В столице разгорается схватка за власть, в провинции — огонь восстаний
1 марта революция вышла за пределы столичных городов. После того как новости о победе восстания в Петрограде и Москве дошли до Подольска, рабочие устроили там митинг и избрали Совет рабочих депутатов. Провозглашались лозунги «Долой самодержавие!», «Да здравствует свобода!» То же самое произошло в Самаре. В Серпухове митингующие создали общегородской исполнительный комитет.
Демонстрация в Твери продолжалась целый день. Заводы прекратили работу, колонны рабочих двинулись к фабрикам Берга и Морозова. Пели еще «Марсельезу», а не «Интернационал».
Вечером в Самаре народ заполнил центральную площадь, здания цирка и театра. К рабочим присоединились солдаты из гарнизона. Совместными усилиями восставшим удалось арестовать полицейских и жандармов и освободить политических заключенных.
Остановились все предприятия Нижнего Новгорода, работники объявили трехдневную забастовку. Рабочие из пригорода выдвинулись в город с красными флагами и революционными песнями. Перед зданием городской думы (аналогом Таврического дворца для регионов) они предъявили городскому голове требования: немедленно освободить политических заключенных, увеличить число представителей от рабочих в организующемся Городском исполнительном комитете и ввести в него представителя от войск. В этот же день из тюрем были освобождены политические заключенные, среди которых были члены Канавинской нелегальной организации РСДРП (б). Полиция бежала из города. Толпа разгромила помещение полицейского участка и охранное отделение.
Лев Троцкий в «Истории русской революции» описывает тот день:
«В Харькове полицеймейстер, успевший на вокзале осведомиться о перевороте, встал в экипаже перед взбудораженной толпой и, подняв фуражку, крикнул изо всех легких: «Да здравствует революция, ура!» В Екатеринослав весть пришла из Харькова. Во главе манифестации шагал помощник полицеймейстера, поддерживая рукою длинную саблю, как и во время парадов в табельные дни. Когда выяснилось окончательно, что монархии не подняться, в учреждениях осторожно стали снимать и прятать на чердаки царские портреты. Таких анекдотов, правдивых и вымышленных, немало ходило в либеральных кругах, еще не успевших потерять вкус к шутливому тону по адресу революции. Рабочие, как и солдатские гарнизоны, переживали события совсем по-иному».
Лев Тихомиров записал в дневнике:
«Спрашивал по телефону «Русское Слово», ответили, что газета не выйдет. Значит, никакого объявления о правительстве нет. Народ волнуется у булочных. Он думает о хлебе. Карточками недовольны, говорят, что мало дают. Да и действительно 1 фунтом хлеба сыт не будешь.
Мы находимся в полной анархии. В Петрограде — нет Правительства, хотя Государь и приехал туда. Все эти списки министров (разного состава) — выражают лишь планы и намерения разных лиц. В Москве Городск[ая] дума тоже образовала свой Комитет, а рабочие — Революционный Комитет, заседающий, говорят, там же, рядом с Думским. Рабочие призывают выбрать делегатов — нечто вроде «Коммуны». На улицах висит «Бюллетень революции», содержащий много интересных сведений. Но народ так толпится около этих бюллетеней, что нельзя добраться. Я слушал чтение какого-то обывателя вслух, но тоже плоховато слышно. Впрочем, сведения большей частью те же, что я уже знаю.
Полиция — отсутствует абсолютно. Кто правит городом — никому неизвестно. Говорят (видевшие лично), что солдаты ходят с красными знаменами. Но это были артиллеристы — не везли ли они просто снаряды? Говорят, будто народ овладел Сокольничими казармами и пороховым погребом. Лавки закрываются.
Говорят, что Царское Село окружено «верными» войсками, в том числе флотским экипажем. Говорят еще, что Протопопов не застрелился, а находится в Москве.
