Веркола Гражданской войны и Федора Абрамова

Федор Абрамов, задумывая книгу о Гражданской войне на Пинеге, задал высокую планку: «Главная задача русской литературы — слияние интеллигенции с народом. Это сделаю я в романе о Гражданской войне» (1). Возможно, высота планки и не дала писателю закончить роман, который готовил 25 лет. С 1958 по 1983 год Федор Александрович собирал в папки материалы, вырезки о событиях, разговаривал с очевидцами. В 1983-м написал первые чистовые главы, а 14 мая этого года умер. Остались «незаконченный роман», черновики, размышления на бумаге. Наложив абрамовский текст на хронику пинежских событий 1918−1920 годов, можно понять, где писатель «добавил цвета», где «попал в точку», где применил литературный вымысел, а какие темы он обошел стороной.

В середине июня 1918 года веркольский совет постановляет выселить настоятеля Артемиево-Веркольского монастыря, епископа Павла, из Верколы. Абрамов о роли Церкви: «Сергий Радонежский… В ту пору, когда люди ожесточались ходом событий, междоусобица и распри одолевали Русь, Сергий находил тихие, задушевные слова… Не мечом, топором, дубиной, не криком оголтелым — словом заветным покорял Сергий. Уверял в надобности сплочения, веры и необратимости победы над злом…» (2).

В августе 1918 года белые сорвали в Верколе красные флаги и арестовали активных сторонников советской власти.

В августе 1918 года английские офицеры, с белым офицером П. Кыркаловым — наследником лесопромышленных миллионов, агитировали в Верколе вступать в белую армию. Абрамов: «Кыркаловы. Люди, наделенные лешьей силой. Говорят, эта лешья сила от болота — с туманом входит в дом. Потому-то так и держатся за родное гнездо. …От чего пошли Кыркаловы? …Многие на Пинеге еще помнят, как братья Кыркаловы вместе с мужиками заготовляли лес. А потом будто бы один из братьев стал десятником у иностранцев-лесозаготовителей, затем приказчиком, затем доверенным. Кыркаловы, вероятно, были самыми могущественными лесопромышленниками на Севере… Дом старый, неказистый. Почему? А чтобы поплакаться на бедность, чтобы легче было мужиков при подрядах грабить… Один из них ездил по Пинеге и вербовал мужиков в Белую» (3).

В сентябре 1918 года с Двины, через пинежскую деревню Керга, пришел отряд «особого назначения» в 100 штыков под командованием А. П. Щенникова. Комиссар отряда Н. Я. Кулаков, заместители командира И. Н. Быстров и С. Н. Смелков. Задача — поднять народ и отвлечь часть сил интервентов с Двины.

Абрамов: «Щенников — грубая сила революции, решительная, все ломающая. …слово Щенникова, по крайней мере, на первых порах более доходчиво до сердец крестьян и красноармейцев… Хотя он говорил самые примитивные вещи… Родился в крестьянской семье (Саратовская область?), шестнадцати лет отправился в Баку искать работу. …В Баку познакомился с революционерами — по-видимому, с анархистами-террористами. Участвовал в покушении на губернатора. …Был осужден и сослан на Север в 1907 году на пять лет… В 1912 году по отбытии срока был призван в армию… После революции Щенникова направили (видимо, по решению Северного бюро) в Архангельск, а оттуда на Пинегу» (4).

Красноармейцы построили 15 плотов, нашли шесть лодок, погрузили две малокалиберные пушки, восемь пулеметов и, с конной разведкой вдоль берега, поплыли вниз по Пинеге-реке. Заняли Артемиево-Веркольский монастырь — келейные корпуса превратили в казармы и кабинеты исполкома, амбары — в склады продовольствия и боеприпасов. Монахов сначала «подвинули», а потом выселили окончательно, службы в храмах прекратились.

