Положение рабочего класса в России: первые плоды и проекты
Впервые государство проявило заинтересованность условиями жизни рабочих в 1860−70-х гг. Реформы неизбежно требовали и нового подхода к регламентации труда. Именно в это время организуются государственные комиссии, сменяющие одна другую и демонстрировавшие, на первых порах, стремление прояснить ситуацию в сфере трудовых отношений. Начав, на волне либерализации, с изучения опыта западных государств (в особенности Англии), с попытки расширения прав рабочего населения (создание промышленных судов, ограничение детского труда и установление санитарных норм), в итоге пришли к тому, что все выработанные проекты остались лежать в архивных папках [1].
К сожалению, такие принципиально важные замечания, как те, что позволял себе министр юстиции Замятин Д. В., написавший в своем отзыве в комиссию Штакельберга о том, что «в корне большей части стачек рабочих лежит не желание воспользоваться чужим достоянием, а несоответственность заработной платы средствам существования и вообще безвыходность положения рабочего класса (курсив — мой)» [2], остались без политических последствий. Подводя итог всему, что пыталось сделать государство в отношении рабочего вопроса вплоть до 1880-х гг., автор исследования по истории фабричного законодательства в России Литвинов-Фалинский В. П. неутешительно заключает: «…одни из мероприятий вовсе не получили практического осуществления, другие же имели значение постановлений временных, изданных в виде опыта, и не могли оказать существенного влияния на разрешение общего вопроса» [3]. Инертность и волокита, а главное — системная неспособность государственного аппарата давать адекватный ответ на запросы времени, явились причиной безрезультатности проделанной работы.
В целом на государственном уровне к концу XIX в. рабочий вопрос в России был плохо изучен, а главное —осмыслен политически. По большому счету лишь узкому кругу специалистов (если не говорить о революционерах), происходящее на промышленных предприятиях было важно не только как потенциальная угроза порядку, но и как жизнь конкретных людей, втянутых в определенного рода отношения, требующие немедленного пересмотра, исходя просто из общих принципов гуманного отношения к человеку [4]. Проводить какие-либо частные инициативы было невозможно. Для этого требовалось заручиться поддержкой чиновников практически на уровне личных взаимоотношений. Даже к статистическим данным отношение у властей было пренебрежительным. (Перепись населения столичного города Петербурга впервые была произведена лишь в 1869 г., Москвы — в 1871 г. или, характерный факт, при сборе сведений о фабриках и заводах Московской губернии за 1881−1884 гг. подсчет был произведен «приблизительно», без учета разделения на мужчин, женщин и детей [5]). Учет стачек начал производиться фабричной инспекцией с 1895 г., но хроники рабочего движения публиковались исключительно благодаря нелегальным инициативам [6]. Т. к. стачки и все, что с ними связано, имели статус государственного значения, то и информация такого рода была закрыта для публикации в легальной печати, а министерство финансов «окружало тайной все, что касалось фабричной жизни» [7]. (Причем круг допускаемого к обсуждению в прессе заметно сузился к концу XIX в. в сравнении с 1870-ми гг.). Телеграммы, которыми обменивались фабричные инспектора с министерством финансов, подвергались шифровке. Конверты с донесениями инспекторов обязательно имели штамп «секретно» [8]. Публикации отчетов фабричных инспекторов прекратились в 1886 году.
В 1896 г. на заседании Комиссии по техническому образованию при Московском императорском русском техническом обществе доктор Погожев был вынужден констатировать полную неэффективность предпринятых за последние годы мер, направленных на регуляцию фабрично-заводской жизни. Сказал он и о закрытости данной темы для широкого и всестороннего анализа. В целом картина, описанная Погожевым, была неприглядна и тревожна:
«Медленное развитие фабричного законодательства и промышленной гигиены в значительной степени обуславливается случайностью сведений о положении этого дела на Западе, недостатком общей программы собирания статистических данных, безучастностью, часто даже замалчиванием подобных вопросов в наших ученых обществах. Ни общая пресса, ни периодические специальные издания не следят, да и не могут следить постоянно за современными успехами практического развития промышленной гигиены и прикладной техники на Западе и частью, кое-где, даже у нас в России. Случайно лишь появляются в некоторых медицинских журналах краткие обзоры и сообщения по этому предмету (без необходимых рисунков и чертежей), издаются отдельные монографии по различным отделам фабричной гигиены. Изредка печатаются обширные капитальные исследования <…> но их или трудно бывает добыть, или же о появлении их неизвестно даже специально интересующимся лицам. Об издании же в России особого периодического органа, посвященного разработке вопросов по улучшению фабричного быта, наподобие многих специальных иностранных журналов <…> конечно, бесплодно было бы и мечтать» [9].