По всей вероятности, немецкие агенты работают усердно в нашей неразберихе, и когда мы тут передеремся вдрызг — наверное, немцы начнут наступление. Погибнет Россия. Quem vult perdere — dementat {Желающий полного крушения — сеет безумие (фр.). }. И кто тут невиновен? Все, кажется, виноваты, особенно эти паршивые «правые», подстрекающие власть к крутым мерам, к так называемой «твердости», которая, при отсутствии ума и силы — приводит только к революции…»
Командующий войсками Москвы генерал Мрозовский объявил в городе осадное положение, запретил митинги и собрания. Однако это уже не могло остановить рост демонстраций: большинство войск поддержало революцию, к городской думе стекались рабочие и солдатские депутаты с поддержавшими их народными массами. В нескольких точках произошли столкновения революционных сил с полицией и правительственными войсками, несколько человек было убито. В итоге восставшие взяли Кремль и другие знаковые точки. К вечеру генерал Мрозовский был арестован, а весь гарнизон перешел на сторону народа.
В 9 часов вечера революционные войска взяли Бутырскую тюрьму. Освобождено 350 политических заключенных, среди которых много женщин, пробывших в заключении с 1905 г. Среди освобожденных были Феликс Дзержинский и Ян Рудзутак.
Московский комитет РСДРП (б) принял наказ депутатам в Московский Совет с требованиями конфискации помещичьих земель, восьмичасового рабочего дня, избрания всем народом Учредительного собрания, свободы союзов, печати, собраний, стачек, создания Временного революционного правительства, освобождения всех политических заключенных, возврата пяти сосланных социал-демократических рабочих депутатов Государственной думы. В том числе большевики предупреждали:
«Наш депутат должен зорко следить за делами буржуазии. Сменив царя, она постарается спасти царствующий дом. Монархия дает буржуазии опору против рабочих, помещикам — против революционных крестьян».
В Петербурге на объединенном заседании рабочей и солдатской секций Совета рабочих и солдатских депутатов собралось порядка тысячи человек. Обсуждалось возмущение солдат выступлениями председателя Государственной думы Родзянко и Милюкова на вчерашних митингах, требовавших разоружения восставших военных и возвращения их в казармы. Депутаты рассказали также о росте недоверия солдат к Временному комитету Государственной думы.
Совет принял резолюцию по гарнизону Петроградского округа, касающуюся возвращавшихся на прежние места офицеров, стремящихся отобрать у восставших оружие и вернуть старые порядки. Солдаты настояли на том, чтобы её назвали «приказом №1», иначе в армии могли бы не понять её значения. В её тексте значилось:
«Не выдавать офицерам оружия. Выбирать ротные и батальонные комитеты от нижних чинов, которые заведовали бы всем внутренним распорядком полков и распоряжались вооружением. Организовать солдатскую массу в Совете солдатских и рабочих представителей. Делегировать в состав военного комитета представителей от солдат. Солдаты должны соблюдать «строжайшую военную дисциплину», но вне службы и строя они пользуются теми же правами, что и все граждане. Категорически воспрещается грубое обращение с солдатами, обращение к ним на «ты» и т. п. Приказы военной комиссии Государственной думы исполнять только в том случае, если они не противоречат приказам и постановлениям Совета».
Исполком Совета рабочих и солдатских депутатов с представителями партий обсудил своё участие в работе правительства. 13 голосами против 8 было решено советских представителей в правительство не посылать, а ограничиться выдвижением определённых политических требований и отводом нежелательных министров.
Вечером того же дня состоялось заседание Временного комитета Госдумы с участием представителей Исполнительного комитета Совета — меньшевиков Чхеидзе, Соколова, Суханова, Стеклова и эсера Филипповского. Велись переговоры о формировании нового правительства и поддержке его народом. Выработали условия передачи ему власти: амнистия по политическим и религиозным делам, свобода слова, печати, собраний, отмена сословных привилегий и так далее. Решили предоставить Временному комитету думы право формировать правительство по своему усмотрению. Исполкому Совета рабочих и солдатских депутатов было предложено объявить, что правительство создано с его согласия и потому должно быть признано народными массами.