Федор Абрамов об Успенском соборе монастыря: «Особенно красив верхний храм. Очень высоко и очень светло… Все удивительно жизнерадостно. В общем, храм настраивал не на отказ от жизни, а наоборот. Он заряжал жизнью… Любите жизнь! Она и есть рай настоящий — вот какой смысл, кажется, вкладывал художник в росписи… Выходить не хочется из храма» (5).

Прибыв в Верколу, красные арестовали и выпороли плетками лесничего, разграбили его дом. Чрезвычайный отряд Я. Соснина расстрелял в Суре 17 человек «контрреволюционеров». Веркольский коммунист Г. П. Ставров, размахивая револьвером, ругался со Щенниковым: «Если вы будете творить то, что делается в Суре, т. е. расстреливать людей, мы должны призадуматься, как быть с вами, «не смейте трогать мужиков — тружеников» (6).

Абрамов: «Красный террор. Сколько было убито на Пинеге? А по всей России? Сверху предписание — беспощадно, но осмотрительно. Но кто способен разбираться в тонкостях на местах? Недовольные были устранены, убиты. Оппозиция обезглавлена. Но какие это жертвы? Чем это обернется для будущего? Не были ли при этом уничтожены наиболее действенные, граждански активные элементы? Вот где нужна была осмотрительность и политическая мудрость! А урок якобинцев? Террор, развязанный революционерами, обратился против них самих. Поднявший меч от меча и погибнет… А Щенников? Одна разрушительная сила. Сила мести и гнева» (7).

В Верколе созван внеочередной уездный съезд советов — по два делегата от волостей. Призвали добровольцев в отряд Щенникова и избрали новый уездный исполком. Спорили: V Всероссийским съездом Советов принят «красный террор». У нас же… было вынесено постановление о расстреле негодных элементов. По постановлению комитетов бедноты расстреливались… по 18 и даже 20 человек… уездисполком и местные исполкомы считали его правильным…» (8).

Абрамов: «Где истоки беззакония и кровавых преступлений сталинского режима? Их надо искать, по-видимому, в революции. В годы Гражданской войны были посеяны страшные семена (насилие), и эти семена не могли не дать страшные всходы. Жестокости сталинского режима — это жатва того, что было посеяно в революцию» (9).

2 ноября вскрытие мощей святого Артемия Веркольского: «По вскрытии сундука обнаружено: обыкновенный уголь, перегорелые гвозди и мелкий кирпич. Признаков костей нет» (10). Есть версия что монахи укрыли святые мощи в 1918 году. Абрамов: «Церковь. Многолюдье. Если верующие — духовный костер. И в этом костре выгорают все мерзости… (11). Величайшее преступление марксизма-ленинизма перед русским народом и всем человечеством, что он убил в людях веру в Бога» (12).

В ноябре в ледостав на Пинеге захватили пароход «Мужик» с 5 000 мешками белой муки (25 000 пудов), 40 км долбили лед кувалдами, пешнями и привели пароход в Верколу.

В 20-х числах ноября 1918 г. отряд дошел до Марьиной горы, но был из нее выбит, помощник командира Быстров погиб. Отряд отступил в Верколу с обозом хлеба из Володинских складов — около 100 подвод. Веркола стала местом сбора красных партизан в отряд Щенникова, к 1 декабря 1918 года явилось 1 200 человек.

Абрамов: «Гунечка — младший сын в семье Порохиных. …ему с детства открыты все двери и ворота… Худющий, реденькие волосенки. Сама доброта. Монастырь, церковное любил… — Это парень Богов, — говорили… — Не от мира сего… Началась революция. И всем сердцем прилепился к революции. На земле царство Божие установить!.. Не было человека, которому были бы так близки идеалы революции: свобода, равенство, братство. Гунечка записался добровольцем. Восемнадцать лет. Убит в первом же бою. …Смерть Гунечки потрясла Копани. Сколько умирало! Как не привыкли, а тут ужаснулись» (13).

