Никсон, Елена Блаватская, Вьетнам и научная фантастика Воннегута

Судьба переводной литературы в Советском Союзе — тема, таящая неисчерпаемое множество открытий. Если как следует покопаться в архивах, можно узнать, например, что в СССР издавали Хаксли, издавали Кафку, издавали Джеймса Джойса и многих других авторов с устойчивой репутацией полузапретных — причем такими тиражами, о которых современным прозаикам остается только мечтать. Меньше всего повезло «черным юмористам»: пожалуй, единственным американским представителем этой ветви литературы, сумевшим пробиться сквозь Железный Занавес, стал Курт Воннегут. В СССР были опубликованы все главные романы писателя — сквозь сито цензуры они прошли не без потерь, зато в образцовых (с точки зрения русского языка) переводах Риты Райт-Ковалевой. Рискну предположить, что не последнюю роль сыграл радикальный пацифизм писателя, его активная борьба «за гражданские права», ядовитые шпильки в адрес американского ВПК, американской администрации и американского президента лично. Разумеется, в том же тоне автор отзывался и о советских вождях, но на это цензоры предпочли закрыть глаз, дай им бог здоровьичка и денег побольше.

Понятно, что советские читатели шестидесятых-семидесятых полюбили Воннегута не за «гневное осуждение американской военщины». Молодежь эпохи Оттепели увидела в американском писателе прежде всего «учителя жизни» — так же, как их сверстники за океаном увидели гуру в Германе Гессе или Джоне Р.Р. Толкине. Учение Боконона, святого лжеца из «Колыбели для кошки», завораживало своей гениальной простотой, парадоксальностью и афористичностью, особенно в отсутствие других учений (кроме марксистско-ленинского, единственно верного), а мрачноватая ирония добавляла убедительности. Воннегутовские словечки «карасс» («если вы обнаружите, что ваша жизнь переплелась с жизнью чужого человека без особых на то причин, — этот человек, скорее всего, член вашего карасса»), «гранфаллон» (ложный карасс), «фома» (безобидная ложь) немедленно вошли в лексикон шестидесятников — и сформировали целую поколенческую субкультуру.

В нашей стране автору «Колыбели для кошки» повезло больше, чем иным кумирам советской эпохи. СССР уже четверть века как приказал долго жить, а дело Боконона на одной шестой части суши живет и побеждает. Только за первые семь месяцев 2017 года книги Воннегута изданы в России тиражом свыше 35 тысяч экземпляров. Кажется, у нас переведены и опубликованы все его сочинения, вплоть до школьных почеркушек и счетов из прачечной.

Ан нет, не все. Сборник «Вампитеры, фома и гранфаллоны» («Wampeters, Foma & Granfalloons») вышел на английском в 1974 году, но до Росси добрался только в 2017-м. С одной стороны, понятно: рецензии, журнальные репортажи, эссе и тексты выступлений на конференциях — далеко не главные произведения Воннегута, да и сам писатель оценивает их в предисловии не слишком высоко. В то же время этот сборник дает нам чистейший образец авторского стиля, показывает, как крутились колесики и шестеренки в голове классика — и указывает на источники, к которым тот обращался за вдохновением в самые плодотворные свои годы. «Маст рид» для тех, кому интересны не только истории, рассказанные Воннегутом, но и то, как они устроены, из чего сделаны.

На страницах сборника писатель исследует биографию маньяка-убийцы (или ошибочно обвиненного простака — полной ясности здесь нет), рассказывает о своей поездке в Биафру (провинцию Нигерии, потребовавшую независимости), несет по кочкам американскую космическую программу (миллиарды, впустую запущенные в космос, по его мнению, стоило потратить на помощь голодающим и решение экологических проблем «здесь и сейчас»), рассуждает о химической зависимости, научной фантастике и «новой журналистике» Хантера Томпсона. Если добавить к этому сценарий так и не снятой короткометражки и развернутое интервью «Плейбою», получается выразительный портрет Америки шестидесятых-начала семидесятых: пестрый, фрагментарный, эмоциональный, как и сам этот период в истории человечества.