Проблемы пытались решить по мере их поступления, внимание к рабочим было прямо пропорционально страху за сохранность монархии. Не правительство утверждало принципы договорных отношений между рабочим и нанимателем (т. к. для договорных отношений необходимо равноправие номинальное, гражданское) или, как писали «Московские ведомости», бралось за «установление отношений между сторонами при возникновении споров и недоразумений», а стачечное движение подстегивало власти хотя бы в какой-то мере заняться рабочим вопросом. Особенности российского капитализма, находящегося под протекцией государства, ставили решение рабочего вопроса в прямую зависимость от решения вопросов социального и политического. В 1895 г. профессор Янжул И. И., говоря о том, что экономическая свобода деятельности «является тесно связанной с историей политической свободы» [10], выводил формулу «свободы субъекта», которая, по его утверждению, «есть не что иное, как средство к одной и той же цели — общему благу, а отнюдь не самая цель, и раз это средство оказывается негодным для достижения желаемого, государство смело отбрасывает в сторону» [11]. Соответственно, и необходимость государственного вмешательства в дела промышленности не ставилась автором под сомнение. Самый важный вопрос — вопрос пределов этого вмешательства — Янжул (оглядываясь на пределы допустимого в подцензурном тексте) оставляет открытым и уточняет лишь, что «сообразно степени ее промышленного развития и характера всего строя» [12]. Но попечительная политика не оставляла ни малейшей возможности (в рамках закона) [13] для какой-либо инициативы, а, следовательно, для приобретения необходимого опыта ответственной самоорганизации, возможности симметричного ответа на несправедливость, пренебрежение к чести и достоинству человека. Из-за политического бесправия российскому рабочему приходилось «вновь изобретать вещи, давно уже изобретенные в других местах» [14].
Либеральная общественность могла позволить себе заниматься исследованиями условий жизни и труда рабочих, но уж точно не надеяться на то, что результаты их деятельности будут как-то учтены и восприняты со всей серьезностью. Врач-гигиенист Ф. Ф. Эрисман — это имя знакомо даже тем, кто не связан с историей медицины, швейцарец по происхождению, более четверти века прожил в России. «Сделать все, чтобы изменить к лучшему условия существования людей», — так он понимал смысл своей работы [15]. Эрисман ставил гигиену в ряд социальных наук. Он открыто говорил о том, что в условиях царской России только общественные силы могут попытаться претворить в жизнь основы нормальной здоровой жизнедеятельности человека, преодолевая сопротивление бюрократического аппарата. Кстати, не лишним будет напомнить, что сам Эрисман, несмотря на свои заслуги перед Россией, в 1896 г. был «вычеркнут из русской жизни», как выразился профессор Диатроптов П. Н. Без объяснения причин (а на самом деле — за защиту арестованных студентов) Эрисман был уволен из Московского университета, после чего он уехал жить в Цюрих. История деятельности Эрисмана в России и ее печальный финал, к сожалению, — яркий пример отношения государства к вопросам, связанным с условиями жизни и труда рабочего. Обстоятельный труд Эрисмана «Физическое развитие рабочих» полностью был издан только на немецком языке. И лишь в 1925 году переведен на русский.
