Как элиты «за нас все решали». И как они всё решили «за них»

Современное общество парадоксально: с одной стороны, огромные усилия в нем вкладываются в развитие коммуникаций. Интернет не только позволяет моментально связаться с любым количеством других людей, где бы они ни находились. Социальные сети стремятся всю жизнь человека превратить в одно публичное событие: фото в «Инстаграме», «трансляции» каждого шага в «ВКонтакте», подробное расписывание личной жизни на страницах фейсбука… Кажется, что мы постоянно с кем-то общаемся. С другой стороны, главным качеством, которое требует от работника сегодняшний рынок, является не «профессионализм», а «коммуникабельность». Уже не только «продажникам», но и узким специалистам вменяется в обязанность уметь общаться, выстраивать связи. Кажется, что даже ученым приходится больше бороться за гранты, выстраивая отношения и давая презентации, чем заниматься собственно научными исследованиями.

С другой стороны, обилие коммуникаций приобретает странное качество — поверхностность, обезличенность. Мы общаемся со всеми, даже приобретаем «контакты» и «связи», но испытываем дефицит дружбы и любви. Символом этого можно сделать список в социальных сетях под названием «друзья»: когда-то (кажется) предполагалось, что в нем должны быть дальние родственники и близкие сердцу одноклассники, связь с которыми не хочется терять. Теперь же это мусорный ящик для минутных «контактов», большую часть которых ты забываешь на следующий же день.

Когда-то Александр Блок восклицал: «Товарищи! Мы станем — братья!» Более сухим языком было сказано: границы семьи должны расшириться, сначала друзья, а затем — страна, и все человечество должны стать нашими любимыми братьями и сестрами. Однако на практике «увеличивается», расширяется не мир человека, а мир противостоящих ему гигантских систем: корпораций, СМИ, бюрократического аппарата. Посреди капиталистического мира враждебных людям «больших форм», мы ощущаем себя маленькими и беспомощными. Нашими судьбами руководят высшие силы: капиталисты, политики, владельцы информационных концернов, масоны, иллюминаты, инопланетяне с другой стороны Луны. Мы же можем лишь либо встраиваться в систему, либо сходить с ума.

В результате весь пафос ХХ века — о «колесе Истории», о «народе, решающем собственную судьбу», о «народной правде», — все это кажется какой-то популистской выдумкой, призванной прикрыть реальные элитные разборки. Мы склонны верить даже в явные бредни по поводу того, что тот или иной народный лидер был всего лишь игрушкой в руках «спецслужб», «дипломатов», иностранных правительств или бизнеса. Не может же быть, что такие, как мы (а, поди, и еще хуже!), могли вершить Историю. «Не по Сеньке шапка».

Однако не стоит считать, что эта иллюзия — новшество XXI века. Да, раньше в городах не было небоскребов, забитых офисами корпораций (хотя транснациональные корпорации в каком-то смысле существовали). Однако над простым землепашцем и чернорабочим довлело отсутствие коммуникаций, огромные пространства, которые он не мог преодолеть (за неимением самолетов и автомобилей), а также холодное и жестокое господство иноземных аристократов, не знавших о существовании прав человека. Даже революционеры зачастую исходили из того, что простой человек сам ничего не решает — и пытались заручиться поддержкой крупных внешних сил, реально решающих, по их представлению, судьбы мира.

Таким был Франсиско Миранда — предтеча Симона Боливара, освободителя Латинской Америки от испанского колониального ига. Всю жизнь он провел в переговорах с иностранцами, дворцовых интригах и шпионских играх — чтобы под самый конец жизни, почти без сил и ресурсов, приплыть на родную землю и поднять там восстание.

История борьбы за права и свободу в XIX веке в каких-то основных своих заблуждениях и открытиях не столь далека от дня сегодняшнего — страхи людей, их слабость и нерешительность везде, по сути, одни и те же. И не стоит считать, что сила духа умиравших от голода, болезней и переработки рабов была неизмеримо выше, чем у современного клерка. В любом случае борьба за свободу Латинской Америки подтверждает на практике старую истину — только народ решает свою судьбу. Когда говорит История, элитные интриги отходят в сторону.