2−3 декабря в Верколу прибыл обоз с Двины с оружием, за которым в Котлас ездил А. Щенников.

Белые перешли в наступление и дошли до реки Хорсы в 6 км от Верколы. Комендант г. Пинеги просил командующего войсками Мезенского района полковника Д. Д. Шапошникова ударить во фланг пинежским красным отрядам через тайболу: «Отряд подходит к Карпогорам… Неприятель пока сопротивления не оказывает. Желательно чтобы нюхченский отряд занял Верколу, отрезал все пути отступления красноармейцам» (14). В Нюхчу с Вашки пришел белый отряд в 65 человек под командой поручиков Калининского и Зотикова. Дьячок Попов организовал свой отряд в 25 человек. 12 сторонников советской власти они расстреляли. Белые разгромлены вышедшим из Верколы отрядом Я. Соснина в Нюхче и Поганце.

Объединенный отряд А. Щенникова двухротного состава выступил из Верколы в наступление на Карпогоры и 3−4 декабря захватил их. Белые откатились к Высокой Горе. В командование батальоном, как стал называться отряд «особого назначения», вступил бывший царский офицер И. И. Кудрин. 17 декабря 1918 года красные захватили Высокую и Труфанову горы, затем Усть-Почу, где фронт стабилизировался почти на год. Батальон был развернут в 481-й стрелковый полк РККА, затем в бригаду двухполкового состава.

12 сентября 1919 года в Верколе состоялась первая уездная партконференция РКП (б). Делегатов 18 человек, гостей 12 человек. В повестке дня: 1. Текущий момент, 2. Доклад уездного бюро, 3. О работе и решениях 1-й губернской конференции, 4. Выборы уездного комитета РКП (б).

Ф. Абрамов о партии: «Однопартийность ведет к вождизму. Судьба страны, народа, ставится в зависимость от качеств одного человека. Под знаменем революции можно творить самые чудовищные дела. Плоха система, которая все надежды возлагает на гуманную личность вождя. А если вождь окажется коварной личностью?» (15).

С апреля 1919 года муссировались слухи об отходе бригады И. Кудрина с Пинеги. В апреле он был отменен, но в начале октября последовал второй приказ, и отвод начался в район Верхней Тоймы. И. Кудрин и Н. Кулаков возражали, предлагали наступление на Двину вдоль Пинеги, но их не послушали.

Абрамов о Кудрине: «Очень внутренне собран, воспитан, сдержан в чувствах, всегда ровен в обращении — оттого кажется сухарем. Масса требовала эмоций… А Кудрин боялся страстей… Армейская масса его не любит… Кудрин любил народ требовательной любовью, зрячей. Он видел недостатки. И прежде всего боролся с этими недостатками («придира»), и это не нравилось людям. Кудрин — трагедия интеллигента, человека много понявшего, но ничего не могущего сделать. Ибо ход истории, движение масс, взвихренных и поднятых революцией, нельзя остановить» (16).

В начале ноября 1919 года в связи с отступлением стали эвакуироваться артиллерийские склады в Верколе, Веркольская оружейная мастерская. Веркольская караульная рота отказалась выступить в Тойму и восстала. Лидерами мятежников стали Антон Чаусов из Верколы (весной 1919 года он вернулся из германского плена, работал по борьбе с контрреволюцией, оказался царским провокатором-тюремной подсадкой) и Архип Лахновский из Покшеньги (был волостным покшеньгским предисполкома, за отказ от мобилизации исключен из РКП (б)). Рота стала задерживать отступающие подразделения, не разрешать вывозить имущество, блокировала в келейном корпусе монастыря уездный исполком. К роте примкнули части 483-го полка РККА.

Во время мятежа в Карпогорах И. Кудрина убили. Когда к селу подошел отступающий 481-й полк, мятежники бежали в Верколу. В Верколе восставшие числом 1 100 человек заняли оборону на левом берегу Пинеги, вступили в контакт с белыми. С белыми был связан командир саперной роты красных уроженец Верколы П. Абрамов, при отступлении оставшийся в Верколе, служивший затем на офицерских должностях у белых, а потом эмигрировавший за границу.