Лев Троцкий так описывает результаты заседания:
«Программа демократов начисто снимала вопросы о войне, республике, земле, восьмичасовом рабочем дне и сводилась к одному-единственному требованию: дать левым партиям свободу агитации. Пример бескорыстия для народов и веков: социалисты, у которых в руках находилась вся власть и от которых полностью зависело, давать или не давать свободу агитации другим, передавали власть своим «классовым врагам» с условием, чтобы эти последние пообещали им… свободу агитации. Родзянко боялся идти на телеграф и говорил Чхеидзе и Суханову: «Власть у вас, вы можете нас всех арестовать». Чхеидзе и Суханов отвечали ему: «Возьмите власть, но только не арестовывайте нас за пропаганду». Когда изучаешь переговоры соглашателей с либералами и все вообще эпизоды взаимоотношений левого и правого крыла Таврического дворца в те дни, то кажется, что на гигантской сцене, на которой развертывается историческая драма народа, группа провинциальных актеров, воспользовавшись свободным уголком и паузой, разыгрывает пошлый водевиль с переодеванием…
Временный комитет приступил к формированию министерства, выдвинув в его состав тех самых людей, которых Дума начиная с 1915 года неоднократно рекомендовала царю как пользующихся доверием страны, — это были крупные аграрии и промышленники, оппозиционные депутаты Думы, вожди прогрессивного блока. Факт таков, что произведенный рабочими и солдатами переворот на составе революционного правительства, за одним исключением, не отразился вовсе. Исключением был Керенский. Амплитуда Родзянко — Керенский есть официальная амплитуда Февральской революции.
Буржуазия получила власть за спиной народа. Она не имела в трудящихся классах никакой опоры. Но вместе с властью она получила подобие опоры из вторых рук: меньшевики и эсеры, поднятые массой наверх, вручили уже от себя мандат доверия буржуазии».
Также было решено требовать от Николая II немедленного отречения от престола в пользу своего сына Алексея при регенте Михаиле. К царю отправили делегацию в составе Гучкова и Шульгина.
Зинаида Гиппиус пишет:
«С утра текут, текут мимо нас полки к Думе. И довольно стройно, с флагами, со знаменами, с музыкой. Дмитрий даже сегодня пришел в «розовые тона», ввиду обилия войск дисциплинированных.
Мы вышли около часу на улицу, завернули за угол, к Думе. Увидели, что не только по нашей, но по всем прилегающим улицам течет эта лавина войск, мерцая алыми пятнами. День удивительный: легко-морозный, белый, весь зимний — и весь уже весенний. Широкое, веселое небо. Порою начиналась неожиданная, чисто внешняя пурга, летели, кружась, ласковые белые хлопья и вдруг золотели, пронизанные солнечным лучом. Такой золотой бывает летний дождь; а вот и золотая весенняя пурга.
С нами был и Боря Бугаев (он у нас эти дни). В толпе, теснящейся около войск, по тротуарам, столько знакомых, милых лиц, молодых и старых. Но все лица, и незнакомые, — милые, радостные, верящие какие-то… Незабвенное утро, алые крылья и Марсельеза в снежной, золотом отливающей, белости…
Уже ясно, более или менее, для всех то, что мне понялось вчера вечером насчет Комитета. Будет еще яснее.
Утренняя светлость сегодня — это опьянение правдой революции, это влюбленность во взятую (не «дарованную») свободу, и это и в полках с музыкой, и в ясных лицах улицы, народа. И нет этой светлости (и даже ее понимания) у тех, кто должен бы сейчас стать на первое место. Должен — и не может, и не станет, и обманет…
4 часа. Прибывают всякие войска. Все отчетливее разлад между Комитетом и Советом. Слух о том, что к Царю (он где-то застрял между Псковом и Бологим со своим поездом) посланы или поехали думцы за отречением. И даже будто бы он уже отрекся в пользу Алексея с регентством Мих. Ал. Это, конечно, (если это так) идет от Комитета. Вероятно, у них последняя надежда на самого Николая исчезла (поздно!), ну, так вот, чтоб хоть оформить приблизительно… Хоть что-нибудь сверху, какая-нибудь «верховная санкция революции»…
У нас пулеметы протопоповские затихли, но в других районах действуют вовсю и сегодня. «Героичные» городовые, мало, притом осведомленные, жарят с Исаакиевского собора…
За несколько дней до событий Протопопов получил «высочайшую благодарность за успешное предотвращение беспорядков 14 февраля». Он хвастался, после убийства Гришки, что «подавил революцию сверху. Я подавлю ее и снизу». Вот наставил пулеметов. А жандармы по сею пору защищают уже не существующий «старый режим».
