«Смерть шпионам!»: польские мученики за русскую книгу
«Все преимущества, которые имелись у нас в начале кампании, — отмечал Николай I 7(19) апреля 1831 г., — совершенно утрачены вследствие несчастных обстоятельств, перечисление которых бесполезно, но благодаря которым исход войны сомнителен». Если даже сам император не был уверен в исходе кампании, то его противники надеялись на лучший результат и использовали любую возможность его приближения. Вмешательство Европы могло резко изменить расклад сил, и газеты Варшавы не жалели сил, распространяя слухи и домыслы, в том числе и о том, что русские специально распространяют холеру с целью распространить эпидемию на Запад. Эти очевидные глупости оказались не бессмысленными. 15 мая 1831 г. Нессельроде была вручена депеша с предложением «добрых услуг» в замирении императора с подданными на любых условиях, которые сочтет приемлемыми Николай I. Предлогом этого демарша стала… эпидемия холеры, бороться с которой мешали военные действия. Луи-Филипп был очень озабочен угрозой распространения болезни в Европе. 28 мая (9 июня) Нессельроде ответил категорическим отказом принять означенные «услуги», указав, между прочим, и на то, что эпидемия «почти полностью прекратилась», и что даже пограничные с мятежной Польшей Пруссия и Австрия не сочли для себя возможным использовать холеру для вмешательства в «это прискорбное осложнение», предпочитая бороться с болезнью карантинами.
Вскоре обстановка изменилась в лучшую сторону. В ночь с 4 на 5 (с 16 на 17) мая Скржинецкий во главе 20 тыс. чел. перешел Буг и начал теснить авангард Гвардейского корпуса, который начал медленное отступление по лесным дефиле, не позволявшим полякам использовать свое численное превосходство. Узнав о наступлении польской армии, Дибич немедленно двинулся к Бугу, рассчитывая отрезать Скржинецкому путь назад и 10(22) мая разбил охранявший переправу отряд. 14(26) мая передовая колонна русской армии — две пехотные, гренадерская, гусарская и кавалерийская дивизии — 14 867 штыков, 7 265 сабель при 98 орудиях — нанесли поражение Скржинецкому под Остроленкой. Бой носил исключительно упорный характер и продолжался около 11 часов. Первоначально поляки, расположившиеся в городе без охранения, были застигнуты русской атакой врасплох и понесли большие потери. Тем не менее они восстановили строй и дрались с отчаянием обреченных. Польские части были выбиты из пылающего города, их попытки восстановить контроль над ним завершились неудачей. Огромную роль в этой победе сыграла русская артиллерия — она быстро подавила действия батарей противника, расстраивала атаки его пехоты и конницы и обеспечивала успех действий собственных колонн.
Потеряв почти треть своей армии убитыми и ранеными, 2100 пленными и 3 орудия, он поспешно отступил. Скржинецкий после Остроленки считал войну окончательно проигранной. Русские потери составили 172 офицера и около 4,7 тыс. нижних чинов убитыми и ранеными. Скудость продовольствия и фуража помешала нашей армии энергично преследовать неприятеля и в очередной раз спасла отступавших в полном беспорядке поляков. Кавалерия не атаковала расстроенных толп противника, в которых было много новобранцев. Прикрывавшая их 1-я дивизия пришла под Варшаву, имея в строю около 400 чел. Гвардия вынуждена была остановиться на поле боя на неделю. И тем не менее, благодаря решительным действиям Остен-Сакена противник был разбит в Литве, угроза Вильно была снята. В результате Виленская, Гродненская и Минская губерния были полностью очищены от мятежников. Дибич вновь концентрировал силы в Седлеце для наступления на Варшаву. В его тылу по-прежнему свирепствовала холера, потери от которой многократно превосходили те, что войска несли в боях. Период с 1827 по 1831 гг. был самым тяжелым для комплектования войск за всю первую половину XIX века.