Царские чиновники, вынужденные каким-то образом реагировать на вызовы, которые им бросала действительность, делали попытки обратить высочайшее внимание на существующие проблемы. Но и они не могли рассчитывать деятельные последствия своих докладов и служебных записок. Государственный аппарат России конца XIX века — это сложносоставной, неповоротливый механизм, и оптимизировать его работу и эффективность никто не собирался. Это противоречило самому принципу незыблемости основ русской монархии: все должно оставаться «как встарь» [16]. Любые новшества и инициативы вызывали массу подозрений и опасений, «как бы чего не вышло». В то же время очень многое зависело от влияния того или иного должностного лица в конкретный момент. Министры имели непосредственный доступ к царю, практически ежедневно делали доклады. Эти встречи проходили с глазу на глаз, информация подавалась в ракурсе, выгодном для министра и его «группы поддержки». Противостояние между ведомствами за сферу влияния, за внимание царя и т. д. было обычным делом, где во главу угла чаще всего ставилось не стремление решить государственные задачи, а внутренние интриги, частные интересы. Видный правительственный чиновник времен царствования Николая II Гурко В. И. оценивал эту ситуацию ни много ни мало как смерть самодержавия: «Его (самодержавие, — мое прим.) фактически заменила олигархия правительственного синклита, состоящего из сменяющихся, никакими общими политическими взглядами не сплоченных, а посему между собой постоянно борющихся глав отдельных отраслей правления. Среди этих глав, носящих звание министров, то в большей, то в меньшей степени брали верх то одни, то другие, могущие, однако, осуществить свое временное всемогущество лишь в пределах непосредственно подчиненного им ведомства» [17]. Государство находилось в плену монархического мифа, который, с одной стороны, тормозил жизненно необходимые для общества изменения, а, с другой стороны, поддерживал самые неблаговидные устремления российского чиновничества.
Попечение являлось основным принципом государственной политики, проводимой через все органы государственной власти, в том числе и через министерство внутренних дел, посредством полиции и жандармерии. Учитывая охват всех сфер жизни, непосредственное служение царю как единственный смысл и предназначение декларировалось как главная мотивацией для принятия административных решений любого уровня, имеющих (или не имеющих) последствия для подданных. Основные «человеческие цели», заявленные теоретиками полицейского государства, — безопасность и благосостояние — оказывались под большим вопросом, т. к. государство, которое было призвано их защищать, не справлялось ни с тем, ни с другим. Получалось, что, заключая в себе управленческие признаки полицейского государства, царская Россия к концу XIX в. была не в состоянии эффективно использовать механизмы эпохи просвещенного абсолютизма, что и кажется совершенно естественным: капитализм требовал совершенно иных принципов государственного управления.
Промышленный кризис, охвативший страну в первой половине 1880-х гг., повлек за собой массовую безработицу, снижение заработной платы и, как следствие социальной незащищенности, мощную волну стачечного движения.
Осенью 1881 г. в Петербурге учреждается т. н. Временная комиссия по фабричным делам при столичном градоначальнике «в видах обеспечения на фабриках и заводах в Санкт-Петербурге должного благоустройства и порядка» [18]. Временная, т. к. предполагалось, что в ближайшее время законодательный ресурс сможет обеспечить надлежащую регулировку отношений между рабочим и работодателем, а также определить степень участия государственного надзора. Через три года такая же комиссия будет образована при московском обер-полицмейстере, с активной подачи московского генерал-губернатора кн. Долгорукова В. А. Эти комиссии и есть то самое административное управление в «ручном» режиме, точечное принятие мер по инициативе и при участии представителей местных органов власти. В состав комиссии под председательством обер-полицмейстера входили чины, назначаемые генерал-губернатором, чиновники региональных учреждений министерства финансов и министерства юстиции, полицейские чины, врачи, архитекторы, фабриканты. Неполноценность законодательства, его слабая эффективность «делали необходимым восполнение пробелов … путем административных распоряжений. В результате возрастала роль органов, осуществлявших применение указанных законов на практике» [19]. Но была и другая причина: сама мысль о политизированности рабочего была для правительства неудобна и неприятна. Поэтому такие дела старались не доводить до судебного разбирательств [20]. Делалось это ради поддержания мифа о причастности к революционному движению исключительно интеллигенции.
В 1882 г. министерство финансов, возглавляемое на тот момент Н. Х. Бунге, вносит на рассмотрение в Государственный совет законопроект «Об ограничении работы малолетних и об учреждении особой инспекции для надзора за работой и обучением малолетних на заводах, фабриках и мануфактурах». Этот закон станет первым утвержденным государственным актом, призванным с помощью реформирования системы фабрично-заводских отношений остановить рост стачечного движения.