Осознание

Отец Миранды был уроженцем Канарских островов — провинциалом, мечтавшим вывести свой род в ряды славных и богатых испанских семей. Возможности для этого предоставляли колонии: местные аристократы (мантуанцы, богатейшие и знатнейшие представители креолов, потомков первых испанцев — завоевателей Латинской Америки) жили в основном за счет своих поместий и рудников, торговля же была занятием людей из метрополии, хотя, при известной сноровке, на ней можно было хорошо нажиться. Перед деньгами же в Испании раскрывались все двери: государство уже в те времена — вторую половину XVIII века — было насквозь коррумпированным, и с каждым десятилетием возможностей для «авантюристов» становилось все больше.

Отец Миранды, в общем-то, преуспел в своем начинании: он нажил достаточно денег, чтобы приобрести себе звание капитана (дававшее титул дворянина). Впрочем, большинство мантуанцев его не признали — и жизнь авантюриста с Канарских островов протекала в бесконечных тяжбах и попытках отстоять свое «место под солнцем». Положительное исключение составляла семья Боливара — одна из самых богатых в Венесуэле, глава которой был тем не менее довольно прогрессивно мыслящим человеком.

Со временем стало понятно, что состояния отца Миранды хватит лишь на последний рывок — продвижение сына в высшее испанское общество. Этот ход был обычным для колониальной аристократии: детей из богатейших семей отсылали в метрополию, чтобы они поступили на службу, заняли место при дворе или, по крайней мере, подкупили главного летописца, чтобы тот «облагородил» их семейную родословную. Так в Испанию послали Боливара, так на испанской службе оказался и сам Миранда.

Необходимо отметить, что испанцы досконально продумывали свою систему господства над колониями — и отражалось это, в частности, в борьбе с местными зачатками интеллектуализма. С Мирандой занимались лучшие венесуэльские учителя — но все южноамериканцы, способные претендовать на роль «интеллигенции», веками физически устранялись. Его послали в элитную школу, затем — в не менее высоко статусный Королевский понтифийский университет Каракаса. Однако преподавали там монахи, кое-как знавшие лишь богословие и право. Вся широта гуманитарных наук, а в особенности — политология и история, оставались за пределами кругозора даже самых успешных уроженцев колоний.

Единственным источником свежей мысли была контрабанда — доносящая до отдельных людей в Латинской Америке популярные в те времена идеи просветителей: так в числе наиболее прогрессивных «элементов» оказался отец Боливара, умудрившийся даже выписать сыну опального педагога, претворявшего в жизнь идеи Руссо.

Сложно сказать, насколько знаком с просвещением был сам Миранда в пору пребывания в Латинской Америке. Известно, что он с юности отличался большим интересом к чтению, искусству, культуре — которому не изменял до самой старости, на протяжении всех своих долгих поездок по миру собирая книги для своей библиотеки (хотя по характеру он считался весьма холодным и неромантичным). В любом случае, вступив на землю Испании, он первым же делом купил себе книги Руссо, Вольтера и Рейналя — явно подтолкнувшие его к идее освобождения Родины от иностранного гнета, а также определившие известный либерализм его взглядов. Три месяца, которые Миранда добирался до Мадрида, прошли у него за чтением.

В Испании Миранда начинает строить классическую карьеру: летописец «обнаруживает» в его роду великих аристократов, сам он поступает на военную службу в звании капитана пехоты. Однако теперь он может «изнутри» оценить, что такое испанское владычество. Миранду не любили за то, что он был креолом — но еще больше за его независимость, гордость и нежелание признавать над собой начальника. Эта характеристика была не самой оптимальной в мире карьеристского интриганства — Франсиско дважды сажали в тюрьму за непослушание, распускали о нем негативные слухи (дошедшие даже до короля).

Война в Марокко в 1775 году позволила Миранде проявить свой уже собственно военный талант: особенно запомнилась командованию его вылазка из осажденной крепости, в результате которой была уничтожена целая батарея орудия противника. Однако это лишь раззадорило недоброжелателей Франсиско. С другой стороны, его неприятно поразила жестокость и беспринципность военных действий: марокканцы без лишних размышлений казнили и своих, и чужих, и рядовых, и собственных начальников. Смысла же войны Миранда не понимал.

Два события определили его дальнейшую судьбу. Первое — бал в британском Гибралтаре, где Миранда повстречался с другом своего отца — Джоном Тэрнбуллом. Этот человек играл особую роль в экономике Великобритании: будучи «элитным» контрабандистом, он помогал английскому королю и лордам в их тайных торговых предприятиях. Тэрнбулл завел разговор о Родине Миранды и намекнул тому, что Британия может быть заинтересована в некоторых переменах в испанских колониях.

