Где взять волю к борьбе и к свободе?
Стоит ли жизнь выклеванного зерна? Театральность такого рода (как и любого другого, если он достаточно отчётлив) требует некоторого к ней привыкания. Это не слишком странно. Подумаем о китайской опере, где, не поняв «правила игры», нельзя ничего понять вообще. Это покажется каким-то комическим балаганом, деревянным и тупым. Писклявым и ненужным.
Какие правила игры в этом театре? Театр идей? Концепций? Схем? Ритмов? Мизансцен (это довольно явно)? Театр условностей и предметов, лаконизма, «бедный театр», где главным оказывается актёр, человек, «перформер», если угодно говорить на модном современном языке, или даже «театр пропаганды» (в том числе метафизической, политической, культурной), театр если не одного актёра, то уж одного режиссёра точно, который зачастую оказывается и драматургом, когда переписывает чужой материал. Кстати, нужны ли для этого авторские права? В известном смысле спектакли перетекают один в другой, перед нами нескончаемая череда очень похожих по стилю произведений. На первый взгляд.
Это уже делает данное театральное пространство не самым обычным. В конце принято хлопать стоя. Мой белорусский приятель, актёр, который смотрел со мной спектакль, пошутил, что это вполне себе принято в белорусском театре. Аплодировать стоя. Овации бывают на пленумах. И вообще. Бывают и на операх. Но в этом есть что-то от митинга. От поклонения. От попытки понять… Понять что? Например, волю к борьбе, где взять силы, каким языком говорить? Или это просто дань уважения «лидеру»? Или это попытка найти пресловутую «сущность»? Заядлые театралы Больших и Малых испытывают растерянность. Мол, зачем это всё? Сомнительное развлечение.
Впрочем, ближе к самому зрелищу, перед нами вольная (но достаточно точная) адаптация для сцены произведения Экзюпери «Военный лётчик», где Антуан в полумемуарном ключе пишет о своей жизни на войне, точнее, о горечи поражения и потребности с этим как-то выжить. Это произведение, с одной стороны, может быть на книжной полке окружено Хэмингуэем или Ремарком, с другой стороны, Ричардом Бахом, да и Библия тоже где-то не очень подалёку… Экзюпери соединяет галльскую риторику, почти барочную, и восточные притчи и метафоры. И суровую реальность. Почти все его тексты автобиографичны. Понятно, что дело сильно меняется, когда речь идёт о людях, которые умирали за свои идеалы. У меня на столе лежит книжка писем с фронта Великой Отечественной войны. Сложно представить более трагическое чтение. Хотя вроде бы «мы» как бы «победили».
Интересно, что написанный текст «пьесы» местами пропитан дидактикой: вопросы, разворачивания аргументов (существует и в публицистических текстах и передачах Сергея Ервандовича), доказательная, почти схоластическая местами, обстоятельность мысли, которая пропитана силой голоса, пафосом. Местами почти античным. Хотя бы это стоит посмотреть. Как интересно в спектакль просачиваются телевизионные передачи, выступления в клубах, теоретические книги режиссёра.
Заявленная тема, как найти «сущность», силу для борьбы (соединиться с Историей, мёртвыми героями, памятью, Родиной, для кого-то «богом»), понять, ради чего жить — более чем актуальная, особенно для «поколения проигравших». Впрочем, не так многие себя проигравшими считают… Конечно, этот спектакль — скорее гуашь и масло, чем акварель и пастель. Но это не мешает искать тонкость в режиссуре и игре… Впрочем, «игра» здесь довольно условна. Разумеется, что всё это существовало и в театре XX века. Вряд ли Брук или последователи Гротовского признали бы в этом действии родственников (по крайней мере, насколько мне известно, явных и громких таких признаний не было с их стороны), но какие-то элементы «авангарда» XX века здесь отчётливы: импульсы, предметы, работа с голосом… Иногда за «актёров» (кавычки здесь не уничижительны, а скорее показывают, что это не актёрство в привычном смысле, люди действительно проживают это скорее как «тренинг» или «алхимический ритуал», или даже «партийное задание») становится как бы неловко, настолько они обнажены при отсутствии привычных для «нормального» театра приспособлений, штампов, ролей, костюмов… Прожектор. Чёрный фон. Трико. Выходит на сцену просто человек, просто что-то делает. Зачастую что-то, что для него почему-то кажется очень важным. Как молитва. Собственно, за этим и смотрим. Что они делают? Почему это так важно? А что важно нам? Кафе? Дискотека? Супермаркет? Вечернее юмористическое шоу? В какие «театры» ходим мы сами? Во что верим? За что были бы готовы умереть?
При этом режиссёр остаётся в тонком диалоге с текстом. Например, кудахтанье кур может вполне намекать на кудахтанье трусоватых генералов, но при этом сам курятник и вправду описан в тексте книги. Может быть и что-то вроде бы неожиданное. Типа разговора о Гамлете. Хотя, как оказывается, всё связано со всем…
… ангельские тени, проступающие предметы, вещи словно бы начинают являть свою сущность, энергия перехода одной сцены в другую, вот на наших глазах исчезают нарисованные мокрой тряпкой силуэты-крылья-тени, стучит шарик для пинг-понга, он же карандаш, он же время, как угодно… Круги от циркуля и круги на воде, круги прицелов, орбиты планет и музыка сфер, чёрное солнце, всходящее над миром. Запас воображения. Чем беднее, тем богаче. Стерильное, почти минималистическое пространство. Чем-то напоминает сеанс массового гипноза, а ля Кашпировский. Стоит ли придираться к нюансам, которые существенны с точки зрения «театральных домов»? К тому, что актёры говорят «знамЕния», хотя строгая театральная норма настаивает — «знАмения»? Думаю, что не стоит. Обойдёмся без пуризма. И заглядывания в дипломы участников. Важно ли при этом не казаться «самодеятельностью»? Вероятно, и это ставит вопрос о том, кто и как эти границы для себя проводит. Мне лично часто «самодеятельность» интересней «профессионального». Бывают ли профессионалы в подвигах, любви и свободе духа?