Если с 1826 по 1851 гг. в регулярных войсках средние боевые потери и смертность от болезней составляли в среднем 43 723 человека в год, то в 1829 г. только от болезней умерло 89 977 человек, а рекордно большие потери дал 1831 год — 113 655 человек, или 1/7 всей армии. Пиком эпидемии в Действующей армии стал апрель, когда к 285 находившимся в лазаретах больным прибавился 8 431 заболевший, число же умерших за это время составило 3171 чел. Медицинские потери удалось резко сократить уже в мае (486 умерших), а сентября болезнь пошла на убыль (781 больной в лазаретах, 451 вновь поступивших, 286 умерших). В октябре число состоявших в лазаретах равнялось уже только 54, вновь прибывших — 49, а умерших — 51. Эпидемия практически закончилась к концу 1831 года (7 больных, 6 умерших в декабре). Болезнь уносила не только жизни рядовых солдат. 29 мая (11 июня) 1831 г. от нее скончался генерал-фельдмаршал граф И.И. фон Дибич, 15(27) июня — Великий Князь Константин. Перед смертью он просил императора простить поляков. Для покрытия потерь в марте и ноябре 1831 г. правительство вынуждено было провести два рекрутских набора, давших к началу 1832 г. 221 305 чел.
Политический результат кампании в Польше был, несомненно, не в пользу России. Даже Пруссия начала колебаться. К весне 1831 г. на границах с Царством Польским было собрано 4 корпуса — около 145 000 чел., более половины прусской армии. В апреле Клаузевиц и Гнейзенау, ожидая вмешательства со стороны Франции, предлагали выделить из этих сил 51 000 чел. для того, чтобы нанести удар по Варшаве, помочь России в подавлении мятежа и перебросить войска на Рейн. Король отказался, очевидно, опасаясь именно того, к чему хотели быть готовыми военные. С самого начала восстания Берлин достаточно доброжелательно сотрудничал с русскими властями, однако Пруссия не могла не учитывать не только внешние, но внутренние факторы.
В начале мая Дибич обратился через русского посланника к правительству, требуя разрешить русской армии проход через Торн для захода в тыл мятежникам. Это был нетактичный шаг, к тому же не санкционированный Петербургом. Фридрих-Вильгельм III был возмущен столь явным покушением на нейтралитет Пруссии. Отказ был непривычно категоричен. Конечно, в Берлине не сочувствовали польскому движению, но опасались негативной для себя реакции со стороны либерального общественного мнения Германии. 10(22) июня, на фоне русских неудач, король весьма осторожно высказал свое мнение о том, что было бы «желательно, чтобы Россия дала Польше такие же права, какими пользуются Богемия и Венгрия под скипетром австрийского императора». Император в ответ пообещал «даровать Польше отдельное и национальное управление», но предпочел не вдаваться в детали.
Николай I имел основания не торопиться, именно в это время в судьбе войны намечался перелом. Связан он был прежде всего с переменой в русском командовании. Неудачи сильно подорвали авторитет Дибича в стране, и в армии. Смена его была неизбежной в любом случае. Затянувшаяся кампания привела к тому, что о смерти фельдмаршала не жалели. Согласно положению о Действующей армии, командование принял начальник штаба — Толь. За крутой нрав и решительность его любили солдаты, побаивались офицеры и недолюбливал генералитет, особенно старшие в чинах, оказавшиеся подчиненными. Император одобрил решение Толя, сам генерал, сообщая о смерти Дибича, добавил, что не считает себя вправе взять на себя такую ответственность, о чем сообщал и ранее. 4(16) июня новым главнокомандующим был назначен генерал-фельдмаршал граф И.Ф. Паскевич-Эриванский, вызванный в апреле из Тифлиса. В тот же день Чернышев известил Толя об этом назначении. Паскевич отправился к войскам на пароходе, высадившись на берег в прусском Мемеле, и уже 13(26) июня возглавил армию в Пултуске, где нашел главные ее силы в составе 52 тыс. чел. при 260 орудиях.
Остальные 92 тыс. были распределены вдоль границ мятежного Царства и обеспечивали спокойствие в западных губерниях. «Я застал армию в хорошем духе и готовую драться», — докладывал императору Паскевич. Войска были рады приезду нового командующего и ждали от него успехов и приказа наступать. Еще перед отъездом он поставил вопрос о необходимости договориться с Пруссией об организации снабжения русской армии через прусские города Данциг и Торн. Снабжение по Балтике и Висле было проще и дешевле организовать, и, кроме того, правый берег Вислы был разорен мятежниками еще до начала военных действий. Берлин пошел навстречу просьбе, которую немедленно была направлена туда Нессельроде.