Характерно, что решающей для Франсиско стала именно война за независимость как раз британских колониальных владений — США. Испания решает ударить по своему островному конкуренту, и Миранда в составе испанских войск прибывает на Кубу, откуда вместе с французским флотом плывет на выручку Джорджу Вашингтону. Здесь Франсиско опять показывает себя «молодцом» — что только способствует обвинению его в контрабанде. Заступничество его командира из американской кампании позволяет Миранде избежать длительного заключения, однако он решает бросить враждебное ему окружение и бежать за границу. Естественно, первым пунктом его назначения были Соединенные Штаты.

Война за независимость США вдохновила не только нашего героя. Его венесуэльские друзья во главе с отцом Боливара (число которых день ото дня росло — Миранда, продвигаясь по карьерной лестнице и принимая участия в основных заграничных событиях, приобретал все большее влияние на соотечественников) постоянно присылали письма с рассказами о борьбе английских колоний, в которых сватали Франсиско на роль латиноамериканского Вашингтона.

Впрочем, при ближайшем рассмотрении Штаты произвели на Миранду гнетущее впечатление. Вместо страны торжества свободы в духе просвещения он увидел капиталистическую страну, зацикленную на торговле, собственности, захватнической политике и желании перехватить управление над восстающими колониями «старых» стран:

«Почему в демократическом обществе нет места достоинству? Оно должно быть основой любой демократии. Напротив, все преимущества отданы собственности, но собственность губит демократию. Еще одна несуразность, которую я заметил в Америке, связана с религией. С одной стороны, человеку позволено поклоняться Богу так, как он считает нужным, а с другой — его могут уволить с работы только за то, что он не исповедует христианство».

Тем не менее Миранда принял решение. Уже в Штатах он ввязывается в авантюру по подготовке освобождения своей Родины, затянувшуюся на долгие 36 лет. Там же его ждут первые неудачи, сопровождавшие его те же долгие годы. Окончательно разочаровавшись в североамериканцах, Франсиско отплывает в Великобританию — искать помощи у своего элитного контакта Джона Тэрнбулла.

Принц конспираторов

Известно высказывание Черчилля, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Это справедливо и для людей вообще. Сколь бы ни были неудачны интриги Миранды на испанской службе, они были для него естественным способом жить — равно как и для любого другого представителя «элиты». Жизнь среди «сильных мира сего» не могла не приводить аристократов к выводу, что только они и существуют, только их действия что-то и решают. И правда: у кого сосредоточена в руках реальная власть, военная мощь (в виде конкретных существующих уже армий), связи и политические знания, — если не у элиты?

Если венесуэльские элитарии проигрывают испанским по всем перечисленным параметрам — то нет ничего более логичного, чем подключить к ним ресурсы каких-нибудь элитных иностранцев. Лучше — сразу глав других государств (частные армии все же — более позднее изобретение).

В конечном итоге с испанской армией кто-то должен воевать: сами креолы, конечно, могут занять офицерские должности — но у них нет войска, и набрать его привычным способом (через государственный властный аппарат) невозможно. Создание «революционной армии» требует принципиально иного взгляда на вещи: необходимо осознать наличие простого народа, его потенциальных возможностей, понять, как к нему обращаться (не с традиционных позиций начальника). Наконец, его нужно не бояться: а этот страх (наполовину с презрением) объединял всех, даже самых прогрессивных элитных революционеров — пожалуй, по всему миру. Все-таки для простого крестьянина местный аристократ-мантуанец гораздо более понятный враг, чем некий господин из Испании. И землю требовать он будет местную, креольскую, а не испанскую. Выход понятен — нужно «подтянуть» готовых солдат какого-нибудь другого государства, в чьих интересах находится «освобождение» колоний конкурента.

Претворением в жизнь подобных характерно-элитарных планов и занимался Миранда долгие десятилетия, при полной поддержке аналогично мыслящего креольского «класса». По мотивам его поездок буквально по всей Европе, вражды с талантливым испанским послом Бернардо дель Кампо, переговоров с известнейшими политиками того времени — от английского премьер-министра до русской императрицы — можно писать увлекательнейшие детективные и приключенческие романы. В них было бы место и погоням, и интригам, и целому калейдоскопу любовниц, и чисто искусствоведческим поездкам.

