Россия выиграла войну с Турцией, но пришла к победе недостаточно сильной
Россия выиграла войну с Турцией, но пришла к победе недостаточно сильной, чтобы удержать ее плоды. Наиболее быстро исчерпала себя финансовая система: доходы империи в 1877 г. составили 570 777 802 руб., обыкновенные расходы — 585 044 810 руб., а чрезвычайные расходы — 429 328 089 руб. Вместе с чрезвычайными расходами 1876 г.(50 998 114 руб.) военные расходы России на 1(13) января 1878 г. составили 480 326 203 руб. Частично это сложная ситуация была компенсирована займом, заключенным в Германии в мае 1877 г. на сумму 307 500 000 германских марок. Возможность новых иностранных займов в 1878 г. исключалась. Что касается положения русской армии, то оно только казалось блестящим.
Результатом командования великого князя стала чудовищная путаница организационной структуры армии, или т.н. «отрядомания», явление негативное, но ставшее в высшей степени характерным для пореформенной русской армии. «Нет почти ни одной целой дивизии, — отмечал 12 (24) января 1878 г. Газенкампф, — не говоря уже о корпусах: все растрёпано и разбросано. Везде вместо постоянных соединений — временные; постоянные начальники заменены халифами на час: сегодня один, завтра — другой. Все перепуталось и перемешалось. Нет действия без причины: отчего же такое пристрастие к замене организации — импровизацией? Причин, по-моему, две: 1) недоверие к военным дарованиям и качествам некоторых старших начальников и 2) стремление дать видные назначения лицам доверенным или просто своим любимцам. Тех, кому не доверяют, не устраняют совсем, а только выдергивают из-под их команды войска, образуют временные сводные отряды и вверяют начальство над ними лицам доверенным».
Кроме того, к моменту ввода английских броненосцев в Мраморное море русская армия на Балканах практически полностью исчерпала свои ресурсы и оторвалась от баз снабжения, в результате чего в ее артиллерии под Константинополем уже чувствовался недостаток снарядов и патронов. Кроме того, войска в ходе забалканской кампании понесли значительные потери, которые невозможно было быстро восстановить. К тому же подступы к Константинополю, переполненному беженцами-мусульманами (их число, вместе с солдатами разбитых частей, оценивалось приблизительно в 300 тыс. чел.), были открыты всего лишь несколько дней накануне и после подписания перемирия. Турки быстро стягивали к городу все оставшиеся силы и энергично строили полевые укрепления.
В феврале 1878 г. генерал-адъютант Тотлебен исследовал позиции под Буюк-дере на предмет возможности закрытия Босфора и пришел к выводу, что при невозможности ограждения пролива минами (что, по мнению генерала, было реально только при условии нейтралитета или содействия турок) эта операция будет бессмысленной. Технически занятие Константинополя было признано генералом возможным, но удержание — весьма сомнительным. Идти на подобный риск с армией, имевшей лишь полевую, и к тому же немногочисленную, артиллерию, без тяжелых орудий, которые могли бы в случае необходимости состязаться с английскими броненосцами, в русской Главной Квартире не хотели.
Переговоры об условиях будущего мирного договора начались в Адрианополе. Главным уполномоченным с русской стороны был бывший посол России в Константинополе — граф Н. П. Игнатьев, сторонник решительной политики в регионе. Его ближайшим сотрудником был начальник дипломатической канцелярии Главнокомандующего армией на Балканском полуострове А. И. Нелидов, разработавший предварительные условия мира в ноябре 1877 года. Турецкую делегацию возглавили Савфет-паша и Садулла-бей. Переговоры проходили в весьма напряженной атмосфере и затягивались турецкой стороной, явно рассчитывавшей на вмешательство со стороны Европы.
Россия надеялась избежать такого развития событий. 3 (15) февраля Горчаков известил Шувалова: «Ввиду того, что английская эскадра прошла Дарданеллы, несмотря на протесты Порты, временное вступление наших войск в Константинополь неизбежно. В виде крайней уступки Вы можете заявить, что мы подтверждаем наше обещание не занимать Галлиполи при условии, что ни один английский солдат не высадится ни на азиатском, ни на европейском берегу». Савфет-паша сразу же предложил отказаться от обсуждения плана передачи турецких броненосцев России. Он предупреждал, что реализация такого проекта может привести к непредсказуемым последствиям, включая волнения в Константинополе и даже убийство султана. Русские дипломаты решили уступить.