А полки все идут, с громадными красными знаменами. Возвращаются одни, идут другие. Трогательно и… страшно, что они так неудержимо текут, чтобы продефилировать перед Думой. Точно получить ее санкцию. Этот акт «доверия» громадный факт; и плюс… а что тут страшного — я знаю, и молчу.
Все прибывают в Думу и арестованные министры, всякие сановники. Даже Теляковского повезли (на его доме был пулемет). Арестованных запирают в министерский павильон. Милюков хотел отпустить Щегловитова, но Керенский властно запер и его в павильон. О Протопопове — смутно, будто он сам пришел арестовываться. Не проверено.
Хрусталев сидит себе в Совете и ни с места, хотя ему всячески намекают, что ведь он не выбран… Ему что.
До сих пор ни одного «имени», никто не выдвинулся. Действует наиболее ярко (не в смысле той или другой крайности, но в смысле связи и соединения всех) Керенский. В нем есть горячая интуиция и революционность сейчасная, я тут в него верю. Это хорошо, что он и в Комитете, и в Совете.
В 11 часов. Телефон от Petit. Был в Думе. Полный хаос. Родзянко и к нему (наверное, тоже хлопая себя по бедрам): «Voila m-r Petit, nous sommes en pleine revolution!» («Здесь, Петр, мы находимся в революции!»).
Затем пришел Ив. Разумник, обезноженный, истомленный и еще простуженный. В Т. Дворце перерыв заседания на час. К 12 он опять туда пойдет. Мы взяли его в гостиную, усадили в кресло, дали холодного чаю. Были только Дмитрий, Боря и я. Надо сказать правду, навел он на нас ужаснейший мрак. И сам в полном отчаянии и безнадежности. Но передам лишь кратко факты, по его словам.
Совет Раб. Депутатов состоит из 250−300 (если не больше) человек. Из него выделен свой «Исполнительный Комитет», Хрусталева в Комитете нет. Отношения с Думским Комитетом — враждебные. Родзянко и Гучков отправились утром на Никол. вокзал, чтобы ехать к царю (за отречением? или как? и посланные кем?), но рабочие не дали им вагонов. (Потом, позднее, все же поехали, с кем-то еще). Царь и не на свободе, и не в плену, его не пускают железнодорожные рабочие. Поезд где-то между Бологим и Псковом.
В Совете и Комитете РД роль играет Гиммер (Суханов), Н. Д. Соколов, какой-то «товарищ Безымянный», вообще большевики. Открыто говорят, что не желают повторения 1848 года, когда рабочие таскали каштаны для либералов, а те их расстреляли. «Лучше мы либералов расстреляем».
В войсках дезорганизация полная. Когда посылают на вокзал 600 человек, приходят 30. Нынче в 6 ч. у. сказали, что из Красного идет полк с артиллерией и обозом. Все были уверены, что правоверный. Но на вокзале оказалось, что «наш». Продефилировал перед Думой. Затем его отправили в… здание М-ва Путей Сообщения, превратив здание в казармы.
«Буржуазная» милиция не удалась. Действует милиция с-деков. Думский Комитет не давал ей оружия — взяла силой.
Была мысль позвать Горького в Совет, чтобы образумить рабочих. Но Горький в плену у своих Гиммеров и Тихоновых.
Керенский — в советском Комитете занимает самый правый фланг (а в думском — самый левый).
Совет уже разослал по провинции агентов с лозунгом «конфисковать помещичьи земли». А Гвоздев, только освобожденный из тюрьмы, не выбран в Исполн. Ком. как слишком правый.
Вообще же Ив. Разумник смотрит на Совет с полным ужасом и отвращением, как не на «коммуну» даже, а скорей как на «пугачевщину».
Теперь все уперлось и заострилось перед вопросом о конструировании власти. (Совершенно естественно). И вот — не могут согласиться. Если все так — то они и не согласятся ни за что. Между тем нужно согласиться, и не через 3 ночи, а именно в эту ночь. Когда же еще?