Характерно, что большую роль в судьбе Миранды сыграла Екатерина II — чьим фаворитом он стал, потеснив даже своего покровителя Григория Потемкина. Русские дипломаты не раз предоставляли ему деньги и убежище, ломали схемы испанцев, предотвращали похищения нашего героя. Не менее характерно, что «просвещенная русская монархия» вскоре предложила венесуэльцу возглавить захватническую экспедицию на севере Тихого океана — «отдав должное» российским поистине империалистическим интересам, он мог бы рассчитывать на помощь уже в освобождении своей Родины. Миранда тогда отказался расплачиваться за свободу своего народа ценой порабощения других. А через какое-то время, отказавшись от не менее «заманчивого» предложения императрицы войти в карательный корпус по подавлению французской революции, стал революционным командиром в рядах жирондистов.

Революционер на чужбине

Выбор жиронды — политиков из сельской и городской буржуазии — конечно, уже переводил Миранду с прежнего «высокоаристократического» уровня куда-то ближе к «массам», но все равно был довольно элитарным. Франсиско вошел в революционную жизнь Франции через салон мадам Ролан — супруги жирондистского министра внутренних дел, где он познакомился с их лидером генералом Дюмурье.

Его новые союзники, безусловно, были несравненно более революционны и ближе к идее реального освобождения колоний, чем русская императрица или английский премьер-министр. Однако они все равно были буржуа, и между ними и якобинцами (членами политического клуба, максимально открытого простому народу) лежала пропасть. Агент революции Талейран, завербовавший Миранду, предложил тому вариант не слишком-то отличавшийся от планов Российской империи: возглавить «революционный» корпус, подавляющий восстание чернокожих рабов во французской же колонии Сан-Доминго. Подобные парадоксы были характерны для буржуазной жиронды, одной ногой пытающейся устоять на народных позициях, другой — на месте свергнутой аристократии.

Миранда попал во Францию в один из острейших моментов ее революции. Австрия и Пруссия, прикрываясь интересами французской аристократии, готовили вторжение в страну. Армия Франции все еще руководилась аристократами, утверждавшими: «Пустыня предпочтительней страны, населённой мятежниками». Бывшие пафосные «революционные» герои, вроде генерала Лафайета (тогдашнего Стрелкова), сдавали интервентам территорию и перебегали на сторону реакции. Новое государство держалось на волоске — и спасли его отнюдь не усилия жирондистов или иных «элитных» лидеров.

Простые жители Парижа собрали орган самоуправления — коммуну, вместе с ополченцами из регионов взяли штурмом королевский дворец и отправили монарха в тюрьму. Народ сам стал свергать старое аристократическое начальство с военных и государственных должностей, пресекать его контрреволюционные заговоры и мятежи. Поток свежих кадров хлынул «наверх», в него влились и жирондисты, и иностранцы вроде Миранды.

Франсиско представилась возможность полностью раскрыть свой полководческий талант. Он громил втрое большие силы врага, разворачивал бегущих солдат и повергал в бегство пятикратно превосходящую по численности армию противника. Миранда отметился в целом ряде поворотных сражений с интервентами. Он быстро получил звание генерал-лейтенанта, потом — маршала, титул барона и идущее с ним внушительное жалование.

Показательны действия, которые Франсиско предпринял, взяв голландский Антверпен. Помимо всего прочего, на месте памятника жестокому наместнику испанского короля Филиппа II князю Альбе (описанному в «Доне Карлосе» Шиллера) он велел посадить древо Свободы. Ближайшие форты получили имена Руссо и иных просветителей. Видно, что Миранда пропитался пафосом французской революции.

Жирондисты, вкусив побед, настаивали на продолжении захватнических войн — под предлогом привнесения в другие страны «революции на штыках». Народ не разделял этого настроения, да и объективно силы Франции были на исходе. На этом вопросе начал оформляться раскол между правительством жиронды и якобинцами — Маратом, Робеспьером, примыкавшим к ним Дантоном, — которые поведут революцию дальше. Конфликт усугубился начавшимися поражениями французской армии.

Миранда старался не влезать в «разборки» революционных сил, из-за чего даже стал жертвой предательства со стороны своего покровителя генерала Дюмурье. Однако большинство его контактов находилось в стане жирондистов, так что Франсиско не удалось избежать обвинений со стороны якобинцев — тут ему припомнили все былые связи и с Британией, и с Россией, и со всей слившейся в едином порыве контрреволюционной Европой. Началась чреда судов, трибуналов, окончившаяся только с приходом к власти Наполеона Бонапарта. Однако политическая борьба во Франции продолжалась, и Миранда решил покинуть страну — от греха подальше.