Активизация финансового ведомства в начале 1880-х была вызвана отчасти и некоторым «движением» в сторону либерализации в стане промышленников и предпринимателей. Речь идет прежде всего о проектах, разрабатываемых в рамках Русского технического общества (нач. 1870-х гг.), и о предложениях, выдвигаемых на Съезде владельцев машиностроительных заводов (1875 г.). Конечно, разговоры о сокращении рабочего дня, ограничении труда малолетних, легализации профессиональных ассоциаций не были «общим местом» среди фабрикантов. Такие тенденции не могли иметь характера массовости при том уровне политических возможностей — и прежде всего при том уровне социальной ответственности, — которые господствовали в российской буржуазной среде в рассматриваемый исторический период. (Исследователь Степанский А. Д., например, считает, что «в рабочем вопросе «представительные» организации зачастую оказывались более твердолобыми, чем царское правительство» и были абсолютно не способны к «историческому творчеству» [21]). Но «тревожные звонки» все же начали поступать — власть даже отчасти не могла допустить даже намека на превращение буржуазии в неконтролируемую силу.
В 1884 г. вступил в силу первый закон, призванный внести какое-то подобие порядка в фабрично-заводскую жизнь: закон «О малолетних, работающих на заводах, фабриках и мануфактурах». Учрежденный специально для надзора за соблюдением данного закона новый орган — фабричная инспекция — находился в ведении министерства финансов, по департаменту торговли и мануфактур. Место, отведенное инспекции в госструктуре, позволяло предполагать, что решение конфликтов между трудом и капиталом должно проходить по экономическому, а не силовому ведомству. Большое достижение — на первый взгляд. Но что за этим стояло на самом деле? Сущность политики протекционизма, проводимой министерством финансов, — государственная поддержка отечественных промышленников. Между ними и министерством существовало своего рода «молчаливое соглашение». Дореволюционный исследователь рабочего движения, профессор Янжул И. И. характеризует его так: «Мы вам даем деньги, а вы нас за то не очень тесните относительно рабочих!» [22]. Конечно, в такой ситуации деятельность фабричной инспекции не могла быть открытой, справедливой, что и происходило на самом деле. А полиция, кроме исполнения карательной функции, занималась по сути тем, чем должна была заниматься инспекция: изучала (в процессе дознаний) различные тонкости фабричных взаимоотношений, условия жизни рабочих, причины недовольства. При возникновении конфликтной ситуации, представители полицейских структур непосредственно общалась и с рабочими, и с администрацией, являясь, своего рода, «третейскими судьями». Полиция была полноценным участником фабричной жизни. Интересно то, что достаточно быстро деятельность фабричной инспекции начинает приобретать полицейский характер, который в полной мере будет отражен и закреплен в законе от 3 июня 1886 г., точно так же как министерство народного просвещения в борьбе со студенческими волнениями превратилось, по мнению газеты «Освобождение», в «филиал отделения департамента полиции» [23]. Надзор и попечение — основа, на которой выстраивалась царская политика в отношении рабочих (и не только рабочих) — сводила действия разных структур к одному «общему знаменателю». Правительство прежде всего было озабочено «поддержанием дисциплины и авторитета фабриканта» [24].
Кроме упомянутых, в 1880—1890-х гг. был принят еще ряд законодательных актов, направленных на урегулирование фабрично-заводской жизни, но все они касались частных вопросов условий труда и не могли коренным образом решить глобальное противоречие между хозяином и наемным рабочим, порожденное полной бесправностью последнего [25]. Штат фабричных инспекторов был невелик. Инспекция физически не могла с должной регулярностью контролировать все предприятия, входящие в зону ее ведения [26].
* * *
[1] Комиссия Штакельберга А. Ф. — 1859−1866 гг., комиссия Игнатьева П. Н. — 1870−1872 гг., комиссия Валуева П. А. — 1874−1875 гг.
[2] Соображения министерства юстиции по вопросу о найме рабочих и мастеровых на фабрики и заводы, а также в ремесленные и другие мануфактурные заведения (извлечения из отзыва министра юстиции Замятина, от 1-го сентября 1866 г.). СПб, 1871. С. 15−16
[3] Литвинов-Фалинский В.П. Фабричное законодательство и фабричная инспекция в России. СПб., 1900. С. 57.
[4] Наиболее заметные легальные исследователи фабрично-заводской жизни (экономисты, социологи, врачи) кон. XIX — нач. XX вв.: Янжул И. И., Озеров И. Х., Дэн В. Э., Погожев А. В., Эрисман Ф. Ф., Дементьев Е. М., Туган-Барановский М. И., Прокопович С. Н. и др.