Вторая столица Оттоманской империи была переполнена беженцами. Положение было чрезвычайно тяжелым — тысячи женщин и детей буквально осаждали русские части, вымаливая у солдат еду. Тем временем турецкие представители в Адрианополе спорили по каждому пункту. 3 (15) февраля, когда русская делегация указала на то, что под вопрос ставятся уже и условия, зафиксированные в перемирии, Савфет-паша заявил: «Тогда было другое положение, тогда мы подписали бы все, что вам угодно. Ну, а теперь еще поговорим: обстоятельства уже не те». В тот же день вечером он отказался от соглашений по уступке Карса, Батума и Баязета, а также по границам Болгарии и Черногории, подписанных за день до этого.
Горчаков торопил Игнатьева. На Петербург в первой половине февраля 1878 г. оказывалось значительное давление с целью заставить Россию согласиться участвовать в работе конгресса в Берлине, и желательно на условиях Австро-Венгрии и Великобритании. Канцлер хотел, чтобы отправной точкой работы конгресса стал документ, созданный русской дипломатией. 17 февраля он заявил Лофтусу, что готов обсуждать только те части будущего русско-турецкого договора, которые затрагивают европейские интересы. 7 (19) февраля Горчаков отправил Игнатьеву телеграмму: «Во всяком случае ускорьте заключение Ваших соглашений, чтобы конференция, ставшая неизбежной, оказалась, хотя бы по некоторым вопросам, поставленной перед свершившимися фактами».
12 (24) февраля в ответ на действия англичан и поведение турецких дипломатов русская Главная Квартира Действующей армии была перенесена в Сан-Стефано — дачный пригород Константинополя, находившийся всего в 12 км от турецкой столицы. Инициатором этого решения был Игнатьев, рассчитывавший таким образом ускорить завершение переговоров. Формально был выполнен и приказ императора двинуться вперед. Великий Князь отбыл в Сан-Стефано на поезде уже 11 (23) февраля, вместе с казачьим полком и конвоем. Николай Николаевич ультимативно потребовал освободить дорогу, что и было сделано. К вагону Главнокомандующего была присоединена платформа с военным оркестром, все время исполнявшим русский гимн. Встречавшиеся турецкие части брали на караул. 12 (24) февраля великий князь уже был в городе, куда вскоре пришел Преображенский полк, а вслед за ним стали подтягиваться другие части. На подступах к Константинополю находилось еще не более 30 тыс. турок. Впрочем, это было уже не важно. К этому времени обсуждение результатов русско-турецкой войны на европейском уровне стало неизбежным. Споры уже шли исключительно о месте созыва конференции, т.к. Россию совершенно не устраивала Вена, откуда, кстати, и прозвучала инициатива Андраши.
Уже 15 (27) февраля Горчаков предложил в качестве возможного места проведения конференции Берлин, и на следующий день последовало согласие Вильгельма I и Бисмарка. Тем не менее появление русских войск в Сан-Стефано сыграло свою роль. 17 февраля (1 марта) частям было назначено учение, и они стояли перед городом, готовые начать движение. Все были уверены, что в случае срыва переговоров — на Константинополь. Переговоры пошли быстрее. Подписание мира с Турцией было приурочено к 19 февраля (3 марта) — дню восшествия императора Александра II на престол — этот мир должен был знаменовать триумф русской политики на Балканах. Казалось, что угроза новой войны исчезала. «Общая радость и ликование!» — записал в этот день в своем дневнике Милютин. Её несколько омрачала смерть князя Черкасского, который умер в этот день в Адрианополе. До последней возможности он работал над вопросами управления, стараясь решить нерешаемые уже проблемы мира на землях Болгарии. 16 (28) апреля его заменил ген.-ад. кн. Дондуков-Корсаков, вызванный в феврале 1878 г. в Петербург из Восточного отряда, где он командовал XIII Армейским корпусом. Генерал пользовался безусловным доверием императора и наследника и хорошо знал балканские реалии.