Революция на Родине

Франсиско шел пятый десяток, у него появилась жена и двое сыновей. Год за годом он курсировал между Лондоном и Парижем, иногда заглядывая в США. Миранда ловил каждый острый момент, пытался сыграть на каждом конфликте каких-либо держав с Испанией. Но у этого процесса была и обратная сторона. Правительства Британии и Франции использовали венесуэльского революционера как фишку в своей игре, ставкой в которой была не война и не освобождение колоний, а заключение очередного торгового договора на слегка лучших для них условиях. Миранда уже не мог не понять, что его годами водят за нос, — и действовал больше по инерции.

Тем не менее Франсиско предоставлялись случаи продемонстрировать свои прогрессивные взгляды. В Дании он предложил тюремную реформу: отдельно содержать женщин и мужчин, обвиненных впервые, и рецидивистов, улучшить условия их жизни (о заключенных заботились мало — они сидели в грязи, голоде, закованные в кандалы). В госпиталях больных просил укладывать не по два человека на кровать, а по одному. Миранда выступал против закона, позволяющего отцу отправлять дочь в монастырь за внебрачную связь, призывал к мягкому отношению к душевнобольным преступникам. Однако все это было расточением сил и идей Франсиско впустую.

И тут случилось чудо: власти США все-таки решились разыграть «колониальную» карту — впрочем, неофициально и крайне скромно. Миранде выделили бриг «Леандер» (так звали сына нашего героя), два мелких суденышка «Амбассадор» и «Хиндустан» и пару сотен американо-английских волонтеров. 2 февраля 1806 года Франсиско пустился в путь на Родину. А 12 марта он впервые поднял желто-сине-красный флаг, впоследствии принятый Колумбией. Памятуя его российские связи, говорят, будто это был наш триколор, пожелтевший от времени.

Сложно сказать, на что рассчитывали американцы, помогая Миранде. Команда его была бездарной, капитан настолько затянул плавание, что про приезд венесуэльского революционера испанцы успели прознать, сообщить в колонии и основательно подготовиться. 27 апреля «флотилия» Франсиско вышла к берегам Венесуэлы — и потерпела тотальное положение. Еще на подходе ее перехватили испанские суда, 60 человек сдались неприятелю, а остальные — вместе с самим Мирандой — бежали. Пленные были подвергнуты изощренным пыткам (как это было принято у испанцев), десять человек казнили, а их головы развесили по городам Венесуэлы. Более удачливые отделались десятком лет каторги. Трое волонтеров оказались несовершеннолетними.

Франсиско не отступил, собрал новых людей, более подготовленных, и снова пошел на приступ. Ночью 3 августа он все же вступил, впервые за 36 лет, на землю своей Родины. Прибытие его было неожиданным и повергло в панику не только испанский гарнизон, но и мирных жителей. К сожалению, Миранда слишком увлекся дворцовыми интригами и потому не догадывался, что пункт его назначения — городок Коро — уже давно является оплотом испанофилов-монархистов. Из всего местного населения Франсиско смог уговорить присоединиться к нему лишь 30 индейцев, которые бежали при первой же стычке с испанцами. Впрочем, волонтеры продержались немногим дольше: им как-то по-другому представлялась роль освободителей колоний от страшного ига Испании. Не встретив радостных толп, столкнувшись с превосходящими силами оккупантов, они снова бежали — и Миранда вынужден был последовать за ними.

Вернувшись на британскую территорию — Тринидад, — Франсиско получил весть от своего элитного контакта Тэрнбулла, поставившую жирную точку во всех его заигрываниях с иностранными властями. Оказалось, что Великобритания все же решила лишить Испанию ее колоний. Для этого ей не понадобился ни Миранда, ни кто-либо другой из числа латиноамериканских политэмигрантов (их штаб в Лондоне был организован нашим героем еще много лет назад). Британцы послали в Аргентину свой флот, надеясь выгнать оттуда испанцев и установить собственное владычество — конечно, более цивилизованное и гуманное к «аборигенам», чем (действительно) бесчеловечный испанский режим.

И Миранда, и англичане лишь с большим опозданием узнают, что недооценили аргентинский народ. Жители Буэнос-Айреса во главе с революционно настроенным французским офицером Сантьяго де Линьерсом подняли восстание, смели и британский контингент, и остатки испанцев, объявили независимость и продолжили отбивать все последующие английские интервенции.