К Верколе стянулись надежные красные части — первый батальон 481-го полка, батарея трехдюймовых орудий, прибыл новый комбриг С. Смелков и комиссар Н. Кулаков. Абрамов: «Страшная драма комиссара Кулакова. Мужики, которые еще вчера шли под знаменем революции, сегодня от нее отвернулись. И почему он не остановил вовремя Щенникова, не пресек его замашки? Видел же, понимал же, что это несовместимо с действиями представителя советской власти. И вот сегодня воспользовались мятежники этим. Ах, черт побери, сама советская власть била себя нагайкой. Он думал, что контрреволюцию из мужика выбивает, а на самом деле советскую власть из него выбивал. И между нами и народом тотчас же встал кто-то другой. Думы эти иссушили Кулакова. Он постарел за несколько дней» (17).

Красные потребовали освободить членов уездного исполкома. Чаусов отпустил предисполкома А. Н. Никулина и комиссара по продовольствию Е. К. Федорова, а также жену комиссара бригады Кулакова. Остальных отказался. 18 ноября 1919 года по мятежникам открыли огонь из орудий, мятежники, занявшие левый берег, ответили пулеметным и ружейным огнем.

Абрамов о героях «Чистой книги»: «Во время отступления Огнейка оказалась в стане мятежников (в монастыре). Юра, узнав об этом, бесстрашно идет в монастырь. И такая сила была в нем, что мятежники не стали стрелять. А он пришел, взял Огнейку и повел. На обратном пути в него стреляют. Он падает.

— Юра, Юра, ты не убит?

— Нет, я не умру пока ты со мной.

Она оттащила его в кусты… Он целует ее, слезы на ее прекрасных глазах. Как звезды.

— Юрочка, Юрочка… Ты целуешь меня. И я тебе не противна? Я грязная, грязная…

— Но ведь эта грязь не пристала к тебе. Ты ведь всему радуешься, все любишь. Ты же чувствуешь себя чистой. Как ребенок…» (18).

Смелков не смог разгромить мятежников — по пятам шел 2-й Северный полк белых. Красные миновали Верколу, некоторые бойцы отстали и разошлись по домам — до Верколы в двух полках было 6 500 человек, после 5 200. Часть членов уездного исполкома во время боя бежали в лес, у некоторых бежать не получилось. Военком Коровин забрался в церковный купол и сидел там три дня, а потом, переодевшись в гражданское платье, бежал. Другой член исполкома захватил Чаусова в заложники, заставил его подписать пропуск — и тоже сбежал. Мятежники передали белогвардейской разведке членов исполкома М. М. Никулина, И. Д. Мельникова, М. Г. Смоленского, которых били топорами и прикладами, а потом утопили в проруби. Белые расформировали роты мятежников, арестовали и отправили в Архангельск 200 человек, а Чаусова и Лохновского убили.

Абрамов: «Савва (брат Ивана — красноармеец, герой «Чистой книги» — прим. автора) возвращается в Гражданскую войну комиссаром отряда. Может быть, карателем. Исступленный большевик, меч и кара революции… Иван (брат Саввы — белогвардеец, герой «Чистой книги» — прим. автора) не расстреливает пленных. Отпускает. Отсюда его популярность. И, больше того, красноармейцы сдаются. Наконец в плен попадает сам Савва. Савву приговаривают к расстрелу. Иван сам ведет его расстреливать… Иван отпускает брата и дает ему пистолет. Савва не берет пистолет:

— Не хочу, чтобы повторился в нашей семье библейский грех братоубийства.

— Ты меня убьешь, если у тебя будет оружие?

— Убью!

— А может и правильно сделаешь. Мне больше незачем жить на этом свете…» (19).

