Как пролезть без мыла в электросны об искусстве

Философу Сократу приписывают известный афоризм: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Мыслитель масштаба Сократа был вполне способен произнести эту парадоксально-ироническую фразу совершенно искренне. Петербургского художника Семёна Мотолянца было бы, наверное, слишком смело назвать Сократом современного искусства, но почему бы молодым не учиться мудрости у великих старцев? Тем более, что заниматься этим самым современным искусством, ничего в нем не понимая — вполне нормально, потому что оно по большей части принципиально отказывается понимать как само себя, так и окружающий мир. То, что результаты этого непонимания получаются порой не только небезынтересными, но и небессмысленными — свидетельство потрясающей способности материала к сопротивлению. Смысл так или иначе находит щелку в абсурде, он сущность на редкость живучая.

Всё же в том, что его выставка в галерее «Борей» «антиперсональная» Семен Мотолянец малость лукавит. На ней нашли отражение практически все узнаваемые черточки его творчества и даже некоторые моменты судьбы — вроде белорусского происхождения или увлечения фотографией, так что отсутствие портрета художника среди богато сопровождающих выставку печатных документов не помогает ему спрятаться (если он, конечно, пытался).

Пожалуй, самой яркой и запоминающейся частью экспозиции является «мыльный зал» (пардон за неизбежные банные ассоциации). И это не удивительно, ведь теме этого гигиенического средства Мотолянец и его товарищ по арт-группе «Мыло» Дмитрий Петухов отдали несколько лет насыщенной творческой жизни. С мылом — кроме его использования по прямому назначению — можно проделывать множество интересных вещей, и члены арт-группы проделали их почти всё. Но в сухом остатке для представления на выставке осталось всё же не так много вариантов, потому что, например, есть мыло ежедневно все часы работы галереи несколько утомительно и не очень полезно для здоровья, а намыливание всех доступных поверхностей или кидание мылом чреваты травматизмом. Так что посетители могут увидеть более спокойные и не требующие личного присутствия творцов произведения — разнообразные конструкции из мыла, настоящего и керамического — а также своеобразный «архитектурный проект».

Есть множество символов бренности бытия, из которых обычное мыло — не самый очевидный, но весьма яркий. Вот вроде бы ты только что развернул аккуратный и приятно пахнущий прямоугольный брусочек, на котором даже вытеснены какие-то осмысленные буквы, цифры и рисунки. Но всего через несколько дней в мыльнице с неизбежностью останется нечто маленькое, жалкое, потерявшее свою форму и не подающее никаких внятных сигналов. Vita brevis, ars longa, но мыло как своеобразное произведение искусства выворачивает классический афоризм наизнанку. Даже если на обмылке нарисовать что-нибудь уникальное, подобно тому, как некоторые художники расписывают морскую гальку, это не сделает его более долговечным. Долгоживущим может быть только ненастоящее мыло, которым невозможно помыться. Так стоит ли такая вечность свеч? Как и поиск стабильности конструкций из кусков настоящего или искусственного мыла. Сколько там простоит композиция из брусков «Хозяйственного», обмылков или притворяющихся обмылками камушков — пять секунд или три века, на самом деле не имеет никакого значения. На самом деле любое использование мыла не по назначению только подчеркивает одну единственную идею — мыло существует для того, чтобы им мылись, оно в буквальном смысле растворяется в этом своем предназначении без остатка. Отличный пример для подражания, есть в этом что-то стоически-самурайское.

Еще один ежедневный утилитарный предмет, возвышаемый Мотолянцем до искусства — обычная лампочка. Как и в случае с мылом обыденность входит в контакт с миром идеального. Если мыло символизирует не только временность и преходящесть, но и чистоту, в том числе и души, то лампочка — это, как ни банально, — воплощение света. Заодно с просветлением, просвещением и творческим озарением. Впрочем, художника в данном случае интересует не природный свет, про который было речено «да будет!», а рукотворный, электрический, «лампочка Ильича» (тут на территорию быта кроме философии по-хозяйски заходят и располагаются и история с политикой). В соответствующем зале мы видим не только сами лампочки, а также фото разных приспособлений, сопровождающих труд электромонтера, всякие там «кнопки, скрепки, клепки, дырки булки, вилки», но и сияющие письмена, по своей весомой категоричности уместные как на стене какого-нибудь заводского клуба, так и во дворце Валтасара или даже в храме. Ни с одним из них не поспоришь — свет действительно нельзя включить наполовину, он живет и за закрытыми глазами (особенно если долго смотрел на горящую лампочку), и, подобно тому, как мыло должно смыливаться, чтобы мыть, любая лампочка светит, сгорая. И вновь возникает тема бренности как повода не для скорби или протеста, а для уважения, ведь альтруизма и героики без самопожертвования и самоотдачи.

Использование текста, выполненного самыми разными способами, в качестве самостоятельного арт-объекта или органичной части более традиционных произведений — ещё одна «фишка» Мотолянца. Это своеобразное магическое мышление, где стёрта граница между словом и делом. Магия эта, разумеется, иллюзорна, ведь текст, вписанный в картину, даже преобразованную из фотографии, остается в этом заключенном в прямоугольник зазаркалье, а буквы, пусть и сделанные из фанеры и соединенные мебельными петлями, так что с ними можно совершать манипуляции — например, создавать промежутки свободного времени среди сплошной «работы» — все равно не становятся чем-то функциональным и не встраиваются в поток жизни. Впрочем, что действеннее — просто выпущенное в воздух или в соцсети слово, слово, напечатанное в книге или ставшее предметом изобразительного искусства? Может быть, когда-нибудь кто-нибудь и озаботится произвести подобный замер. Хотя иногда кажется, что какой-нибудь твит с кучей орфографических ошибок и восклицательных знаков способен натворить дел побольше, чем самая гениальная стихотворная строчка или целый роман…

Кстати, о твитах, лозунгах и прочих криках души. Творчество Мотолянца содержит в себе некий пассивный, но явственный протест против окружающей действительности. Если угодно, против мира отчуждения, стандартизации, мертвенной симметрии, где работа существует не ради какой-то осмысленной и важной цели, а ради самой себя, а жизнь заменена бодрыми или тревожными плакатами казенного образца или множеством вроде бы нужных, но мертвых, типовых, безликих вещей, какие есть в каждом доме. Увы, путей бегства от этой мертвечины художник видит только два — либо сон, либо смерть. Лужа крови на полу казенного учреждения или красная вода в ванне могут на время разорвать ряску отупения, затягивающую сознание людей, но она вскоре сомкнется вновь. А единение во сне — всё же фантазия, и даже одеяла, вставленные в супрематистские пододеяльники, вряд ли поспособствуют какому-то особому просветлению сновидцев. Хотя спать, вопреки древней пословице, вероятно, всё-таки лучше, чем умирать, а мылом лучше мыться или строить из него миниатюрные подобия Стоунхенджа, чем мылить веревку. Раз уж «современное искусство» пока не предлагает более конструктивных вариантов и концепций — несмотря на все концептуализмы и неоконструктивизмы.