Поражение и победа

«Апостол независимости» Кубы Хосе Марти занимался публицистикой, поэзией, пафосными речами. Высадка на Родину закончилась для него уже через месяц — его смертью. Чуть более чем через 50 лет молодой революционер Фидель Кастро скажет своим товарищам накануне штурма: «Если завтра мы победим, скоро осуществится то, о чём мечтал Марти». Кубинский лидер всю жизнь носил цитаты своего предшественника в кармане гимнастерки.

Миранда после двух неудачных высадок и новости про провалившуюся английскую попытку вторгнуться в Аргентину снова почему-то решил, что сможет «выбить» из Британии поддержку освободительной борьбы в Латинской Америке. Конечно, его ожидал тот же результат, что и всегда. Однако где-то далеко, сначала в Испании, а затем — и на венесуэльской земле, жил человек, боготворящий Франсиско и яро верующий в его великое дело. Этим человеком был Симон Боливар.

После идиотской, но характерной для креольской элиты попытки мантуанцев договориться с генералом-капитаном Каракаса по поводу того, чтобы он сам, своим решением, создал «революционную хунту и передал ей власть, именно Боливар взял судьбу Латинской Америки в свои руки. Во главе «Патриотического общества», состоявшего из таких же, как он, молодых и решительно настроенных креолов, Симон вынудил венесуэльскую аристократию объявить об «увольнении» испанских чиновников и создании новой Верховной хунты. С этого момента волна восстаний пронеслась по всем испанским колониям.

Впрочем, старая мантуанская элита стояла на своем. Взяв власть, первым же делом она отправила делегацию в Лондон — добиваться международного признания и поддержки. В ее состав вошел и Боливар. Путешествуя ранее по Европе, он везде натыкался на новости и рассказы о «Предтече» — Миранде, в последнее время все же уловившем революционные веяния и перешедшем на радикальную публицистику. Теперь два венесуэльских героя впервые встретились.

Франсиско к этому моменту заочно уже был иконой всех молодых, решительно настроенных креолов — этому способствовали и слухи, и Симон, и недавние публицистические начинания нашего героя. Когда же 11 декабря 1810 года Миранда сошел на уже свободную землю Венесуэлы в порту Ла-Гуайра, то он сразу же стал безусловным лидером «Патриотического сообщества». К тому моменту ему уже было 60 лет.

Франсиско признавала и молодежь, видевшая в нем героя французской революции и защитника американских интересов. И старшее поколение, — для которого он был таким же, как и они, элитным интриганом, обладающим ценнейшими связями за границей. Миранда стал первым человеком в Венесуэле, получившим звание генерал-лейтенанта. Его назначили наместником столицы — Каракаса.

Однако вскоре стало понятно, что Франсиско гораздо больше тяготеет к молодым «радикалам». Сказывался и его негативный опыт элитных игр, и просвещенность, и приверженность либеральным взглядам, и просто человеческое чувство старика, отдавшего делу освобождения своей Родины всю жизнь, оказавшегося среди боготворящих его последователей. Миранду «выдавили» из государственного Исполкома — он ответил сильнейшим давлением на конгресс в вопросе об объявлении независимости.

Мантуанское правительство не контролировало по-настоящему ситуацию в стране, на каждом шаге оно колебалось — и сомнения его усиливались тем, что иностранные державы не спешили признавать Венесуэлу. Когда в Валенсии и Каракасе испанцы подняли мятеж, извечный лидер мантуанцев маркиз дель Торо впал в прострацию — и его работу пришлось выполнять Миранде. После этого случая аристократы стали воспринимать Франсиско как главного конкурента во внутренней борьбе за власть. Появились слухи о его жестокости, в конституцию протащили статью против «эмигрантов», направленную лично против него.

Тем временем ситуация в стране накалялась. Испанцы концентрировались на окраинах Венесуэлы, в первую очередь — в злопамятном Коро. Наступать они не решались, но и силы «патриотов» (так стали называть всех борцов за свободу) мантуанцы не собирались пускать в наступление. Миранда радел за то, чтобы «дожать» неприятеля, пока он еще растерян и не организован, — но безуспешно. Новое венесуэльское правительство пребывало в растерянности, ждало помощи из-за границы, опасалось собственного народа и старалось не проводить никаких социальных реформ, ущемляющих интересы крупных помещиков и буржуа.

