Из игровой комнаты творца: осколки одиночества, хранимые друзьями
Выставка Стаса Светоченкова, давнего друга галереи «Борей» и всего клубящегося вокруг нее творческого «облака», могла бы состояться по более радостному поводу — в ознаменование юбилея художника или создания им нового цикла работ. Но вышло иначе, выставка оказалась поминальной. Как сказал один из выступавших на открытии, ее стоило бы назвать «Щедрость», потому что практически вся она составлена из работ, эскизов и этюдов, когда-то подаренных многочисленным друзьям. На многих из них можно прочесть дарственные надписи.
Хотя Стас Светоченков творил в разных жанрах — живопись, скульптура, графика — первой его творческой специальностью была архитектура. Архитектурность видна во всех его работах, словно бы выверенных точным математическим умом. На красочные фантазии в духе средневекового карнавала или античного пира накладываются (или проступают сквозь них?) элементы чертежа, своеобразного строительного каркаса, координатной сетки, точных приборных шкал. Линии, дуги, засечки — словно бы художник особым видением, «третьим глазом», уловил детали тайного плана Создателя, которые скрыты от большинства смотрящих. И вполне естественно в этом ключе выглядит обращение к теме тайных мистерий, древнегреческих, египетских, средневековых, масонских, к образам фантасмагорических божеств или демонов, изображенных не в густой горячечной манере Босха, а скорее похожих на ожившие наборы холодных и острых инструментов неясного назначения.
Если говорить о собственно архитектурных фантазиях Светоченкова, то они в наименьшей степени призваны отражать видимый облик города, хотя в них можно легко угадать, что созданы они коренным петербуржцем. Но мир земной у Светоченкова — это всего лишь бледная проекция иных миров, и именно эти миры и соединяющие их «стяжки», незримо для профанов проходящие сквозь то, что мы воспринимаем как реальность, — самое лакомое и интересное для художника, именно в них он вглядывается своим иным зрением. Он словно бы пытается увидеть хитрый часовой механизм, спрятанный под пышным костюмом и искусственной кожей заводной куклы. Именно так — «Игрушки» — и называется известный его цикл.
Подобно художникам Серебряного века, «мирискусникам» Бенуа и Баксту, Светоченков уделял много внимания проработке костюмов своих персонажей — тех же самых «игрушек» или «птичников» — карнавальных фигур в масках с длинными клювами, с петухами в руках или где-то поблизости. Костюмы эти пышны, ярки и изысканны, но теплые краски тканей не могут отогреть скрытые под ними колесики и шестеренки, которые не видны, но подразумеваются. Смотрящему на картины словно бы слышится тихое, скребущее тикание. Стимпанк, гофманиана, мастерская колдуна-часовщика… Петух, кстати говоря, — тоже в каком-то смысле разновидность часов…
Даже если персонажи изображены не порознь и находятся в видимости диалога, то это именно видимость. Сложно представить этих не всегда полностью человекоподобных созданий способными произносить звуки или смеяться, им более к лицу язык жестов. Даже девушка, на первый взгляд кажущаяся цирковой наездницей, существует вполне отдельно от коня и связана с ним лишь общим пространством. Работа называется «Ашвамедха» — это древнее пышное жертвоприношение коня, которое было дозволено совершать только индийским царям древних времен. Царская жена тоже принимала участие в ритуале, но тогда, когда конь был уже мертв. Чем не символ видимости единства, абсолютно невозможного на деле?
Одиночество отстраненно созерцающего ума пронизывает все творчество художника. Одна из ранних работ, представленная на выставке, так и называется — «Одиночество». Вдалеке виднеется вроде бы город на холме с ведущими к нему лестницами и акведуками, но единственный персонаж картины не идет к городу и не покидает его. Он сидит один среди пустынного пейзажа и играет в мячик. Может быть, это образ Бога, играющего нашей маленькой планетой и каждым из нас? Такая же одинокая отстраненность видна и в других работах, даже в натюрмортах, данных на фоне безоблачной адриатической синевы. Они вызывают не желание немедленно вкусить этих плодов земных (ведь для настоящего пира недостаточно накрытого стола с единственным бокалом), а пройти сквозь них и мимо, в синеву, за которой, возможно, ждет иное наслаждение. И разве не символ одиночества и отрешенности — маленький бронзовый броненосец, зверек, готовый, чуть что, превратиться в ровный и жесткий шар (в еще один мячик играющего Бога, затерянную в пространстве планету)?
К счастью, в своей жизни Светоченков вовсе не был одинок. В последнем зале собрана целая мозаика из портретов друзей художника. Светоченкова помнят и любят, а это, возможно, даже ценнее, чем «великое будущее, удача, путешествия и известность», которые, говорят, напророчил ему когда-то один индийский астролог. Впрочем, что-то из этого, если не всё, наверняка сбылось.