Интеллигенты, вожаки Совета (интересно, насколько они вожаки? Быть может, они уже не вполне владеют всем Советом и собой?), обязаны идти на уступки. Но и думцы-комитетчики обязаны. И на большие уступки. Вот в каком принудительном виде и когда преподносится им «левый блок». Не миновали. И я думаю, что они на уступки пойдут. Верить невозможно, что не пойдут. Ведь тут и воли не надо, чтобы пойти. Безвыходно, они понимают. (Другой вопрос, если все «поздно» теперь).
Но положение безумно острое. И такой черной краской нарисовал его Разумник, что мы упали духом. Весь же вопрос в эту минуту: будет создана власть — или не будет.
Совершенно понятно, что уже ни один из Комитетов целиком, ни думский, ни советский, властью стать не может. Нужно что-то новое, третье.
А сегодня туда [в Думу] привезли Сухомлинова. Одну минуту казалось, что его солдаты растерзают…
Протопопов, действительно, явился сам. С ужимочками, играя от страха сумасшедшего. Прямо к Керенскому: «Ваше высокопревосходительство…» Тот на него накричал и приобщил к другим в павильоне.
Светлое утро сегодня. И темный вечер».
Тем временем продолжались аресты царских министров. Исаак Минц пишет:
«На следующий день [1 марта] к арестованным присоединили министра финансов Варка, министра торговли и промышленности Шаховского, бывшего министра внутренних дел Н. А. Маклакова. Поздно вечером привели бывшего военного министра генерала Сухомлинова. Солдаты потребовали выдать его, но генерала удалось перевести в министерский павильон, где находились и другие арестованные министры. Был арестован и генерал Хабалов. В аресте его принимали участие путиловские рабочие. «Видишь, генерал, что вышло, а ведь грозил…» — напомнили ему восставшие рабочие его приказ о прекращении забастовки. Хабалова поместили в министерский павильон. Днем позже арестованных перевели в казематы Петропавловской крепости».
Александр Блок так описывает обстановку с точки зрения бывшего Совета Министров:
«С утра 1 марта против дома военного министра в Петербурге стали собираться толпы народа. Беляева искали еще накануне в его частной квартире на Николаевской, а 1 марта стали громить эту квартиру. Опасаясь разгрома служебного кабинета на Мойке, Беляев с помощью своего секретаря Шильдера, его помощника Огурцова, швейцара и денщика стал жечь в печах и камине еще накануне приготовленные для сожжения документы.
В два часа дня Беляев, узнав, что громят его частную квартиру на Николаевской, по совету морского министра, сидевшего у себя в штабе, перешел в Генеральный штаб, где его искали ночью, чтобы арестовать. Беляев позвонил в Государственную Думу; подошедший к телефону Н. В. Некрасов посоветовал ему ехать в Петропавловскую крепость, Беляев поехал в Думу; предлагал дать подписку о невыезде и просил, чтобы ему «дали возможность превратиться в частного обывателя поскорее». Ему предложили отправиться в министерский павильон, откуда вечером перевезли в крепость.
Генерал Мрозовский послал в этот день царю в Царское Село из Москвы следующую телеграмму: «Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше доношу; большинство войск с артиллерией передалось революционерам, во власти которых поэтому находится весь город; градоначальник с помощником выбыли из градоначальства; получил от Родзянки предложение признать временную власть Комитета Государственной Думы, положение крайне серьезное, при нынешних условиях не могу влиять на ход событий, опасаюсь утверждения власти крайних левых, образовавших исполнительный комитет, промедление каждого часа увеличивает опасность; получаю от более благомыслящей части населения заявления, что призвание нового министерства восстановить порядок и власть. Срочно испрашиваю повеления Вашего Величества. Генерал Мрозовский».
В Царском в этот день после полудня появились броневики и автомобили с пулеметами, которые обыкновенно доезжали только до вокзала и уезжали обратно. Полковник Дротен доложил, что гвардейская рота ушла в Петербург. Генерал Осипов отдал приказ о впуске и выпуске из Царского Села, так как гарнизон спаивал прибывающие части. После этих докладов прибыли выборные представители от города и войска. Генерал Пожарский вновь заявил, что его солдаты стрелять не будут, а георгиевцы объяснили, в ответ на предложение присоединиться, что их батальон «нейтрален» и имеет целью охрану личности Николая II».