Ситуацию разрешил другой уроженец Канарских островов — жестокий и честолюбивый испанский капитан Доминго Монтеверде. В Венесуэле он оказался проездом, и его не радовала перспектива удерживать позиции в ожидании смутных перспектив. Взяв 100−200 солдат, имевшихся в его подчинении, он, нарушая приказ командования, ринулся в атаку. Растерявшись и испугавшись неожиданного нападения неприятеля, встретившиеся ему небольшие гарнизоны патриотов разбегались.

Как обычно, обстоятельства сложились в пользу человека, проявившего решимость. Впрочем, Монтеверде оказался удачливым до неприличия: вскоре после начала его наступления в Венесуэле разразилось колоссальное землетрясение, ударившее по районам, занятым патриотами, и не затронувшее испанские окраины. Каракас был стерт с лица земли, погибла десятая часть венесуэльских жителей и значительная доля солдат. Этим воспользовались церковники, начавшие сводить с ума испуганный народ, — в большинстве своем они были пособниками испанцев.

Монтеверде, пользуясь стечением обстоятельств, повел свои войска на столицу (или то, что от нее осталось). Мантуанское правительство перепугалось настолько, что сразу же «умыло руки» и повесило всю ответственность за судьбу страны и революции на Миранду — назначив его абсолютным диктатором, главнокомандующим, наделив его правом самолично принимать любые решения. Впрочем, как это всегда бывает при правлении аристократии и буржуазии, наличие прав еще не означает реальной возможности ими воспользоваться.

Франсиско, понимая патовость ситуации и видя предательство всей элитной «верхушки», пытавшейся оседлать революцию в своих интересах, хотел было обратиться за помощью к простому народу. Например, он обещал свободу рабам — да и то весьма осторожно, памятуя об интересах мантуанцев: право на освобождение получали только те из них, кто 10 лет отслужил в революционной армии. Однако и столь скромный заход в ситуации крайней нужды не устроил элиту. Мантуанцы заблокировали это решение «абсолютного диктатора», которому только что передали право предпринимать любые шаги.

В это время Монтеверде, занявший Валенсию, отирал холодный пот со лба, строча письма испанскому командованию с просьбами о подкреплении. Испанцы, даже видя успехи капитана и все складывающиеся в их пользу обстоятельства, медлили. Монтеверде чувствовал, что почва уплывает у него из-под ног: с парой сотен солдат нельзя вести войну с обширными силами патриотов, в каком бы ужасном состоянии они ни находились.

Начались странные военные игры двух находящихся на грани полного отчаяния командиров. Миранда решается двинуть свои войска в наступление — и Монтеверде сразу бежит. Но Франсиско тоже боится и не решается преследовать противника. В это время в Каракасе восстали рабы, что окончательно обрушило всю командную структуру патриотов и сделало Миранду врагом номер один всех его «элитных» союзников. Тем не менее Франсиско идет на штурм города, занятого испанским капитаном, — и разбивает противника. Однако Миранда снова медлит и не посылает войска добивать врага.

В это время восстает Пуэрто-Кабельо, где пленные испанские офицеры и чиновники подкупили начальников охраны вплоть до заместителя командующего крепостью — Боливара. Симон в этот момент был в отъезде, и береговой форт, заодно с городскими властями, без боя сдались бунтовщикам. Боливар тем не менее с небольшими силами напал на крепость и не безрезультатно вел бои весь день и всю ночь. Однако присланный Миранде запрос о подкреплениях ввел того в окончательное отчаяние. «Диктатор» опустил руки и не стал помогать Боливару. Вместо этого он посовещался с мантуанским Исполкомом и решил послать к Монтеверде делегацию с прошением о перемирии.

Испанский капитан тут же воспрянул духом и потребовал сразу все: то есть полную капитуляцию, вывод войск из городов, сдачу оружия и так далее. Франсиско выторговал только позволение патриотам покинуть Венесуэлу. Естественно, Монтеверде соглашений не выполнил, пленил всех, кого мог, принялся учинять пытки и расправы — и вообще стал классическим жестоким латиноамериканским диктатором.

Теперь настала очередь бунтовать патриотам — их не устраивала капитуляция в условиях, когда даже после всех пертурбаций венесуэльских войск было в два раза больше, чем испанских. Они скинули Миранду, тот был вынужден бежать. Наш герой встретился с Боливаром и другими молодыми офицерами в порту Ла-Гуайра — том самом месте, где он сходил на свободный родной берег после 36 лет нескончаемых «элитарных» злоключений.