При сопоставлении «неоконченного романа» и хроники возникло несколько вопросов. Они не умаляют ни творчества, ни мужества Федора Александровича, которое следует особо отметить. Его размышления, доверенные бумаге в СССР, являлись антисоветскими и тянули на статью УК РСФСР. Компетентные люди не имели проблем с доступом к его записям, даже если они хранились дома или в тайнике. Бывший следователь СМЕРШа Федор Абрамов знал это, и тем не менее…

Вопрос первый. Федор Александрович показывает противоположную, чем советская, точку зрения на роль Церкви в русской истории. Русский святой, покоряющий «не мечом, топором, дубиной, не криком оголтелым — словом заветным», уверяющий «в надобности сплочения, веры и необратимости победы над злом» — это даже ни иной, а противоположный советскому взгляд. Такой подход дезавуирует негативный образ священников, участвовавших в войне на стороне белых, укорененных в советской истории Пинеги. Почему Ф. Абрамов избегает описаний трагических ситуаций, связанных с ними, которых было немало? Почему не написал о казни соратника Иоанна Кронштадского, отца Георгия Маковеева, священника Шаньгина, нюхченского дьячка, спрятавшегося от красных в печи и подорванного гранатой? Повторюсь, вопрос не о мужестве, а о какой-то внутренней логике, остановившей Абрамова. Какой? В отличие от культа личности и красного террора, получавших с 1956 года оценку на высшем уровне, репрессии священников до 1991 года почти не упоминались ни апологетами, ни оппонентами советской власти. Признавая за Церковью высокий моральный авторитет, с одной стороны, и описывая казни носителей этого авторитета, с другой, пришлось бы идти гораздо дальше установленных для своего творчества границ и опровергать в 1970-х всю советскую историю и современность. Объяснять «кто есть кто» до самого верха. Что грозило бы уходом в литературное подполье, который Федором Александровичем исключался. Но сказанное им о монастыре, о церкви, не вызывает сомнений — на чьей он стороне.

Второе «почему?». Самый большой зазор между текстом Ф. А. Абрамова и реальностью — в описании красного командира Кудрина. Знавший из архивов, что Кудрин — продукт своего времени, писатель создает внешне похожий образ, но закладывает в него невозможные для красного командира размышления: «Мы вступаем в век, когда наука становится самым главным помощником человечества, руководящей силой. Радия. Атомная энергия… Самолеты. Ракеты… Со временем человечество полетит на планеты» (20). Или комбриг РККА говорит: «Вся задача состоит в том, чтобы сделать эти жертвы как можно меньше. Архангельск и так будет взят… Революция, гражданская война и так дорого обошлись нации, стране…» (21).

Настоящий Кудрин предлагал осенью 1919 года наступать на Двину, чтобы не отводить войска с Пинеги — у Абрамова он требует отмены наступления. Мотив абрамовского Кудрина поразителен для успешного комбрига — он якобы спасает людей, которые погибли бы в наступлении. И это о Кудрине, о котором комдив Лисовский 11 марта 1919 года писал в штаб 6-й армии: «Назначив суд самостоятельно по собственной инициативе, Кудрин без обвинительного заключения расстрелял Стрекаловского. Созданная для разбирательства комиссия застращана Кудриным… Считаю необходимым Кудрина арестовать…» (22). О Кудрине, который первый свой бой на Пинеге у Высокой горы провел в наполеоновском стиле — по заснеженному полю, в лоб, не считаясь с потерями. О Кудрине — успешно ведущим бои, где «пленных не брали с обеих сторон, ожесточение и даже зверство особенно были велики между родственниками — пинежанами, дравшимися на разных сторонах…» (23). И гибнет Кудрин у Абрамова не в суматохе карпогорского мятежа, а за высшую идею — жертвуя собой ради спасения людей.