Гвардейские войска, которые должны были подавлять революцию, отказались идти на Петербург. В Царском селе уже находились вооруженные силы восставших. Поезда Николая II, как и его сторонников, задерживались на путях из-за наступившего в стране общего хаоса. Блок пишет:
«Генерал Иванов, проснувшись 1 марта часов в 6−7 утра, узнал, что его поезд находится на станции Дно,
Поезд Иванова прибыл в Вырицу около 6 часов вечера. В это время императорский поезд, без всяких задержек, двигался к станции Дно. По словам Воейкова, когда все проснулись, «о событиях старались не говорить, потому что это не особенно приятно было. Общее настроение было — испуг и надежда, что приедем в Псков, и все выяснится». Во время завтрака и обеда говорили обо всем, только не о делах, потому что тут была прислуга (а по-французски царь говорил очень редко) и потому, что царь избегал вступать в политические разговоры со свитой (вся атмосфера была — «манекен»); по словам Дубенского, царь, человек мужественный и «поклонник какого-то «рока», «спал, кушал и занимал даже разговорами ближайших лиц свиты». Около 6 часов вечера поезд пришел в Дно.
Иванов получил от Алексеева следующую шифрованную телеграмму. «Частные сведения говорят, что в Петрограде наступило полное спокойствие: войска, примкнувшие к Временному правительству, в полном составе приводятся в порядок. Временное правительство под председательством Родзянки, заседая в Государственной Думе, пригласило командиров воинских частей для получения приказаний по поддержанию порядка. Воззвание к населению, выпущенное Временным правительством, говорит о незыблимости монархического начала России; о необходимости новых оснований для выбора и назначения правительства. Ждут с нетерпением приезда его величества, чтобы представить Ему все изложенное и просьбу принять это пожелание народа. Если эти сведения верны, то изменяются способы ваших действий, переговоры приведут к умиротворению, дабы избежать ненужной междоусобицы, столь желательной нашему врагу, дабы сохранить учреждения, заводы, пустить в ход работы. Воззвание нового министра путей, опубликованное железнодорожниками, мною полученное кружным путем, зовет к усиленной работе всех, дабы наладить расстроенный транспорт его. Доложите его величеству это убеждение, что дело можно привести к мирно-хорошему концу, который укрепит миссию». Получив эту телеграмму (единственную из девяти посланных), Иванов прочел ее не сразу, так как его вызвала к себе (около двух часов ночи) императрица. К тому времени Иванов уже знал (с Вырицы), что царский поезд вышел из Дна на Псков.
Императрица сообщила, что, не получая ответа на свою телеграмму, она хотела послать аэроплан, но погода не позволила. На просьбу ее переслать письмо Иванов доложил, что у него нет человека. Императрица много говорила о деятельности своей и своих дочерей на пользу больных и раненых и недоумевала по поводу неудовольствий. В дальнейшем разговоре она упоминала ответственное министерство, а Иванов указывал, что думское большинство удовлетворялось Треповым, и вопрос был только о министре внутренних дел. В эту минуту, по рассказу Иванова, кто-то кашлянул в соседней комнате, императрица вышла, и за дверью начался неслышный и непонятный Иванову английский разговор. Когда Иванов уезжал, в Царском было тихо. Пришла телеграмма: «Псков, час пять минут ночи. Надеюсь, благополучно доехали. Прошу до моего приезда никаких решений не принимать. Николай».
На пути в Псков царь принимал командующего Северным фронтом генерала Рузского. Он сообщил Николаю о победе революции, о безнадежности дальнейшей борьбы за спасение престола и выразил мнение о необходимости дать конституцию. Царь отправил телеграмму Родзянко в Петроград с предложением составить новый кабинет министров и возглавить его, но с условием, что министры иностранных дел, военный и морской будут назначены царем.