В это время основная часть польской армии была собрана в районе Варшавы, где Скржинецкий использовал передышку в действиях для восстановления своих потрепанных под Остроленкой сил. По настоянию своего штаба он вновь приступил к практике частных ударов по отдельным отрядам русских войск, возвращаясь, в случае опасности, под защиту укреплений. Особого успеха эти действия не имели, что привело к волнениям в Варшаве. Ряд польских офицеров были обвинены в прорусских симпатиях и растерзаны толпой. Под критику попал и Скржинецкий. Варшавские толпы составляли проскрипционные списки и требовали арестов, скорого суда и расправы. Сначала кандидатов в повешенные было 5, затем их число быстро выросло до 20. Карету Чарторыйского остановили возмущенные патриоты, и ему пришлось обещать отправить всех подозреваемых на виселицу.
Царство Польское вплотную подошло к черте, за которой его ресурсы были почти полностью исчерпаны, неизбежным при этом стало понижение качества польских войск, в составе которых всё меньше и меньше становился процент обученной пехоты и кадровых офицеров. Некоторые польские полки обновлялись в ходе войны 3—4 раза и почти полностью состояли из новобранцев. В середине июля разгромленные в Литве польские части перешли границу с Пруссией, где они были разоружены и изолированы под предлогом борьбы с холерой. Мятежники потеряли еще 611 офицеров, 6265 солдат, 26 орудий и 2764 лошади. Тем не менее, благодаря усилиям Скржинецкого численность польских войск была почти восстановлена и перед завершающим этапом войны равнялась 75 тыс. чел. при 166 орудиях.
После приезда Паскевича начались дожди, превратившие дороги в непроходимую грязь. Тем не менее, после подхода подкреплений, он решил завершить затянувшуюся кампанию движением на Варшаву. Главной задачей этого флангового похода длиной почти в 130 верст было решение проблемы Варшавы без генерального сражения за ее стенами. Это было весьма опасное движение — возможный удар со стороны гарнизона Модлина мог поставить русские войска в чрезвычайно тяжелое положение. Паскевич понимал это и считал необходимым удвоить меры предосторожности. По плану 5 колонн, в которых должна была двигаться армия, при опасности должны были оказать друг другу помощь в течение нескольких часов. Подготовка похода велась безостановочно. На обеспечение армии Паскевич не жалел ни денег, ни сил. За 5 дней было построено 540 печей, вслед за чем более 5 тыс. чел. днем и ночью начали готовить сухари для армии. В кратчайшие сроки из 10 тыс. пудов муки был создан 20-дневный сухарный запас для армии. «Кто о хлебе не думает, — любил говорить Паскевич, — тому и победа не впрок». Снабжение резко улучшилось, что не замедлило сказаться на настроении войск.
В это время в Варшаве тоже думали о настроении сражавшихся. Сейм увеличил число депутатов за счет представителей Правобережной Украины. 90 бежавших оттуда дворян от лица всего населения губерний избрали 11 депутатов. Позже та же комедия была разыграна и с Литвой. После такого обновления сейм заговорил о ликвидации условий Венского конгресса для Польши и о восстановлении границ 1772 г. Потом последовало уточнение — о восстановлении границ 1772 г. только в отношении России. Впрочем, вряд ли это кого-то в чем-либо обмануло. Ввиду тяжелейшего финансового положения правительство приступило к выпуску бумажных денег достоинством в 1 и 2 злотых на общую сумму в 10 млн. и начало изъян церковного серебра. Кроме того, от жителей потребовали добровольной сдачи столового серебра. В самый разгар этой активной деятельности пришли неприятные для мятежников новости.
