел священника — очевидное зло. В Польше к проблеме добавляется национальный подтекст (Будкевич — поляк), казнь священника вызывает взрыв ненависти и к русским, и к социалистам. Из Норвегии рапортуют, что все усилия со стороны товарища Нансена по популяризации советской власти после этой казни в одну минуту пошли прахом. Власти Англии из-за такой «мелочи», как одна казнь, вслух и всерьез говорят о разрыве отношений.

Все эти события станут потом одной из причин принятия решения строить социализм в одной, отдельно взятой стране. К 1924 году, которым заканчиваются опубликованные в первом томе сборника документы, многие вопросы еще остаются нерешенными, но главное уже сделано. В Русской православной церкви посеяно нестроение, смута и разделение. Всем прочим конфессиям показали или начали показывать, где именно находится их место. Решение церковного вопроса было для советского государства в некотором роде не менее важно, чем решение вопросов экономических, военных или внешнеполитических. В конце концов, они начали строить новый мир, и главное поле, на котором им нужно было одержать победу, было, конечно, в головах.