Суетное и вечное. Языком деревянной скульптуры о «гибридных» временах

Из каких материалов «сделаны» века? Археологи присвоили удобные названия целым эпохам человеческой истории, которые длились куда дольше ста лет — «каменный век», «бронзовый», «железный»… Но, похоже, время чем дальше, тем больше ускоряется и спрессовывается, и скоро отдельные имена придется давать даже не столетиям, а их половинкам, десятилетиям и пятилеткам. Александр Блок «железным веком» назвал родной XIX. Век XX со своей второй половины стал, пожалуй, «атомно-пластмассовым», а его концовка приобрела «кремниевые» очертания (парадоксально передав этим привет палеолиту с неолитом). У XXI века совершенно неопределенные окрас, вкус и запах. В нем все смешалось и сплавилось, подернулось радужными красками, перешло частично в жидкую, а частично в неуловимо газообразную форму. Наверное, это какой-то «гибридный» век, где часть человечества уверенно стремится в Средневековье и еще глубже и режет «неверным» головы, а часть считает человека реликтом вроде утконоса и готовится переселяться в виртуальность, меняться головами или вживлять в них компьютеры с выходом в Сеть.

В такие времена использовать в качестве материала для творчество дерево, при этом не взывая к Перуну или там Одину, — самый настоящий дерзкий бунт. Почти панк. Паропанк, киберпанк, древопанк… Почему нет? Петербургский художник Александр Ерёмин объясняет свое пристрастие к технике расписанной акрилом деревянной скульптуры, с одной стороны, античным обычаем раскрашивать статуи, а с другой, именно нашей, местной традицией пермских деревянных фигур святых. При этом художник вовсе не эпигонствует. Хотя на выставке и есть работа, напоминающая о пермских Богородицах и Параскевах Пятницах, но и она в каком-то смысле гибридна, потому что навеяна не только творчеством вдохновленных свыше уральских мастеров, но и уникальными цветными снимками русского фотографа и изобретателя Прокудина-Горского. Величественно-суровая крестьянка, скрестив руки на груди, смотрит на своих пришедших на выставку праправнуков как на расшалившихся и заигравшихся детей: «Ладно, хорошо. Что вы еще там выдумаете?»

Выставка совсем невелика — на ней всего семь работ, но они позволяют почувствовать на вкус наше странное, заблудившееся в себе самом время. Автор снабжает каждую работу комментарием, который является вполне органичной ее частью. Вот силуэт сверхсовременного боевого самолета, словно бы выпиленный из грубо сколоченного забора. Денег нет, но все равно летим — как можем, на чем можем. Сколоченная на скорую руку и из подручного материала «национальная идея»… Тут каждый увидит свое — кто-то позлорадствует и еще раз брызнет ядом в неосуществимый, по его мнению, технологический и научный прорыв. Кто-то с тревогой подумает о судьбе этого совершенно необходимого прорыва и о его цене — во всех смыслах слова. Кто-то испытает залихватскую гордость — если надо, то все равно летим же! Сам автор не пацифист и не считает, к примеру, что «правильная» национальная идея — это масло вместо пушек — просто, по его мнению, должно быть и то, и другое.

Нет ничего странного в том, что тревожных, проблемных работ большинство. Некоторые вполне однозначны. Вот маниакально яркая «модель» крутого гаджета с дыркой по форме силуэта-аватарки неведомого абонента. «Зачем этому прекрасному телефону абонент» , — хлестко припечатывает художник. Вот мужчина в кепке понуро сидит на корточках, рядом пакет то ли с перекусом, то ли с какими-то пожитками. За его спиной в виде граффити строки на итальянском из стихотворения Микеланджело к скульптуре «Ночь»:

Caro m'è 'l sonno, e più l’esser di sasso,

mentre che 'l danno e la vergogna dura;

non veder, non sentir m'è gran ventura;

però non mi destar, deh, parla basso.

Молчи, прошу, не смей меня будить.

О, в этот век преступный и постыдный

Не жить, не чувствовать — удел завидный…

Отрадно спать, отрадней камнем быть.

(Перевод Ф. И. Тютчева)

Этот человек не бомж, ему просто очень плохо. В его душе царит ночь. Не вписался он на каком-то этапе в циничный и безжалостный круговорот погони за «успехом», вот и сидит, словно пассажир поезда, который давно ушел, и мечтает только о забвении, потому что не может ничего изменить. «Не смей меня будить!» А кто-то рядом штурмует карьерную лестницу, перемахивая разом через три ступеньки. Эх, широко шагает мальчик, не порвался бы… В отличие от потерпевшего жизненное крушение человека, который изображен предельно реалистично, с сострадающим вниманием, этот бодрый карьерист дан в гротескно-кубистической манере, от него, кроме шагающих ног, ничего-то и не осталось. «Успех», «успех» любой ценой! Но что это за успех такой, если при неутомимо лезущих вверх и готовых всех топтать по дороге ногах нет ни головы, ни сердца?

«Успех — это очень индивидуально, — считает Ерёмин. — Если человек сам себя считает успешным, значит, он успешен. А «объективно», то как принято, — то это просто… ярлыки просто и все! Кому-то дарят такое прозвище, кому-то не дарят. Самое главное, как человек внутри себя ощущает это все. Если он себя чувствует успешным, значит, он успешный, есть у него там при этом лимузин или что там — сигара, это десятое дело».

Есть на выставке работа, в полной мере отразившая царящую вокруг и над нами гибридность. Она так и называется — «Химера». Она сопровождается цитатой из молитвы Богородице: «…воззвание в пленении помышлений моих». Из дикого клубка, в котором и надменная морда дракона, и жадное свиное рыло, и вульгарно напомаженный рот, и вытаращенный завидущий глаз, и готовое впитывать слухи и лесть ухо, и другие смутные формы, тянется к небу человеческая рука, словно мольба утопающего о спасении. Круговорот суетных страстей сегодня как никогда обуревает нас, человек тонет в хаотичном потоке информации, вносящей сумятицу в мысли и целенаправленно разжигающей все естественные и противоестественные вожделения. Но всегда остается надежда на спасение.

Именно надеждой проникнута еще одна, очень трогательная работа. Крохотная детская ручка в большой взрослой руке. Это было бы банальностью, если бы не одна деталь — маленький пальчик вытянут и словно бы указывает куда-то: «Пойдем туда!» «Детский пальчик будто определяет для взрослого грядущий уклад его жизни», — комментирует художник. В самом деле, не бывает так, чтобы жизнь человека не изменилась после рождения малыша. Появляются не только новые тревоги, но и новые радости, все озаряется совершенно особенным светом. У самого Александра Ерёмина детей двое, они были на открытии выставки вместе с детьми его друзей. Среди скульптур и колонн стайкой кружились светловолосые девочки, звенели детские голоса и смех. Самый маленький ребенок сидел на руках у матери. Что бы ни творил с собой и с нами химерический век, всегда остается что-то вечное — небеса над нами и образ Матери с младенцем. Об это — верю! — разобьется любая мутная псевдосовременная гибридность.