Выйдя к Висле, Паскевич приступил к наведению наплавного моста, который был вчерне завершен 23 июня (4 июля) — работы шли днем и ночью, местное население активно участвовало в строительстве — за день работы платили по 1 руб. сер., все квитанции оплачивались. 4—7 (16—19) июля русская армия перешла через Вислу в районе Осека и начала движение в направлении на Лович, город в 12 км от Варшавы. Одновременно на столицу Польши начали движение русские войска от Люблина и Седлеце. Город оказался в полублокаде, привоз продовольствия и подход подкреплений стал почти невозможен. Армия везла с собой боеприпасы из расчета на возможность нескольких сражений и продовольствия на 14 дней. Положение русской армии на марше было непростым — для ее снабжения пришлось сформировать обоз почти в 6 000 повозок, что, в частности, затянуло переход Вислы на 4 дня. Движение было очень медленным — 130 верст было пройдено за 16 дней. Армия вынуждена была остановиться на 3 дня для выпечки сухарей. Для ускорения позже был построен еще один мост. У армии не было понтонов, и пришлось строить переправу из подручных материалов — конфискованных лодок, бочек, рубить на плоты деревья.
Что касается обеспечения продовольствием и фуражом, то решение этой задачи было существенно облегчено, в том числе и тем, что главнокомандующий установил высокие закупочные цены на продовольствие и фураж. Особое внимание уделялось защите местного населения. Офицеры должны были самым внимательным образом рассматривать жалобы. Грабежи и насилие над крестьянами и обывателями пресекались самым жестоким образом — за первое преступление командиры могли наказать провинившихся без суда прогоном сквозь батальонный строй (1000 ударов шпицрутенами), за второе — отдавать под такой суд с вынесением смертного приговора. Уплата наличными, без задержек, прочная безопасность — всё это явно нравилось польскому крестьянству, с готовностью продававшему хлеб, картофель, сено и овес русским интендантам.
Следует отметить, что оно вообще оставалось по большей части пассивным и не представляло собой никакой опасности тылам русских войск, и даже отдельным солдатам и офицерам. Теперь крестьяне Царства приносили нашим войскам немалую пользу. «Видя, что платят дорогою ценою, — вспоминал потом Паскевич, — поляки, хотя и неприятели наши, но за деньги привозили хлеб на рынок, так сказать, из-под лагеря польского». Еще одним источником были закупки в Пруссии. В момент движения на Варшаву в королевстве активизировались сторонники мятежников. Магистрат Кенигсберга подал королю просьбу, в которой содержался протест против продажи русской армии фуража, продовольствия и строительной древесины под тем предлогом, что русские распространяют холеру.
Именно в этот, решающий для мятежа момент, вновь возникла идея посредничества. Ее инициатором, несмотря на объявленный ранее нейтралитет, была Франция. 3(15) июля ее посол в Англии — Талейран — представил британскому кабинету предложения своего правительства о мирном урегулировании конфликта при посредничестве европейских держав. Париж в каком-то ослеплении предложил сотрудничество в польском вопросе даже Вене и Берлину, но не нашел понимания даже в Лондоне. Министр иностранных дел — лорд Генри Пальмерстон [1] отказался поддержать этот проект, но в частной беседе известил князя Ливена о том, что если в ближайшее время Россия не добьется «решающих успехов», то Лондон не сможет уклониться от участия в такого рода демарше. 11(23) июля о своем желании остановить кровопролитие, эпидемии и обеспечить Польше, «чье мужество пробудило к ней прежние симпатии французов, ту национальную самобытность, которая оказалась неподвластной времени и его превратностям», публично заявил в своей речи Луи-Филипп. Выступление короля французов не было поддержано никем, кроме общественного мнения Франции.
Следует отметить, что и в Англии, и в ее правительстве было немало сторонников вмешательства в польские дела, но Пальмерстон не шел в этом вопросе дальше слов. Британское общественное мнение было вовсе не так сильно расположено в пользу поляков, как французское, или, вернее, парижское. Конечно, либералы были целиком и полностью на стороне Польши, эти настроения проявлялись и в прессе, в том числе и «Таймс». Тем не менее, в Лондоне не было таких сцен, как в Париже, а парламент молчал. По окончанию войны Пальмерстон заявил приехавшему в Лондон Чарторыйскому: «Государства придерживаются принципа невмешательства в дела правительства и подданных, за исключением тех случаев, когда государство имеет в этом прямой интерес или прямо уполномочено сделать это договором».
Лондон не сотрудничал с Парижем в польском вопросе. Максимум того, что удалось добиться Талейрану от англичан, был протест против разоружения и интернирования в Галиции корпуса Дверницкого. Протест, согласованный с Парижем, не был официально поддержан французской дипломатией, и был отклонен Австрией. Меттерних понимал, что такого рода демарш был вызван скорее соображениями внутренней, а не внешней политики, т.к. английскому правительству необходимо было продемонстрировать части оппозиции свое сочувствие Польше. Канцлер не придал демаршу особого значения. Он ответил, что разоружение было проведено в соответствии с нормами права. Оружие принадлежало королю Польскому,
Что касается претензии Франции на посредничество, то в России она облекалась в кулуарно-осторожную, исключительно мягкую и предупредительную форму. Особенно после того, как стало ясно, что коллективного выступления держав по польскому вопросу не будет. Вначале русскую дипломатию известили об инициативе в Лондоне, затем прозвучала речь короля французов, затем через посла в России Париж сообщил в Петербург о своих намерениях, поручив дипломату ограничиться устной информацией о готовящемся демарше, целью которого было предложение «любых добрых услуг» для достижения результата, соответствующего планам императора. Предложение было категорически отвергнуто Николаем I. 24 июля (5 августа) 1831 г. Нессельроде поручил Поццо ди Борго разъяснить французскому правительству, что император не признает ни за одной державой права вмешательства во внутренние дела России, что он не обращался и не будет обращаться ни к кому с просьбой о посредничестве, и что неуместность подобного рода инициатив лишь ухудшит русско-французские отношения. 12(24) августа, в ответ на попытку французского посла объяснить речь Луи-Филиппа соображениями внутренней политики Николай I заявил, что раз король «не господин у себя дома, то слова Государя не могут ни уколоть его, ни тронуть».
Настаивать о принятии «любых добрых услуг» после акта о детронизации Романовых никто не решился. Учитывая характер действий революционного правительства в Варшаве, можно сказать, что перспектива англо-французского посредничества была уничтожена в самом зародыше 15(27) января 1831 г. самими поляками. Разорвав связи с Россией и поставив предельно жестко вопрос о своих территориальных претензиях к ней, они исключили возможность другого ответа со стороны Петербурга. При этом необходимо отметить, что проблема не только для самих поляков никоим образом не ограничивалась судьбой территорий «конгрессовой Польши». Для России она с самого начала превратилась в ту ношу, которую бесполезно было нести, но нельзя бросить, по той причине, что желающих подобрать ее не было, а самостоятельно этот груз мог гарантировать лишь претензии и проблемы. Интересно отметить, что Николай I не одобрял присоединения Царства Польского к России в 1815 г., и после подавления мятежа даже обсуждал с Паскевичем возможность передачи Австрии и Пруссии левого берега Вислы, с сохранением за собой титула «короля Польского» (для того, чтобы избежать возникновения претензий на него в будущем), но позже отказался от реализации этого проекта.
10(22) июля 1831 г. началось восстание военных поселян Новгородской губернии. Зима 1830—1831 годов сопровождалась непривычно яркими северными сияниями, лето выдалось также необычно жарким. Все это стало питательной средой для разного рода суеверий и небылиц. Страх перед неизвестной причиной эпидемии холеры, которая приводила к многочисленным ежедневным жертвам, вызвал слух о том, что «господа» умышленно отравляют колодцы, ручьи и т.п. Началось избиение подозрительных. Ими оказались в первую очередь фельдшеры, врачи и офицеры. Было убито 2 генерала, 63 офицера и 72 унтер-офицера, ранено 88 офицеров и 84 унтер-офицера. Командиры поначалу предпочитали действовать не силой, а словами. Некоторые, как, например, в Старой Русе, оказались явно не на высоте положения. К счастью, не все поселения и даже не все округа поддержали возмущение — значительная их часть оставалась спокойной. Выступление оценивалось в Петербурге весьма серьезно. «Бунт в Новгороде важнее, чем бунт в Литве, — писал 18(30) июля император, — ибо последствия могут быть страшные! Не дай и сохрани нас от того милосердный Бог! Но я крайне беспокоюсь. Войска, участвовавшие в бунте, велел я обезоружить, раскассировать и отправить немедля врозь и малыми частями в 13 и 15 дивизии, на распределение, чтоб из корня вырвать. Вообще надо сделать пример самый строгий». После подавления бунта разного вида наказаниям подверглось 3610 чел. (только 42 из них было отпущено по домам), 129 из них умерло при наказании шпицрутенами! 26 июля (7 августа) император лично посетил восставший округ военных поселений и призвал солдат к подчинению и выполнению долга. По его приказу, немедленно были выданы зачинщики. Николай не принял хлеб-соль у стоявших на коленях поселян и категорически отказался прощать нарушителей Присяги: «Пощады просите у Бога!»
Тем временем Паскевич продолжал наступление, и положение мятежников постоянно ухудшалось. В Варшаве уже прозвучали слова о необходимости замирения. Поддержки они не получили. С другой стороны, в это время там не нашли ничего лучшего, как сформировать комиссию из революционно настроенных адвокатов, которые начали следствие по вопросу о компетентности действий Скржинецкого. 3(15) августа сейм назначил нового главнокомандующего — ген. Дембинского. Это был опаснейший в ходе войны прием, и последствия его не замедлили сказаться немедленно. Незадолго до этого в отчаянии Чарторыйский вновь обратился к Меттерниху, сообщая ему о готовности подчиниться Петербургу при условии, что Вена выступит гарантом польской конституции и что будет созван конгресс по польскому вопросу с участием Австрии, Пруссии и России. Уже 1(13) августа в Варшаве стали известны слова австрийского канцлера из ответа на просьбу мятежного правительства о помощи — он советовал полякам «…безусловно покориться воле их законного Монарха».
Дембинский тем временем призывал поляков сопротивляться, взяв в пример тех, с кем они воевали при Наполеоне — испанцев и русских. На самом деле в военном отношении восставшие были обречены, их международное положение только ухудшилось. 17(29) августа русский посол сообщил Нессельроде о совете австрийского канцлера полякам — сложить оружие и положиться на милость Николая I. Это был разумный совет, тем более, что император хотел избежать бессмысленного кровопролития. Но слова Меттерниха вызвали бурное возмущение, которое лишь усилилось после смены главнокомандующего. 3—4 (15—16) августа в Варшаве начались волнения, распропагандированные горожане искали на улицах изменников. Вместе с ними в этом принимали участие солдаты, офицеры, ксендзы. В результате жертвами толпы стали арестованные ранее по подозрению в лояльности законным властям чиновники, офицеры и полицейские. Один из «изменников» был казнен за перевод русской книги по истории. Всего 33 человека были казнены на Сизизмундовой площади — самосуд состоялся в самом центре города, напротив костела. Людей избивали, мучали, над мертвыми телами радостно глумились.
Расправившись с пленными, храбрые революционеры поклялись вешать и казнить всех русских солдат и офицеров, которые впредь попадут к ним в плен. Толпы растекались по улицам с криками «Смерть шпионам!». Один из ксендзов ходил по улицам города в полном облачении и призывал вешать русских и евреев. Несколько десятков последних также было повешено на фонарях. Расправа носила зверский характер, некоторых арестованных, в числе которых были даже старые женщины, просто растерзали. Под горячую руку едва не попал Чарторыйский — князь чудом спасся от революционно настроенных варшавян верхом на коне. Глава польского правительства укрылся в штабе армии, а на следующий день подал в отставку, его преемником стал генерал граф Ян Круковецкий [2]. 6(18) августа польская столица с ее 37-тысячным гарнизоном при 92 полевых орудиях была обложена 86-тысячной русской армией, имевшей 438 полевых орудий. Многие надеялись на то, что удастся отсидеться за тремя линиями укреплений Варшавы и затянуть ее оборону до осени, когда пойдут дожди и русской армии придется отступить. Эти надежды были построены на песке — в городе было провианта на 11 дней, а фуража — всего на несколько.
Тем не менее, медлить было не в интересах России, стоять под крепостью без действий — невозможно. На совещании у Паскевича 23 августа (4 сентября) все единодушно высказались за штурм. Разногласия вызвал только вопрос о том, с какой стороны штурмовать в город. Большинство выбрало направление на центр польской обороны — укрепление Воля. По распоряжению императора в тот же день фельдмаршал отправил осажденным воззвание Николая I, предложившего в последний раз амнистию при условии добровольной сдачи оружия и подчинения. У мятежников не было резервов, но предложения Паскевича «не образумили никого». 24 августа (5 сентября) это предложение было отвергнуто Круковецким в специально составленном депутатами сейма письме. В нём, между прочим, сообщалось, что «поляки подняли оружие за национальную независимость в тех пределах, какие издревле отделяли их от России; народное правление ожидает извещения Вашего Превосходительства, в какой мере Его Величеству Императору благоугодно исполнить их желание».
Круковецкий в свое время был охарактеризован Константином Павловичем как человек храбрый, вспыльчивый и «ветреный во всех отношениях». Он блестяще оправдал слова Великого Князя. Генерал И. Прондзинский [3] позже отметил, «что письмо это, может быть, было бы прилично, если бы польская армия, победив русских, подходила к Орше; но при настоящих обстоятельствах оно было совершенно неприлично и могло только раздражить и фельдмаршала, и его войска». Это письмо и тот факт, что русский парламентер подвергся в Варшаве оскорблениям со стороны толпы — всё это указывало на неизбежность штурма. Раздражения не было. Просто в штабе Паскевича не осталось последних надежд на бескровный финал авантюры, затеянной группой заговорщиков. «После этого все надежды к обращению мятежников к покорности исчезли, — отмечал Толь. — Меч должен был решить судьбу Польши». Позже Паскевич назовет ответ поляков «образцом невежества».
[1] Генри Джон Темпл Пальмерстон (1784—1865), виконт, британский государственный деятель и дипломат. В 1809—1828 гг. — военный министр, в 1830—1834, 1835—1841 и в 1846—1851 гг. — министр иностранных дел, в 1855—1858 и в 1859—1865 гг. — премьер-министр, убежденный противник России, сыграл активную роль в развязывании Крымской войны, участвовал в Парижском конгрессе.
[2] Ян Стефан Круковецкий (1770—1850), граф, один из генерал-губернаторов и президентов Национального правительства во время войны 1831 г. Служил в австрийской армии, в 1794 г. вышел в отставку, в 1804 г. вступил во французскую армию. В 1812—1814 гг. служил в Польской армии, бригадный генерал. В 1812 г. был тяжело ранен под Смоленском. С 1815 г. — в армии Царства Польского, генерал-лейтенант (1825). Командующий 1-й пехотной дивизией, в 1830 г. примкнул к мятежникам. Произведен в генералы пехоты. С марта по июнь 1831 г. — генерал-губернатор Варшавы, в августе-сентябре — президент правительства, остался в Варшаве после ее сдачи. Сослан в Ярославль (1831—1832), затем в Вологду (1832—1834), затем в Казань (1834—1840), после чего получил разрешение вернуться в Польшу, где проживал в имении своей жены.
[3] Игнатий Прондзинский (1792—1850), польский генерал; окончив курс в Варшавской инженерной школе, вступил в1806 г. в ряды Наполеоновской армии и участвовал в войнах 1806—1813 гг. В 1815 г., возвратившись в Польшу и поступив в Генеральный штаб польских войск, он дослужился до чина подполковника, но в 1822 г. за участие в тайном обществе был арестован и до 1824 г. находился в заточении. В 1831 г. примкнул к мятежникам, во время русско-польской войны занимал должность генерал-квартирмейстера, а затем — начальника Главного штаба польской армии, отличился при разработке планов действий против русских войск, реализация которых, правда, не всегда приводила поляков к успеху. После взятия Варшавы получил прощение, но был отправлен сначала в Ярославль, а оттуда по приказанию императора Николая I был привезен в Гатчину для описания только что оконченной войны. Описание это было составлено в 1833 г. под заглавием «Memoire historique et militaire sur la guerre de Pologne en 1831». Император одобрил это сочинение и разрешил автору возвратиться в Польшу. Умер в эмиграции на острове Гельголанд, в большой бедности.