[5] Сведения о фабриках и заводах Московской губернии. М., 1885.
[6] См.: За сто лет. (1800−1896 гг.). Сборник по истории политических и общественных движений в России. В 2-х частях. (Сост. Бурцев В. Л.). Б.м., 1897; Куклин Г. А. Хроника рабочих волнений и стачек. // Жизнь. № 1. Лондон, 1902.; Он же. Итоги революционного движения в России за сорок лет (1862−1902). Женева, 1903 и др.
[7] Озеров И. Х. Политика по рабочему вопросу в России за последние годы. М., 1906. С. 112.
[8] Там же. С. 28.
[9] Доклады доктора Погожева А. В., читанные в заседаниях Постоянной комиссии 15 апреля 1896 г. и 3 марта 1897 г. // Содействие русской промышленности в санитарно-техническом отношении. Вып. 4-й. М., 1897. С. 9−10.
[10] Янжул И. И. Вопрос о государственном вмешательстве в область промышленности. СПб., 1895. С. 5.
[11] Там же. С. 20.
[12] Там же. С. 24.
[13] Понятие «закон» при употреблении его в отношении России кон. XIX в. требует ряда уточнений. Во-первых, формально различие между законом и правительственным актом появляется во время правления Александра III. Но на практике ничего существенно не меняется — через Комитет министров продолжают проводиться важнейшие законы («О мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» от 14 августа 1881 г., «Временные правила о печати» от 27 августа 1882 г.). Во-вторых, если исходить из того, что абсолютная монархия в принципе имеет НАДзаконный характер, то даже эти нюансы не имеют значения. Законотворчество носило технический политический характер, а отнюдь не юридический. В соответствии со статьей 53-й Основных законов Российской империи, «законы издаются в виде уложений, уставов, учреждений, грамот, положений, наказов (инструкций), манифестов, указов, мнений Государственного Совета и докладов, удостоенных Высочайшего утверждения».
[14] Прокопович С. Н. Союзы рабочих и их задачи. СПб., 1905. С. 9.
[15] Цит. по: Петров Б. Д. Ф. Ф. Эрисман. М., 1970. С. 9.
[16] «Знаю и ценю ваши чувства, от души благодарю вас и в вашем лице всю Самодержавно-монархическую партию. Передайте всем уполномочившим вас, что реформы, которые Мною возвещены Манифестом 17 октября, будут осуществлены неизменно и права, которые Мною даны одинаково всему населению, неотъемлемы. Самодержавие же Мое останется таким, каким оно было встарь. Спасибо вам за вашу преданность», — эти слова были произнесены Николаем II в ответ на приветственную речь депутации от Иваново-Вознесенской самодержавно-монархической партии. Депутация была принята императором в Царском Селе 16 февраля 1906 г.
[17] Гурко В. И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 37.
[18] РГИА. Ф. 1405, оп. 70, ед. хр. 7291. Л. 23 (об.).
[19] Шепелев Л. Е. Царизм и буржуазия во второй половине XIX века. Л., 1981. С. 187.
[20] После первых крупных выступлений рабочих в 1870 г. губернаторам было предоставлено право не доводить дело о стачках до судебного разбирательства, а немедленно высылать зачинщиков в административном порядке.
[21] Степанский А. Д. Общественные организации в России на рубеже
[22] Янжул И. И. Из воспоминаний и переписки фабричного инспектора первого призыва. СПб., 1907. С. 12.
[23] Струве П. Б. Обозрение русской жизни. // Освобождение. № 2. Штутгарт, 1902.
[24] Балицкий Г. В. Фабричное законодательство в России. М., 1906. С. 73.
[25] Закон 3 июня 1885 г. «О воспрещении ночной работы подросткам и женщинам на прядильных и ткацких фабриках»; Закон 24 апреля 1890 г. «О работе малолетних, подростков и женщин»; Закон 2 июня 1897 г. «О продолжительности и распределении рабочего времени в заведениях фабрично-заводской и горной промышленности».
[26] В 1882 г. штат инспекции составлял 2 чел., в 1882 г. — 20 чел., к 1900 г. он вырос до 263 чел. Данные по: Вовчик А. Ф. Создание фабричной инспекции в России (1882−1904 гг.). Автореферат на соискание ученой степени кандидата исторических наук // Известия Одесского государственного университета. Одесса, 1949. С. 34.