Почему Федор Абрамов сделал из красного командира Кудрина с его снарядами, пайками, особым отделом — гуманиста, мечтателя о других планетах? Боевой офицер Абрамов похоже симпатизировал военному интеллигенту Кудрину, даже объединял себя с этим трагическим персонажем. Можно предполагать, что абрамовского Кудрина и самого Федора Абрамова — с его мучительными наблюдениями современной Верколы, объединила «трагедия интеллигента, человека, много понявшего, но ничего не могущего сделать» (24). И уж точно Федор Александрович нуждался в гуманном примере среди советских вождей Гражданской войны, которого там и тогда не было — таковые отфильтровывались на нижних этажах власти. Писатель имеет право на литературный вымысел, наше дело понять его мотивы.

Третье «почему?». Федор Абрамов, много написавший о красном терроре, избегает в книге описаний белого террора — а на Пинеге он был самый жестокий в Северной области. Полковник Дилакторский распоряжался колоть пленных штыками, привязывать за шею к лошадям, исполкомовских топили в прорубях, пленных не брали. И по другую сторону пленных не брали, но о белых писали все — ветераны, книги, газеты — Абрамов обошел эту тему. Почему?

При всем критическом отношении к дореволюционной Пинеге, Кыркаловым и их мелким копиям, откровенный в описаниях красного террора, о белых он недоговаривает. Причина, кажется, в его критической оценке порядка, выстроенного победителями. Абрамов не допускает в думах, что у белых могло бы выйти хуже, чем у Сталина и Ко? По всему вариант белой России не становится у него главным объектом критического рассмотрения. Дореволюционный порядок, с его противоречиями, у Абрамова не более порочен, чем советский, построенный на репрессиях.

Кажется, еще немного ‑ и мы договоримся до двух Абрамовых — один радуется новостройкам в советском Архангельске, выступает перед трудящимися, а второй — ненавидит сталинские репрессии больше язв дореволюционной и белой России. Но нет, все нормально, Абрамов целостный. Писатель понимает и много раз пишет о неизбежности революции, ее необратимости. «Что было бы, не будь 1917 года», «был ли возможен возврат к старым временам» — сослагательное наклонение, которого у Истории нет — идти можно только вперед, к новым трагедиям и удачам.

Объединим все «почему?» и обнаружим, что оценки прошлого у коммуниста Федора Абрамова — как бы обратный слепок советской идеологии. Давящий идеологический бетон вызвал массовое отторжение и поиски альтернативы, этим путем шел и Ф. А. Абрамов. Печальный путь, приведший общество к Перестройке. Ликвидации разрыва идеологии и реальности КПСС не добилась, а интеллигенция для СССР — Большой России альтернативы не нашла. Ответ, «найденный» Горбачевым, привел к гибели самого объекта реформирования — страны.

Но из-за предперестрочных, общих и до боли знакомых по 1980-м, размышлений выходят пророческие вещи. Вздрогнул, читая:«Через Гражданскую войну Россия должна пройти. Это неизбежно. Это подготовлено всем ее развитием, тем антагонизмом, который разделял общество. Но можно ли радоваться этому? Ведь война — это ужасно. А потом, где гарантия, что жертвы, неисчислимые жертвы будут ненапрасны…» (25). Написано о 1917−1920 годах, но в будущем времени!

Предупреждение писателя, умершего 35 лет назад, нам — живущим в 2018 году, об Истории, которая иногда повторяется. И его совет: «Одна из причин революции, народного мятежа — слишком много было выброшено в народ слов, начиненных взрывчаткой, динамитом.

Церковь призывала худо-бедно — к умиротворению страстей человеческих, а революционеры и литераторы взорвали вулканы, которые таит в себе человек.

Слово небезобидно. Слово — дело. Революция — это результат великого выброса в народ слов, начиненных динамитом. Слово может погубить.

О нарушении равновесия между словами хорошими и плохими. Слово — энергия, добрая и злая, вызывающая в человеке разрушительные силы или силы созидания. С некоторых пор поток злых слов взял верх» (26).

Примечания: