Рассуждения о диктатурах, детстве, войне и скорби, упакованные в комикс
Хоть Фабьен Вельман не очень известен за пределами Франции и в выходящей на русском хоррор-сказке «Прекрасная тьма» он выступил скорее в роли помощника сценариста, это очень вдумчивый писатель, который прославился у себя на родине благодаря комиксу «Одни», который был адаптирован в 2017 году для широкого экрана. Корреспондент ИА REGNUM Максим Трудов встретился с ним в раках Лионского фестиваля комиксов и узнал, в чём состоит роль помощника сценариста, как писать детскую книжку не для детей и как со всем этим связана война в Алжире.
Я знаком с Кераскоэт [Творческий дуэт Мари Помпюи и Себастьяна Коссе — Здесь и далее примечания редактора] с давних лет, ещё до того, как у них появились дети. Меня поражает то, что они делают, потому что я, несмотря на всю свою любовь к моей жене, не смог бы проводить так много времени с ней. Я знал Мари и Себастьяна через знакомых, мы часто пересекались, и однажды, когда я был у них в гостях, Мари спросила, что я думаю насчёт задуманной ею истории. Получается, что изначально я был консультантом дружеским.
«Ты сценарист и разбираешься в этом больше меня, — сказала Мари. — Я хочу выступить сценаристом к собственному комиксу. Что ты думаешь об истории, которая начинается следующим образом?» И она описывает мне сцену, которая осталась в начале книги: маленькие человечки пьют чай, неожиданно всё вокруг них начинает рушится, они выбегают и видят, что они всё это время они были в теле девочки, которая теперь лежит мёртвая в безлюдном лесу. Это открывающая сцена комикса.
Я логично спрашиваю к Мари: «А потом?»
Она отвечает: «Я не знаю. Но как ты думаешь, Фабьен, стоит ли развивать эту историю?»
Моя первая реакция: «Может, я единственный полоумный, кто скажет тебе это, но я думаю, что это гениально. В этом есть что-то мощное. Здесь есть сильная трансгрессия маленькой девочки, интересное использование магии в лице сказочных существ. Если тебе нужно моё личное мнение, то я думаю, что у тебя в руках нечто очень ценное, и ты должна написать это».
После я стал чувствовать, что она не до конца верит в свой писательский талант, и решил помочь ей: «Мари, я понимаю, что у каждого из нас есть слабые стороны: для меня это рисунок, а для тебя — сценарий. Но это не должно мешать тебе. Я думаю, что твой комикс имеет такое право существовать, и я готов выступить в качестве скрипт-доктора. Ты присылаешь мне то, что ты пишешь, а я редактирую, то есть не редактирую, а начинаю тебя расспрашивать, мы начинаем заниматься сценарным спаррингом, чтобы ты смогла родить своё произведение». В философии мы называем это майевтикой. Это сложный термин, который в общих чертах переводится как «акушерство»,
Мари приняла мою помощь и стала показывать всё, что у неё появлялось: раскадровки, персонажи, зарисовки сцен. Это были вещи, которые имели большой потенциал. Оставалось понять, в какой форме это лучше представить. По сути, моим главным предложением, которое осталось в финальной версии комикса, было поместить всю историю в лес. Мари хотела отправить персонажей в город с большими машинами, а я чувствовал, что это будет неверным ходом. В каждой пьесе необходимо единство места и времени: труп маленькой девочки выступает как театральная декорация, а деление времени проявляется в смене декораций и разложении трупа. Во время работы над комиксом мы решили всё-таки добавить вторую локацию — хижину… эм… отшельника — мы не до конца знаем, кто он на самом деле.
Моим другим вкладом стали диалоги, потому что Мари сказала, что не готова написать реплики сама и делить историю. В результате я взял всё, что она подготовила, прочитал и отчасти переписал. Для этого было нужно прописать каждого персонажа, из-за чего началась битва между мной, Мари и Себастьяном: что оставлять, что убрать, какое общее впечатление мы хотим создать. Мари, например, не хотела, чтобы хоть что-то объясняли.
Да. Это был очень оригинальный подход. Мы хотели обозначить основные возможные интерпретации комикса и насчитали где-то четыре. Мы не хотели определяться с тем, какая из трактовок верная. Для меня это было алогично. Я долго учился сценарному искусству и считаю себя приверженцем классической драматургии. Мари же была против вносить хоть сколько-то ясности в происходящее, и меня это очень мотивировало. Я хотел намекнуть читателю, но Мари пресекала все мои попытки. Например, я хотел определиться с тем, как мы должны относиться к Авроре.
Я боялся, что читатель не будет ей сочувствовать, так как она слишком наивная и добрая с другими. Мари отвечала: «Мне плевать, я не люблю героинь». Хорошо, но героиня нужна, чтобы вести читателя, это базовый элемент. Я говорил ей: «Мари, я уважаю твой выбор, но мы должны помнить о читателе». Я пытался найти баланс между находками Мари, которые я считаю гениальными, и правилами написания сценария. Я бился за то, чтобы комикс был читабельным, и мне ни в коем случае не хотелось слишком глубоко погружаться в историю и объяснять, что произошло, почему эта девочка умерла, лежит ли она на самом деле в лесу…
Да, это тоже не точно. Вполне возможно, что вся история — это ментальная проекция девочки. Тем не менее, мы с Себастьяном добились того, чтобы было три-четыре сценария, которые не были похожи друг на друга, но и не были взаимоисключаемы. Но давайте признаем, что одна из возможных трактовок очень мрачная. Ужасно подумать о том, какие встречались интерпретации у читателей, которые начинали спрашивать: «Кто этот мужчина в лесу?», «Как девочка оказалась в лесу?» и «Какая между ними взаимосвязь?»
Это волне нормально. С самого начала мы имеем дело с мёртвой маленькой девочкой в лесу, а такое обычно само по себе не случается. Не знаю, как это воспринимается в России, но во Франции люди сразу же думают об изнасиловании и педофилии. Это одна из возможных, но необязательно единственно верных интерпретаций. Мы пытались отчасти предугадать то, что мог додумать читатель, но не всё, потому что читатель встречается непредсказуемый.
Мы сразу же сообщили продавцам, что, несмотря на рисунок, это не детская книга. Если, например, моя серия «Одни» [Seuls] рассказывает о детстве детям или детям, которые становятся взрослыми, то «Прекрасная тьма» — это книга о детстве, предназначенная для взрослых. Основная тема книги — это жестокость: жестокость мира, жестокость людей, а именно детей, потому что эти крохотные существа ведут себя как дети. По сути, никто из персонажей не даёт себе отчёта об ужасе гниющего тела девочки. Это за них делает читатель, особенно если у него есть дети. Многие мамы признавались мне, что не могут читать комикс: «У меня маленькая дочка, это слишком тяжело». У меня нет детей, меня это не беспокоит. Главное, что я хотел сказать читателю, в том числе и юному, это то, что мир жесток.
Да, изначально сказки были очень жестокими и не предназначались для детей. Сейчас об этом мало знают, но их рассказывали людям различных возрастов. Меня это и привлекло в идее Мари: добавить нечто мрачное в мир милой современной сказки. Если ты читал мои работы, то сразу понятно, что мой выбор был очевиден. Там рассказывают о детях и смерти? Прекрасно, где подписать? Но главное отличие «Прекрасной тьмы» от «Одних» заключается в том, что в последнем с героями происходят страшные вещи, но они сохраняют веру в человечество, тогда как в первом всё не так ясно. Помню, как моя мама спросила у меня: «Ты и правда так смотришь на мир?» Я ответил ей: «Это не моё мировоззрение, но я верю, что мир может быть таким». Иногда мир ужасен и жесток. Что касается моего личного мировоззрения, я считаю, что всё намного сложнее, чем кажется. Нет святых или негодяев — есть разные люди.
Смотреть на мир глазами «Прекрасной тьмы» очень тяжело. Он устанавливает отношения «палач — жертва», хоть они никогда не представлены в ярко выраженной форме. Так уж совпало, что в том же лесу, где лежит труп маленькой девочки, живёт взрослый мужчина. Можно сказать, что перед нами детективная драма, которая закончилась, когда мы успели опросить только двух-трёх людей. Если читатель ищет разгадку, то его ждёт разочарование.
Конечно. Один даже спрашивал, когда выйдет второй том, где нам всё объяснят. Мы с самого начала заявляли, что это будет одна книга. Я описывал её издателям, как «Алису в стране чудес», написанную Дэвидом Линчем. Нам ничего не объясняют, но всем происходящим движет невидимая логика — логика сна.
В комиксе есть две составляющие: интуитивная, за которую отвечала Мари, и рассудочная, которой занимался я. Я нужен был для того, чтобы придать форму идеям Мари. «Прекрасная тьма» — это один пример баланса между ею и мной, тогда как в нашей следующей книге «Сатания» заметен другой исход нашей борьбы: там всё ясно и понятно. Как результат, «Сатания», хоть я её и очень люблю, не снискала той же популярности, что «Прекрасная тьма», потому что она похожа на мелководный бассейн, тогда как «Тьма» — это пропасть, рождающая бесконечное число догадок о том, что же она прячет. Тем не менее, я встречаю людей, которые оказались разочарованы сказкой про мёртвую девочку и нашли своё в истории про археологические поиски Преисподней. Я не ставлю перед собой цель понравится всем, но я рад, что каждая из книг, которую я делал с Мари, находит своего читателя.
Я думаю, что во время создания «Прекрасной тьмы» образовался уникальный микроклимат. Мне сложно оценить сценарный талант Мари, но скорее всего, ей было лучше с моей поддержкой, как и я получил нечто новое благодаря сотрудничеству с ней. Это был win-win, который сложно воспроизвести в другой ситуации. Это тот же микроклимат, что и в прогнозах погоды: иногда сильный ураган, а порой полный штиль. Те, кто изучал метеорологию, знают, что погода — это очень сложная вещь, которую мы не до конца понимаем, несмотря на наши технологии. Даже если мы что-то знаем досконально, мы не можем позволить себе привыкнуть к определённому положению вещей, так как из-за глобального потепления всё находится в движении. Я очень пессимистично настроен на этот счёт, но иногда я бываю приятно удивлён. Я знаю, что мы все умрём, и для меня большой сюрприз, что мы до сих пор живы. Всё зависит от мелочей, которые бывает сложно отследить.
То же самое наблюдается и в творческом процессе. Иногда на тебя снисходит муза, как в случае со мной и Кераскоэт. По аналогии, «Прекрасная тьма» — это сильный ураган, а «Сатания» — полный штиль, и каждый выбирает то, что ему больше нравится. Я признаю, что в «Прекрасной тьме» намного больше силы, но у меня нет линейки, позволяющей сравнить их. Да, «Прекрасная тьма» — моя самая переводимая книга, но я всё равно горжусь «Сатанией».
Я не хочу понравиться всем, но я хочу понравиться как можно более разным людям. Мне нравится, как один из участников The Disposable Heroes of Hiphoprisy сказал в одном из своих интервью: «Мне не хочется немного понравится каждому, я лучше изменю чьё-то мировоззрение». И я понял, что я тоже так хочу. Раньше я мечтал, чтобы мои комиксы продавались во всех магазинах и лавках, чтобы они были у всех так же на слуху, что и музыка в лифте. Потом я понял, что мне плевать на это. Тем не менее, мои мечты не стали менее амбициозными: теперь я хочу менять мировоззрение, хоть и маленькой группы людей. Если говорить точнее, то мне дела нет до чужого мировоззрения, я лишь хочу добавить маленький камешек на весы людей и посмотреть, как они отреагируют на изменение. Я так постоянно делаю в «Одних»: меняю понимание того, что хорошо, а что плохо. Детей не надо учить каким-то моральным ценностям — необходимо научить их критически мыслить, показав, насколько мир сложный. Я не согласен с поступками «одних», но я понимаю, чем обосновано их мировоззрение, и уважаю это. Я могу понять даже Трампа. Да, он поражает меня, но я могу найти логику в его действиях. Путин наверняка считает себя славным малым, и я понимаю, почему. Разные миры уживаются друг с другом, несмотря на то, что у нас одна реальность.
Мне интересно следить за тем, как выстраиваются отношения между Европой и Россией. История моей семьи связана с этой страной. Моя бабушка-эстонка долгое время жила в Санкт-Петербурге и была большой русофилкой. После эмиграции в Париж, она жила в окружении «белых», была знакома с этой культурой и…
Не совсем. Мне интересная русская культура, но я мало о ней знаю. Я хотел бы съездить в Санкт-Петербург. Я стараюсь понять, чем продиктована такая напряжённости между Россией и Европой. Я не знаю, правда ли это, но мне говорили, и мне нравится эта мысль, что Путин был разочарован Европой. Он ожидал что-то от этого объединения, но мы не оправдали его надежд. Я могу принять эту точку зрения.
В конце концов, являются ли примером наши главы государств, можем ли мы говорить другим, если мы сами не до конца честны с собой? Я не знаю, кто прав или нет, но признаю, что это очень сложный вопрос. Современный политик никогда не избранник добра или зла. Возьмём Хуссейна или Каддафи. Априори они диктаторы, но если их свергнуть, то будет ещё хуже, начнётся хаос, гражданская война. Для меня это важно, потому что мой отец был военным. В детстве я постоянно задавался вопросами «Что есть хорошо и что есть плохо?», «Существует ли оправданная жестокость?», «Есть ли справедливые войны?», «Кто мой отец — негодяй или герой?» и т.д. Да и нет, нет определённого ответа.
Я руководствуюсь этим, когда прописываю своих персонажей. Например, в «Сатании» самый положительный персонаж — это девушка, которая по собственной воле переспала с демоном и родила демонят. Мне было очень весело писать эту сцену, потому что Мари как раз тогда была в положении.
Драматургия позволяет нам сопереживать людям, которые считаются негодяями. Мы теряем нашу человечность, как только мы называем кого-то чужим, приравнивая его к насекомым. Если ты признаёшь, что не согласен с кем-то, считаешь его идиотом и ненавидишь всем сердцем, но признаёшь его за человека, то ты меняешь свою парадигму. Как только ты начинаешь прислушиваться к тому, кто тебя ненавидит, можно прийти к чему-то новому, если, конечно, это делается обеими сторонами. То же самое касается как личных, семейных отношений, так и международных, как в случае с колонизацией и деколонизацией Алжира.
Я считаю, что мы недостаточно несли траур по Алжирской войне, которая по сути была гражданской. Да, Алжир — это другая страна, но мы всё сделали, чтобы она стала Францией. И когда ты пытаешься ввести кого-то в свою семью, помочь бедному родственнику (хотя в контексте колонизации более уместно сказать — эксплуатировать бедного родственника): пускаешь его к себе, кормишь, одеваешь, но при этом не отдаёшь себе отчёт, что, несмотря на вежливость, ты делаешь всё это с презрением. В результате родственник кусает вас, ранит, и первая реакция: «Но это же моя кровинушка, я дал ему всё, а он так мне отплатил». То же самое испытали французы, когда они, почувствовав предательство со стороны алжирцев, перешли к насилию. Нас до сих пор преследует призрак гражданской войны в Алжире.
«Народный фронт» разбудил ненависть, которая спала во французах ещё с тех пор, но мы не понесли должный траур, и результат на лицо. Поэтому я сторонник, того чтобы снова начать говорить об этой войне, но в более весёлой форме. В моём случае это будут огромные роботы, взрывы. Намечается серия из трёх книг каждая по 200 страниц с рисунком Эрве Танкреля [Hervé Tanquerelle] и дизайном Фреда Бланшара [Fred Blanchard], с которым я уже сотрудничал в работе над Спиру. Книга будет про альтернативную историю с роботами, чтобы усыпить внимание читателя, который думает, что покупает научфан, а под обложкой рассказ про войну в Алжире.
В «Прекрасной тьме» намного легче проследить разделение обязанностей. Себастьян рисовал пейзажи и реалистичные элементы, например, животные, труп, лес. А Мари рисовала сказочных существ. Но нужно понимать, что они легко могут заменить друг друга, поэтому достаточно сложно определить, кто что нарисовал. В случае с «Сатанией» можно сказать, что страшных существ делал Себастьян, потому что ему это нравится, а протагонистов рисовала Мари, особенно Шарли. Мне кажется, что она привнесла многое от себя в главную героиню комикса. Раньше был известен творческий дуэт Дюпюи-Берберьян [Dupuy-Berberian], и никто не знал, кто что делал. Сейчас они работают отдельно, и можно заметить отличия. Мари и Себастьян пока расставаться не собираются, поэтому нельзя быть уверенным на 100%. Я думаю, что всё чудовищное скорее идёт от Себастьяна, нежели от Мари.
Я хотел, чтобы читатель постоянно открывал нечто новое и никогда не чувствовал себя в безопасности. Мир под землёй нестабилен, так как у него нет циклов. Цикл вселяет в тебя уверенность, потому что ты можешь предположить, что произойдёт в будущем. В «Сатании» же такого нет, она непредсказуема. Можно сказать, это страшная вариация на тему Жюля Верна с поправкой на Дарвина.
Причин очень много: у художников были свои дела, издатель пустил всё на самотёк, обложка была испорчена, а я разделил всю историю не в том месте, оставив всё самое интересное на потом. Издательство решило в экономических целях разделить книгу на два тома, и я был не против, так как в этом случае сам был в выигрыше. Но вот первый потенциальный покупатель видит нашу книгу с неудачной обложкой, начинает листать, а внутри всё в серых тонах. Конечно же, он не станет её покупать, а обещать всем, что во втором тому будет интереснее, уже не имело смысла. Издательство не хотело продолжать, Кераскоэт тоже были скептично настроены. Три года спустя я написал в своём блоге, что второго тома не будет. Мне было жаль читателей, которые доверились нам, купив первый том, но я предложил выложить сценарий второго тома в сеть для тех, кому интересна концовка. Только я пишу об этом, как со мной тут же связывается Себастьян и издатель и начинают отговаривать меня. В результате издатели выкупили права на первый том у Dargaud, заплатили нам за новый том, позволили сделать новую обложку. Можно сказать, божественное вмешательство.
В смысле?
(смеётся) Да, ты прав.