Из дневника Александра Бенуа:
«Сегодня я не выходил, потому что валил густой снег и дул резкий ветер. Это производит особенно удручающее впечатление после вчерашней «праздничности». Кое-что от «второго дня Революции» мы видели, и не выходя из дому. Утром к нам во двор посыпались пули. Это продолжают стрелять полицейские, посаженные еще распоряжением Протопопова на колокольню лютеранской церкви Св. Михаила (на углу 3-й линии и Среднего проспекта), и Акица даже видела, как, ударяясь об брандмауэр соседнего дома, они в ней выбивали «вспышки» снега
Вообще же из окон можно удостовериться, что улица совсем успокоилась, и телефонные сообщения из разных концов города подтверждают, что всюду наступила передышка. В 11 ч. пришли Браз и Аллегри — оба почти сияющие и даже на радостях принявшие какую-то прокламацию, подписанную Родзянко, за объявление «Республики». Спрашивается, чему они радуются? Им-то какая польза будет от того, что у нас вместо упадочной монархии водворяется хаотичная республика?
К обеду подошли Эрнст и Шейхель. Последний в состоянии чрезвычайного возбуждения. В нем чувствуется какое-то торжество («за все племя»), однако все же нерадостное. В ночь с понедельника на вторник он лично принял участие в осаде казармы Флотского экипажа у Поцелуева моста, откуда навстречу осаждавшим рабочим и солдатам палил пулемет, — вследствие чего осаждающим пришлось лечь на снег, прячась за гранитным парапетом у моста. У Шейхеля имеется и свой рассказ про арест какого-то господина. Гессен по телефону рассказал мне про разгром гостиницы «Астория». Обитатели после ее «сдачи» перебрались в недалеко от нее отстоящий дом Итальянского посольства (бывший мраморный дворец Демидовых, позже князя Ливен), а оттуда по соседним частным домам. Таким образом, и Набоковы (их дом через три дома от дома итальянского посольства) приютили шесть или семь человек.
Стип принес несколько печатных листков, среди них «Известия солдатских и рабочих депутатов», которые до сих пор мало распространены. В них интересная передовая, указывающая на разногласия в правительстве, о которых вчера уже ходили противоречивые слухи.
Электричество не горело до наступления темноты».
Справка ИА REGNUM :
Феликс Дзержинский — русский и польский революционер, член ЦК РКП (б). В 1916 году был приговорён к 6 годам каторги, которую отбывал в Бутырской тюрьме в Москве.
Ян Рудзутак — латышский революционер, член РСДРП, большевик, приговорён военным судом к 10 годам каторги, на момент революции находился в заключении в Бутырской тюрьме.
Лев Троцкий — революционер, журналист, член РСДРП (б). В те дни находился в США. Но, получив известие о победе революции, отправился в Россию. С пути его снимут и отправят в концлагерь английские власти, но по запросу Временного правительства Троцкому позволят продолжить путь.
Лев Тихомиров — бывший народоволец, после эмиграции вставший на монархические позиции. Консультировал Петра Столыпина по вопросам рабочего движения и трудового законодательства. В 1917 году окочателньо отошёл от политической деятельности.
Петр Столыпин — председатель Совета Министров и министр внутренних дел в 1906—1911 годах. Организовал реакцию на революцию 1905 года и проводил жёсткие крестьянские реформы, ответом на которые стал массовый народный террор против представителей власти, жертвой которого стал и сам Столыпин.
Василий Шульгин — дворянин, русский националист и монархист, депутат Госдумы. Поддерживал Столыпина, но к 1916 году стал ярым противником царской власти.
Василий Филипповский — морской офицер, революционер, эсер, член Исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов.
Разумник Иванов-Разумник — русский литературовед, социолог, публицист. Был близок к эсерам.
Кузьма Гвоздев — революционер, меньшевик, в январе 1917 года арестован за призывы к митингам и посажен в петроградские «Кресты».
Николай Гиммер (Суханов) — революционер, экономист, публицист. Сторонник эсеров и меньшевиков. Член Исполкома Петроградского Совета.
Максим Горький (Алексей Пешков) — писатель, мыслитель, пять раз номинировался на Нобелевскую премию. Один из главных спонсоров партии большевиков.
Партия социалистов-революционеров («эсеры») — революционная партия, созданная на базе движений народников, входившая во Второй Интернационал. Самая влиятельная из немарксистских социалистических сил.