Отдельное место в книге занимают статьи о разного рода сенсеях, к которым в своих духовных поисках обращались в ту пору молодые американцы — от модного гуру Махариши Махеша Йоги, одно время окормлявшего группу «Битлз», до Елены Блаватской и Германа Гессе. Очевидно, что на протяжении десяти лет Воннегут кропотливо изучал их опыт — и не из чистой любви к искусству, а чтобы пустить эти наработки в дело на страницах своих книг. По большому счету, сборник «Вампитеры, фома и гранфаллоны» отвечает, «из какого сора» растут воннегутовские цветочки — и благодаря какому такому перекрестному опылению проклюнулись ягодки.

Наконец, это просто чудесная, неполиткорректная, полная сарказма книга, которую хочется цитировать бесконечно. Например, вот что пишет автор в эссе «Science Fiction»: «С тех пор, неизменно раздражаемый этим обстоятельством, я являюсь постоянным жильцом ящика, на котором висит ярлык «научная фантастика», и мне страшно хочется вырваться оттуда, тем более потому, что многие критики регулярно используют этот ящик в качестве писсуара… Если вы пишете истории с вялыми диалогами и невнятной системой мотивов, неясными характерами и полным отсутствием здравого смысла, впрысните в них немного химии, физики, а может, и колдовства, и смело отправляйте в журнал, практикующийся в публикации научной фантастики».

Из статьи «Обучение необучаемых»: «Кто приезжает на писательские конференции?» — спросите вы. Случайная выборка из двадцати слушателей будет содержать шестерых недавно разведенных обоего пола, троих замужних домохозяек средних лет, пятерых школьных учителей без признака пола и возраста, двоих бабушек, смахивающих на старых лис, милого пожилого вдовца, полного правдивых историй о работе на железной дороге в Айдахо, одного действительного писателя и врача-терапевта с сорокалетним стажем, который за время работы накопил секретных сведений о больных на целый миллион и хочет всё это продать киношникам».

Из обращения к конференции ПЕН-клуба 1973 года — о Вьетнаме: «Практически каждый американский писатель возражал против нашего участия в этой гражданской войне. Годами мы бунтовали по данному поводу — своими романами, поэмами, пьесами и рассказами. На наше самодовольное общество мы сбросили литературный эквивалент водородной бомбы.

Какова была мощь этой бомбы? Рассказываю: ее взрывная сила равнялась взрывной силе очень большого торта с банановым кремом — двухметрового диаметра, толщины в двадцать сантиметров, если его сбросить с высоты десяти метров или чуть больше.

Я думаю, нам следует передать это удивительное оружие Организации Объединенных Наций или какой-нибудь международной структуре, заботящейся об установлении мира во всем мире, например, ЦРУ».

При этом Воннегут не щадит и самого себя: «Для меня стало очевидным, что я обладаю по меньшей мере одним качеством, роднящим меня с Джозефом Конрадом, а именно: английский — мой второй язык. Но, в отличие от Конрада, у меня первого языка не оказалось».

«Я польщен тем, что в своей программе вы назвали меня гуманистом. Сам я всегда считал себя параноиком, человеком эмоционально неадекватным, который зарабатывает на сомнительную по качеству жизнь своими психическими заболеваниями. Авторы художественной литературы обычно психически не самые здоровые люди».

Конечно, «Вампитеры, фома и гранфаллоны» — не «Колыбель для кошки», прочитанная в первый раз, но впечатление производит. Увы, чего о сборнике никак не скажешь, так это «перевод выполнен в лучших традициях отечественной переводческой школы». В. Миловидов далеко не Рита Райт-Ковалева — у него слишком много мусорных слов, бессвязных фраз, неловких выражений. Особенно переводчику понравился неологизм «фикционная проза», который он повторяет, наверное, раз пятнадцать. Это, чтоб вы понимали, от английского «fiction». На русский язык термин обычно переводят просто, без затей: «художественная литература» — но тут что-то не срослось. Миловидов то ли поленился заглянуть в словарь, то ли решил таким образом разнообразить вокабулярий — увы, чтобы свободно заниматься словотворчеством и не сесть при этом в лужу, надо обладать харизмой и талантом Боконона. А тут чего нет — того нет.