«Люди во всем мире делятся на тех, кто обязательно хоть раз в жизни должен поехать и увидеть этот город, и тех, кто ни за что туда не поедет. Но все в один голос задают один и тот же вопрос: «Как можно там жить.» Это цитата из детективной повести Кшиштофа А. Заяса «Ошпицин». Ошпицин — так называли местные евреи свой родной город Освенцим. Сегодня там о еврейском населении остались лишь воспоминания, а о зарытом ими золоте до сих пор ходят легенды. В книге события современности тесно переплетаются с прошлым, внуки отвечают за грехи отцов, дети платят по счетам родителей.

Андрей Колеров

… Кругер пришел еще раз и принес дополнительные деньги — мешочек золотых монет, которые шесть семей предназначили на дополнительную мотивацию для хорошего человека на другой стороне. Когда после коротких переговоров удалось деда уговорить принять мешочек, он вынул из-за пазухи талит и попросил, чтобы дед поклялся на нем.

— О чем клясться? — удивился.

— Что сделаешь все, пан Зильберштайн, чтобы эти дети попали в хорошие руки и выжили.

— Я такой клятвы, пан Кругер, не могу дать. Мы все на смерть идем! Ты сам, пан, меня убеждал, что это конец и шоа, а сейчас хочешь, пан, чтобы клятвой чужую жизнь спасал? Я бог, что ли какой-то? Или мессия?

Прокричал эти слова визгливым голосом, и сел обессиленный. С каждым днем он становился слабее, из ведра вытекало…

— Знаю, дорогой пан Абрахам, что будет нелегко, и они могут не выжить. Скажу больше: они почти наверняка не выживут. Но какой из меня отец, если я не попытаюсь что-то сделать? И какой из вас достойный страховой агент, если вы не попытаетесь? Какой из вас тогда отец Даниэля, пан Зильберштайн, если его с собой не возьмешь? И скажу еще одно: какой из вас еврей, если вы не поклянетесь на этом талите?

— Это сумасшествие. Абсолютный самообман, — буркнул дед и закрыл ладонями лицо. Целый день он слушал топот солдатских сапог по ошпицинской брусчатке, крики, пинания, выкрики жандармов, одиночные выстрелы. Его жена часами сидела в кресле-качалке, кивая головой с закрытыми глазами как незрячая и повторяя по кругу одни и те же молитвы. Сквозь заслоненное одеялом окно он уже не видел адских огней, но в половине форточки с правой стороны оставил себе маленькое отверстие, и смотрел через него. Не мог совладать с собой. Маленький Даниэль перестал громко смеяться — сонными движениями катал по полу деревянный грузовик или лежал на спине и смотрел в потолок. Дети не думают, они впитывают через кожу.

— Пан Зильберштайн! — закричал отчаявшийся лавочник Кругер. — Ну хоть на чем-то поклянитесь, для нашего святого спокойствия! Ээ, какое там святое. Поклянись пан, чтобы отцы шли в печь с чуть меньшей болью! На тычинку! — показал щелку между пальцами, насколько можно уменьшить эту боль. — Чтобы они думали лишь о собственной смерти, не о смерти родных детей. Ну, поклянись же, пан!

Дед бессознательным движением взял в руки талит, прошелся по нему пальцами как старушка в церковной лавке по четкам и поднял на Кругера усталые глаза.

— Что надо сказать? — спросил глухим голосом.

Посмотрел на одеяло на окне и искал в густой материи следы оранжевого блеска. Вдруг почувствовал, что ему все равно. Ведь и так весь мир сгорит. Упадет на сетку уничтожения, пошипит немного и улетит клубами в пустоту называемую небом. Какое значение может иметь она глупая клятва на куске белой материи с несколькими черными полосами? Кому и для какой веры это может понадобиться?

— Скажи пан что-нибудь! — простонал изнеможенный Кругер. Их ведра были почти пусты.

— Что сделаешь все, что в твоих силах, чтобы они выжили. А если не выживут, что их похоронишь, по-еврейски, по-людски. А если нет…

— А если сам не выживу?

— Ну, я уж не знаю, — вздохнул Кругер. — То, что ваш сын их похоронит. Или внук. Что вообще кто-то их похоронит!

Крикнул в порыве эту абсурдную фразу и сгорбился как старик. По его щекам потекли слезы. Дед понял, что уважаемый Кругер плачет над собой, потому что он, скорее всего, точно не будет похоронен по-еврейски, в земле. И никто из тех отцов и матерей, которые собрали последнюю дань в жизни, также отчаянную и напрасную как бормотание молитвы. Ни он, Абрахам Зильберштайн, ни его жена тоже не упокоятся по-людски, в земле. Только зарево и клубящийся дым.

И дед поклялся. Надел талит на голову, чего не делал уже давно, потому что до синагоги ему было так же далеко как до костела, приложил кисти талита к губам и поклялся. Потом пообнимались с Кругером как сердечные друзья и дед достал из буфета припрятанную бутылку ореховки, которую год назад получил от Либерманна «на черный день». Нужно было что-то сделать с расклеившимся лавочником Кругером. После двух рюмок гость собрался выходить и снова они обнялись в предчувствии, что это их последняя встреча. Надевая пальто и шляпу в коридоре, Кругер поднес палец к разрумяненному лицу и как настоящий торговец заявил:

— Мы этого уже не проверим, но помните, что договор есть договор.

Дед покивал головой, а когда двери за Кругером закрылись, вернулся за стол и погладил пальцами оставленный лавочником талит.

— Бог проверит, — пробормотал…

Кшиштоф А. Заяс. Ошпицин. Часть 3. Глава 57. Перевод Марины Брутян

Книга «Ошпицин» вышла в свет в 2017 году в Польше. На русский язык повесть переведена весной 2018 года, однако еще не издана. Профессор Ягеллонского университета Кшиштоф Заяс — руководитель кафедры Международных полонистических исследований, литературовед, переводчик, издатель рукописей Густафа Мантейфеля, исследователь польских Инфлянт.