22 февраля (6 марта) русская армия на Балканах получила приказ: «Отныне мы стоим здесь, в стране дружественной. Отношения наши к побежденному народу должны быть не только законно-правильными, но и великодушными, ибо храброе русское войско искони не умело бить лежачего врага». В столицу «лежачего врага» немедленно отправилась масса туристов. Масса офицеров, и прежде всего гвардейской молодежи, получив возможность посетить турецкую столицу, решила этим воспользоваться. Так как поездка разрешалась только в цивильном платье, а его у офицеров не было, они одевали поверх мундиров кожаные плащи, заматывали погоны и заменяли фуражки фесками. В городе их узнавали издалека, но там их ждали гостиницы и развлечения. Офицеры получали возможность потратить свое жалованье. Впрочем, у русской армии было немного искренних друзей на Балканах. В Сан-Стефано немедленно открылась масса ресторанов и магазинов, помогавших офицерскому корпусу освобождаться от жалованья. Греки в городе стали хорошо относиться к солдатам и офицерам только тогда, когда они убедились в том, что войска платят, и очень хорошо, за потребляемые продукты. Цены сразу же взлетели в 3−4 раза.
Болгары в этой местности в массе случаев вели себя точно так же — это часто злило войска. «Но мы забывали, — вспоминал один из современников, — что каждый приход наш в Турцию был источником величайших несчастий для болгар, их разорения и почти поголовного истребления. Так было в 1828 и 1853 годах; то же произошло и теперь, когда наш передовой отряд перешел Балканы и занял южную Болгарию. Болгарское население долины Марицы и Тунджи встретило русские войска с восторгом; оно увидело в них избавителя от векового угнетателя и должно было заплатить кровавыми жертвами за столь легкомысленные упования. Мы удалились так же быстро, как и пришли, не оставив даже оружия болгарам, которым бы они могли защищать себя от неистовства башибузуков. Оставшиеся в живых обратились в нищих; без крова и без куска хлеба, они сделались добычею голода и болезней. Могли ли болгары особенно радоваться нашему приходу? Не нравились болгарам и наши реквизиции у них хлебом, кормом для лошадей и подводами…»
По условиям договора Турция обязывалась выплатить 1,41 млрд рублей контрибуции, из которых 1,1 млрд погашались территориальными уступками — Ардагана, Карса, Батума, Баязета в Азии; Добруджи, островов дельты Дуная и Змеиного острова в Европе. В качестве вознаграждения за возвращаемую России южную часть Бессарабии, территории, уступаемые турками в Европе, за исключением Змеиного острова, переходили к Румынии. Образовывалось автономное княжество Болгария от Дуная до Эгейского моря, и от Черного моря до Охридского озера. «В тот момент, когда русская армия форсировала Дунай, — отчитывался Игнатьев, — Его Величество Император обратился к болгарам с прокламацией, в которой провозгласил их освобождение от мусульманского ига и призвал к новой жизни. Конституция Болгарского княжества в таком виде, как она была создана по Сан-Стефанскому договору, выполняет это обещание для громадного большинства болгарского населения, в то же время оставляя по политическим соображениям вне княжества многие округа, населенные болгарами. Таким образом, несколько округов со стороны Эпира, и среди прочих вся зона, составляющая часть территорий, признанных болгарскими конференцией 1877 г., были отделены в пользу греков. Со стороны Константинополя некоторые округа, такие как Ахи-Челеби, остались вне пределов княжества ввиду того, что половина населения там мусульманская. Наконец, чтобы расширить пространство, оставляемое туркам вокруг Константинополя, и щадя чувствительность Европы, большую часть Адрианопольского округа до Демотики, Фереджик, Джесри-Эрженэ, Кешан, Мелгара, Виза, Чорлу и часть Мидийского округа передали туркам, в то время как болгары местами составляют там до 60 и 80% населения».
Итак, границы «сан-стефанской» Болгарии в целом соответствовали этнографическим знаниям того времени и весьма близко совпадали с границами болгарской автономии, которые были установлены на Константинопольской конференции послов год назад. Отступления от этого принципа делались исключительно в пользу турок, греков и… чувствительности Европы. Зависимость княжества от Турции сводилась к номинальной выплате дани, в течение двух лет княжество управлялось русским комиссаром, в распоряжении которого должен был находиться 50-тыс. корпус. Демаркация границ поручалась русско-турецкой комиссии. Князь избирался населением из представителей династий, не правящих в Великих Державах. День подписания Сан-Стефанского мира по настоящее время отмечается в Болгарии как День независимости. Босния и Герцеговина должны были образовать автономную область, признавалась независимость Румынии, Сербии и Черногории, их территории увеличивались. Турция обязывалась в точности соблюдать Органический устав 1868 года по отношению к Криту, ввести в Фессалии и Албании управление по схожему принципу, провести реформы в Армении и амнистию для участников антиправительственных выступлений.
Еще в ходе переговоров представители армянской общины обращались к Игнатьеву с просьбой добиться у султана автономии для округов Сивас, Ван, Муш и Эрзерум. Выполнить эту программу ввиду сопротивления европейских Держав было невозможно, но Игнатьев добился того, что существование армянского вопроса было впервые признано и отражено в международных соглашениях,
Игнатьев, понимая, насколько велика опасность вмешательства со стороны европейских государств, настоял на быстрой ратификации соглашения. Султан ратифицировал договор 25 февраля (9 марта). 16 (28) марта 1878 года состоялся обмен ратификационными грамотами, и договор вступил в силу. 21 марта (2 апреля) к болгарскому народу обратился великий князь Главнокомандующий: «Болгаре! Державные слова Августейшего Государя и Брата моего, обращенные к вам в июне прошлого года с берегов Дуная, сбылись. Российские войска, состоящие под моим предводительством, одержав блестящие победы на Дунае, в Балканах и за Балканами, ценою своей драгоценной крови завоевали вам свободу. По славному миру, подписанному 19 февраля в Сан-Стефано и утвержденному Их Величествами Императором Всероссийским и Султаном, Болгария образует самоуправляющее платящее дань княжество с христианским правительством и земским войском. Именитые из среды вашей люди, собранные по распоряжению российского императорского комиссара, выработают уставы будущего управления. Затем вы сами свободно изберете себе князя. Жители Болгарии! Приветствую вас с восходящей зарею вашего народного возрождения и с теми благами, которые волею провидения ниспосылаются вам и прекрасной стране, вами обитаемой!»
Отто фон Бисмарк, говоря о русской политике на Балканах, заметил, что «освобожденные народы не благодарны, а требовательны…» и реакция в Сербии, Румынии, Греции и даже в самой Болгарии на Сан-Стефано была явным тому доказательством. Впрочем, и сам творец Сан-Стефанского мира не ожидал волны признательности после его заключения. 5 (17) февраля 1878 г. Игнатьев писал: «Какие бы ни были уступки, которые нам удастся выторговать у турок в пользу княжеств (имелись в виду существующие и планируемые к созданию балканские государства — А.О.), мы должны быть убеждены заранее, что оные всегда будут казаться недостаточными и не соответствовать надеждам и интересам наших нынешних союзников». С удовлетворением условия договора были восприняты только в Черногории.
Сербы должны были очистить ряд захваченных в ходе военных действий территорий. Теряя их, они получали лишь надежду на территориальные вознаграждения в Старой Сербии и Ново-Базарском санджаке. «Я слышу, что Сербия мало удовлетворена данной ей компенсацией; и вместе с неудовлетворенной Румынией, анархической Болгарией и амбициозными греками, — с удовлетворением писал 1 марта 1878 г. английский посол в Турции Лайрд политическому агенту в Сербии В. Уайту, — мы имеем перед собой замечательную перспективу». Действительно, в Сербии было весьма высоко недовольство планами создания «великой Болгарии». В Белграде надеялись получить и Ниш, и Виддин (в Софии тоже), уже на момент подписания перемирия было ясно, что этот план не будет реализован. Не успокоило даже то, что Игнатьев отстоял переход к княжеству города Ниша с округом, несмотря на то, что по условиям Константинопольской конференции эта территория должна была войти в состав болгарской автономии, а турки вообще прежде всего выступали против увеличения Сербии, и ряд русских политиков, в том числе и князь В. А. Черкасский, настаивали на передаче этих территорий Болгарии.
В итоге в Берлине Сербии передали 4 округа — Нишский, Пиротский, Враньский и Топлицкий (10 972 кв. км с населением 299 640 чел.). Паллиативное решение наиболее острых споров (сербам Ниш, болгарам — Виддин), как всегда, не устроило никого. Ристич вообще не был настроен уступать территории, которые были заняты в ходе войны сербскими войсками. Дело дошло до того, что в Белграде всерьез рассматривалась перспектива военных действий против России. Впрочем, такая роскошь была в прямом смысле этого слова не по карману Белграду. Финансовые потери за 1876−1878 гг. составили 240 млн золотых динаров, или 12 годовых бюджетов страны.
В Греции с самого начала войны на освобождение Болгарии смотрели с недоверием. «По странной аберрации мысли, — докладывал русский посол в Афинах П. А. Сабуров Горчакову еще 5 (17) апреля 1877 г., — политические группы Греции сейчас более страстно мечтают об отдаленных провинциях — Фракии и Македонии, чем о примыкающих к их границам. Когда им говорят, как это делал неоднократно мой итальянский коллега, что Кавур не так действовал, чтобы превратить маленькую Сардинию в большое государство, — они упрямо отвечают, что Фессалия и Эпир не уйдут от них, а Македонию они должны обеспечить уже теперь. «Все или ничего» — таков нынешний девиз г-на Трикуписа». Неудивительно, что «сан-стефанскую Болгарию» в Афинах также расценили как угрозу собственной великой национальной мечте. Греческие общества повсюду, где это было можно, начали сбор подписей под петициями против условий договора.
Характерно, что греки, в основном населявшие тогда Сан-Стефано, холодно приняли русские войска. Под влиянием острейшей критики общества правительство королевства 31 января 1878 г. приняло решение вторгнуться в Фессалию. 2 февраля греческие войска и иррегулярные части — около 8 тыс. чел. пересекли турецкую границу. В Фессалии и на Крите начались волнения. Европейская дипломатия сделал все возможное для того, чтобы оказать давление на Афины и Константинополь, чтобы избежать разрастания кризиса. Британские политики сделали все возможное для успокоения региона и создания греко-турецкого диалога под контролем Лондона. В конечном итоге на Сан-Стефанский договор в Афинах отреагировали реформой армии и введением в ней двух дивизий (ранее самым крупным подразделением был батальон). В ноябре 1878 г. в Греции была введена всеобщая воинская повинность (реально начала действовать с 1 января 1880 г.). Что касается позиции Румынии, то Бухарест был недоволен уступкой Бессарабии (хотя румынская сторона была давно и ясно предупреждена о неизбежности этого решения), потерю которой, по мнению румынской общественности, не компенсировал выход к Черному морю в районе Добруджи, никогда не входившей в состав Дунайских княжеств Молдавии и Валахии.
Договор, безусловно, был восторженно встречен огромной массой болгарского крестьянства и духовенства, поднесшего Александру II от имени народа благодарственный адрес со следующими словами: «Ваше Императорское Величество! Великое событие совершилось, воскресла Болгария! Камень, ряд веков заграждавший выход из ее мрачного гроба, в течение столетий не раз силились отвалить Твои славные предки, Государь; их народ проливал при этом потоки своей благородной крови, но по неисповедимым судьбам Божиим могила на отверзалась! Однако болгарский народ не переставал веровать, что солнце его освобождения взойдет на далеком севере, что настанет час — и не иначе как оттуда Господь пошлет своего ангела спасти свой заживо погребенный народ. И не тщетно было чаяние это. Час пробил, и явился ты, Божественный избранник, уже увенчанный великим титулом Царя-Освободителя. Ты собственными руками во главе Своего братского нам народа кровью его, кровью своею совершил новое, беспримерное по величию своему жертвоприношение, и — могильный камень отвалился… Упоенные восторгом вновь восклицаем: свершилось, Болгария воскресла!»
Это были искренние слова, и вряд ли будет преувеличением утверждение, что их разделяло абсолютное большинство болгар, но одновременно национальная интеллигенция весьма негативно отнеслась к потере Добруджи, считая Дунай единственно справедливой болгаро-румынской границей. Серьезные претензии выдвигались болгарской общественностью и в отношении Адрианополя и Салоник, оставшихся в Турции. Игнатьев, кстати, еще до начала переговоров считал присоединение этих городов к Болгарии невозможным из-за сопротивления Великих Держав, кроме того, на оба города претендовали и греки. Значительное недовольство вызвала в Болгарии и передача Сербии Ниша. Подобный перекресток национальных мечтаний, каждое из которых имело под собой большее или меньшее историческое, культурное или этнографическое обоснование (весьма типичное явление при строительстве национальных государств на постимперском пространстве), вел к росту противоречий между балканскими странами и росту претензий к России в будущем.