Что-то кончается, что-то начинается

Симон и другие революционеры обвиняют Миранду во всех грехах, откуда-то всплывает информация о захваченных им с собой 22 тысячах песо казенных денег и нескольких сотнях унций венесуэльского золота. Они не могут понять, почему Франсиско бежал, если он верил обещаниям Монтеверде о свободном исходе патриотов за границу. Особенным напором отличились двое — Касас и Пенья. На самом деле, они уже были куплены испанским капитаном Монтеверде.

Наутро Миранду бросили в темницу, и бывшие поклонники пожилого революционера уплыли без него. Судно «Сапфир», ожидавшее нашего героя, со всеми его документами, книгами и деньгами причалило к берегу Британии, где было передано в руки местных властей.

Миранду хотели освободить, да он и сам желал совершить побег. Его переводили с места на место, пока он не очутился в тюрьме Ла-Каррака испанского форта Куатро-Торрес — считалось, что из нее никто не возвращается живым. Франсиско до последнего сохранял бодрость и твердость характера, заключенные относились к нему с уважением. Он пытался задействовать все свои элитные связи, но союзники в очередной раз предали его — теперь они были заинтересованы в хороших отношениях с Испанией. В тюрьме Миранда много читал. Говорят, что даже здесь его иногда посещали женщины.

В 27-ю годовщину взятия Бастилии, 14 июля 1816 года, Миранда умер от шедших подряд болезней. По тюремному распорядку, его тело сожгли.

Республику, созданную Боливаром и Мирандой, в народе прозовут «глупой». Но Симон будет пытаться еще и еще раз, он переживет не менее позорное и гораздо более страшное падение Второй Республики. Наконец, на негативном опыте — своем и своего предшественника — он поймет, что свободу может завоевать только простой народ, а не вечно оглядывающиеся на собственные интересы и заграничные мнения «высшие классы», вроде аристократов или буржуазии. Боливар пообещает рабам свободу, крестьянам — землю, всем гражданам — социальные блага, просвещение и полноценные права. Во главе народной армии он начнет поистине отечественную войну: бедняки отдадут последнюю пищу для пропитания его солдат, перельют жизненно необходимую утварь на пули. На все войска у Боливара будет всего одна пара сапог, да и та — от иностранного офицера. Сын Миранды служил где-то в его армии.

Победу отнимут у Освободителя и у народа все те же «высшие» классы — вставлявшие палки в колеса и Миранде, и самому Симону, постоянно стремящиеся договориться с иноземцами и прямыми противниками — испанцами, боящиеся бедняков больше, чем завоевателей. И тем не менее заявляющие свои права и занимающие все освободившиеся политические посты.

Миранда делал ставку на этот класс — и у себя дома, и в мировом масштабе. Каждый раз он проваливался. Франсиско слишком привык к интригам и дворам — ему не удалось сохранить самообладания в решающий момент, выйти на настоящий разговор с рядовыми людьми. Он жил тем, что дал ему Боливар и не слишком вписанная в традиционные рамки креольская молодежь.

Никто из них не продумал своих шагов достаточно далеко, чтобы понять: народ нужно не только использовать как двигатель для армии. Его нужно «поднимать», пропускать во власть, в политику, отдавать ему управление. Им нужно уравновешивать зазнавшихся и следующих собственным узким интересам «элитариев». Ведь сила новизны, перемен, революции, освобождения — она вся таким парадоксальным и, одновременно, логичным образом сосредоточена в простом землепашце и рабочем. А не в чахнущем над златом и социальным положением представителем актуальной элиты.

Этот урок усвоили великие революционеры ХХ века. Ленин, ратующий за обращение даже не к Советам как таковым, а к еще не включенным в политику народным массам, не получил поддержки ни в правительстве, ни в советах, ни даже в собственной партии. Однако именно он оказался прав, и именно плечи народа вынесли новое революционное государство — СССР.

Из века в век повторяется одна и та же истина. Из века в век она забывается, ее помогают забыть. Каждый раз кажется, что история — та же выдумка, что художественная книжка или фильм. Но это не так. История показывает, какие в нас самих на самом деле лежат потенциалы. Она не только «учит», она предостерегает и зовет. Человечество не знает спокойных годов — и, как знать, может, этот выбор (между народом и элитой) в очередной раз окажется для нас ключевым.